от жизни.
[Бродский:]
меняет свое местожительство, он, как правило, руководствуется не
абстрактными соображениями, а чем-то чрезвычайно конкретным. Когда Оден
с Кристофером Ишервудом перебрались в Штаты, на то была вполне
конкретная причина. В свою очередь, я хорошо помню резоны, которые Оден
выдвигал для обоснования своего возвращения в Оксфорд. Оден говорил,
что он человек пожилой. И, хотя он абсолютно, идеально здоров -- что
было в сильной степени преувеличением -- тем не менее ему нужен уход. В
Оксфорде Одену была предоставлена прислуга. Он жил в коттедже XV века
-- переоборудованном, конечно.
иное окружение. И действительно, Одену в Оксфорде было скучно. Но
картина была грустной не только поэтому. Грустно было видеть, как с
Оденом обращались его оксфордские коллеги. Я помню, мы с Оденом пошли
на ланч в Месс-холл. И не то чтобы Одена его коллеги третировали, но им
было совершенно на него наплевать -- знаете, когда тебя оттирают от
миски, от стола... Это такая английская феня: дескать, у нас
академическое равенство. Но на самом-то деле -- какое же это равенство?
Есть люди гениальные, а есть -- просто. И профессиональные академики
это должны бы понимать. Думаю, они это так или иначе понимают. Так что
на самом-то деле -- это подлинная невоспитанность, подлинное
неуважение. Ну это неважно...
[Волков:]
[Бродский:]
мере, дело обстоит сегодня. Либо у них о нем самые общие представления,
навязанные доминирующими кликами или тенденциями. Дело в том, что Оден
оказал невероятное влияние на современную американскую поэзию. Вся так
называемая "исповедальная" школа вышла из него, они все -- прямое
следствие Одена, его дети в духовном смысле, а зачастую даже и в чисто
техническом. Но никто этого не знает! И когда ты показываешь студентам
-- кто же отец их нынешних кумиров, а затем -- кто отец Одена, то ты
просто открываешь им сокровища. Когда я сюда, в Штаты, приехал, то
поначалу у меня нервы расходились сильно. Я думал: в конце концов --
кто я такой, как это я буду говорить американцам об ихней же
литературе? Ощущение было, что я узурпирую чье-то место.
в лучшем случае, я смогу им указать на какой-то странный нюанс, который
мне, как человеку из России, открылся. То есть предложить как бы
славянскую перспективу на англоязычную литературу. Да? Я думал, что мой
взгляд, мой угол зрения может дать хотя бы боковую подсветку предмета.
Но столкнулся я совсем с иной ситуацией. Говорю это не хвастовства
ради, а ради наблюдения как такового: выяснилось, что я знаю об
американской литературе и, в частности, об американской поэзии ничуть
не меньше, чем большинство американских профессоров. Видите ли, мое
знание этого предмета -- качественно иное. Оно скорее активное: знание
человека, которому все эти тексты дороги. Дороже, пожалуй, чем
большинству из них. Поскольку моя жизнь -- не говоря уже о мироощущении
-- была этими текстами изменена. А с таким подходом к литературе
американские студенты, как правило, не сталкиваются. В лучшем случае,
им преподносят того же Одена в рамках общего курса английской поэзии XX
века, когда поэт привлекается в качестве иллюстрации к какому-нибудь
"изму". А не наоборот, да? И это, в общем, чрезвычайно трагично. Но
такова -- по необходимости -- всякая академическая система. Впрочем,
достоинство местной академической системы в том, что она достаточно
гибка, чтобы включить в себя также и внеакадемическую перспективу.
Когда преподавателем становится не академик, а человек вроде Одена,
Лоуэлла или Фроста. Даже, простите, вроде вашего покорного слуги. То
есть человек, который поэзией занимается, а не варит из нее суп. Да?
Когда преподаватель -- персонаж из хаоса...
[Волков:]
"со товарищи". Каково было отношение к ним Одена? Что, по-вашему, дали
метафизики новой англоязычной поэзии?
[Бродский:]
голову бы не пришло спрашивать, ибо совершенно очевидно, что Оден --
плоть от ихней плоти. Это как спрашивать человека, как он относится к
своим клеткам...
искусство метафизическое по определению, ибо самый материал ее -- язык
-- метафизичен. Разница между метафизиками и неметафизиками в поэзии --
это разница между теми, кто понимает, что такое язык (и откуда у языка,
так сказать, ноги растут) -- и теми, кто не очень про это догадывается.
Первые, грубо говоря, интересуются источником языка. И, таким образом,
источником всего. Вторые -- просто щебечут.
[Волков:]
[Бродский:]
интересного. Ведь метафизичны не только слова как таковые. Или мысли и
ощущения, ими обозначенные. Паузы, цезуры тоже метафизичны, ибо они
также являются формами времени. Я уже говорил, кажется, что речь -- и
даже щебет -- есть не что иное, как форма реорганизации времени...
[Волков:]
для русского читателя. В чем их своеобразие, "особость"?
[Бродский:]
назвать, грубо говоря, традиционно-куртуазной. Стихи были не особенно
перегружены содержанием; все это восходило к итальянскому сладкозвучию,
всем этим романам о Розе и т. п. Я сильно упрощаю, естественно, но
можно сказать, что метафизическая школа создала поэтику, главным
двигателем которой было развитие мысли, тезиса, содержания. В то время
как их предшественников более интересовала чистая -- в лучшем случае,
слегка засоренная мыслью -- пластика. В общем, похоже на реакцию,
имевшую место в России в начале нашего века, когда символисты довели до
полного абсурда, до инфляции сладкозвучие поэзии конца XIX века.
[Волков:]
"прекрасной ясности"?
[Бродский:]
касается английских метафизиков, то они явились как результат
Ренессанса, который (в отличие от весьма распространенной точки зрения)
был временем колоссального духовного разброда, неуверенности, полной
компрометации или утраты идеалов.
[Волков:]
[Бродский:]
в период Ренессанса дестабилизирующим фактором была не война, а научные
открытия; все пошатнулось, вера -- в особенности. Метафизическая поэзия
-- зеркало этого разброда. Вот почему поэты нашего столетия, люди с
опытом войны -- нашли метафизическую школу столь им созвучной. Коротко
говоря, метафизики дали английской поэзии идею бесконечности, сильно
перекрывающую бесконечность в ее религиозной версии. Они, быть может,
первые поняли, что диссонанс есть не конец искусства, а ровно наоборот
-- тот момент, когда оно, искусство, только-только всерьез и
начинается. Это -- на уровне идей.
[Волков:]
[Бродский:]
Невероятное разнообразие строфики, головокружительная метафорика. Все
это надолго определило стилистическую независимость английской поэзии
от континентальных стиховых структур. Посмотрите хотя бы на техническую
сторону творчества Одена. Вы увидите, что в этом столетии не было -- за
исключением, пожалуй, Томаса Харди -- поэта более разнообразного. У
Одена вы найдете и сафическую строфу, и анакреонтический стих, и
силлабику (совершенно феноменальную -- как в "Море и зеркале" или в
Курылев Олег
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Майер Стефани
Пехов Алексей
Никитин Юрий