трижды. Кажется, что з десь побывал и Крысолов. Или, может быть, просто
воскресенье, время отпусков, середина лета. "Летом, - сказал поэт, - столицы
пустеют". Это время года идеально для государственных переворотов, для
введения танков в эти узкие мощеные улицы - почти ника кого движения.
Конечно, если место это в самом деле - столица...
цели вашего паломничества - Национальный музей, справедливо славящийся
итальянскими мастерами, - вы пошли туда прямо с поезда, и он закрывается в
пять. К тому же у большого
вынуждает вас возмущаться реальностью. Если, конечно, это реальность...
Ибсен и Чехов, обычная континентальная пища. По счастью, вы не знаете языка.
Национальный балет, кажется, гастролирует в Японии, и вы не будете по
шестому разу высиживать до к онца на "Мадам Баттерфляй", даже если декорации
выполнил Хокни. Остаются кинематограф и поп-группы, но петит этих страниц,
не говоря уже о названиях групп, вызывает у вас легкую тошноту. На горизонте
маячит дальнейшее расползание вашей талии в какой-нибу дь "Лютеции" или
"Золотой подкове". Именно этот ширящийся диаметр сужает ваш выбор.
номере гостиницы с флобером - тоже не выход. Более здравое решение -
прогулка в каком-нибудь парке с аттракционами, полчаса в тире или за
видеоигрой - что-то подкрепляющее эго и не требующее знания местного языка.
Или же возьмите такси до вершины холма, возвышающегося над пейзажем, откуда
открывается потрясающий вид на ваш составной город и его окрестности:
Тадж-Махал, Эйфелева башня, Вестминстерское аббатство, Василий Бла женный -
все на свете. Это еще один невербальный опыт: "ого" будет достаточно.
Конечно, при условии, что есть холм, или есть такси...
кустарниками и оградами, защищающими шикарные особняки; любуйтесь шуршащими
акациями и важными монолитами делового центра. Задержитесь у залитых светом
витрин, особенно тех, где про даются часы. Какое разнообразие, почти как в
Швейцарии! Это не значит, что вам нужны новые часы; разглядывание часов -
всего лишь приятный способ убить время. Любуйтесь игрушками и любуйтесь
бельем: это пробуждает в вас семьянина. Любуйтесь надраенными мостовыми и
идеальной бесконечностью улиц: вы всегда имели слабость к геометрии,
которая, как известно, означает "безлюдье".
вероятно, это будет такой же, как вы, путешественник. "Слушайте, - скажет
он, обернувшись к вам. - Почему здесь так пусто? Нейтронная бомба или что?"
отпусков. Все на пляжах". Но вы знаете, что будете лгать. Потому что не
воскресенье, не Крысолов, не нейтронная бомба, не пляжи опустошили ваш
составной город. Он пуст, пот ому что в воображении легче вызвать
архитектуру, чем живые существа.
* 1. Утка (фр.).
* Перевод с английского Елены Касаткиной
* Перевод текста "A Place as Good as Any" выполнен по изданию: Joseph Brodsky. On Grief and Reason...
___
блокада родного города и великий голод, унесший больше жизней, чем все
бомбы, снаряды и пули вместе взятые. А к концу блокады была американская
говяжья тушенка в консервах. Фирмы "Свифт", по-моему, хотя поручиться не
могу. Мне было четыре года, когда я ее попробовал.
менее памятным, нежели сами банки. Высокие, четырехугольные, с прикрепленным
на боку ключом, они возвещали об иных принципах механики, об ином
мироощущении вообще. Ключик, наматывающий на себя тоненькую полоску металла
при открывании, был для русского ребенка откровением: нам известен был
только нож. Страна все еще жила гвоздями, молотками, гайками и болтами - на
них она и держалась; ей предстояло продержаться в таком виде большую часть
нашей жизни. Поэтому никто не мог мне толком объяснить, каким образом
запечатываются такие банки. Я и по сей день не до конца понимаю, как это
происходит. А тогда - тогда я, не отрываясь, изумленно смотрел, как мама
отделяет ключик от банки, отгибает металлический язычок, продевает его в
ушко ключа и несколько раз поворачивает ключик вокруг своей оси.
банки - высокие, со скругленными - наподобие киноэкрана - углами, бордового
или темно-коричневого цвета, с иностранными литерами по бокам, продолжали
существовать во многих семьях на полках и на подоконниках - отчасти из
соображений чисто декоративных, отчасти как удобное вместилище для
карандашей, отверток, фотопленки, гвоздей и пр. Еще их часто использовали в
качестве цветочных горшков.
непривычной формы. С годами росла их ценность - по крайней мере, они
становились все более желанными в товарообмене подростка. На такую банку
можно было выменять немецкий штык, военно-морскую пряжку или увеличительное
стекло. Немало пальцев было порезано об их острые края. И все же в третьем
классе я был гордым обладателем двух таких банок.
что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В
придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюля Верна, в
нашем распоряжении оказалась всяческая военная бронзулетка - что всегда
пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более
велик, что наша страна выиграла войну.
чем нашей победоносной Красной Армии. Названия немецких самолетов -
"юнкерс", "штука", "мессершмитт", "фокке-вульф" - не сходили у нас с языка.
Как и автоматы "шмайссер", танки "тигр" и эрзац-продукты. Пушки делал Крупп,
а бомбы любезно поставляла "И.Г.Фарбениндустри". Детское ухо всегда
чувствительно к странным, нестандартным созвучиям. Думаю, что именно
акустика, а не ощущение реальной опасности, притягивала наш язык и сознание
к этим названиям. Несмотря на избыток оснований, имевшихся у нас, чтоб
ненавидеть немцев, и вопреки постоянным заклинаниям на сей счет
отечественной пропаганды, мы звали их обычно "фрицами", а не "фашистами" или
"гитлеровцами". Потому, видимо, что знали их, к счастью, только в качестве
военнопленных - и ни в каком ином.
которые открывались повсюду в конце сороковых. Это были самые интересные
вылазки - куда лучше, чем в цирк или в кино, особенно если нас туда водили
наши демобилизованные отцы (тех из нас, то есть, у которых отцы остались).
Как ни странно, делали они это не очень охотно, зато весьма подробно
отвечали на наши расспросы про огневую мощь того или иного немецкого
пулемета и про количество и тип взрывчатки той или иной бомбы. Неохота эта
порождалась не стремлением уберечь нежное сознание от ужасов войны и не
желанием уйти от воспоминаний о погибших друзьях и от ощущения вины за то,
что сам ты остался жив. Нет, они просто догадывались, что нами движет
праздное любопытство, и не одобряли этого.
какую-нибудь мелочь в память о войне. Например, бинокль ("цейс"!), пилотку
немецкого подводника с соответствующими знаками различия или же
инкрустированный перламутром аккордеон, серебряный портсигар, патефон или
фотоаппарат. Когда мне было двенадцать лет, отец, к моему восторгу,
неожиданно извлек на свет божий коротковолновый приемник. Приемник назывался
"филипс" и мог принимать радиостанции всего мира - от Копенгагена до
Сурабаи. Во всяком случае, на эту мысль наводили названия городов на его
желтой шкале.
коричневая вещь 25х35 см, с вышеупомянутой желтой шкалой и с похожим на
кошачий, абсолютно завораживающим зеленым глазом индикатора настройки. Было
в нем, если я правильно помню, всего шесть ламп, а в качестве антенны
хватало полуметра простой проволоки. Но тут и была закавыка. Для постового
торчащая из окна антенна означала бы только одно. Для подсоединения
приемника к общей антенне на здании нужна была помощь специалиста, а такой
специалист, в свою очередь, проявил бы никому не нужный интерес к вашему
приемнику. Держать дома иностранные приемники не полагалось - и точка. Выход
был в паутинообразном сооружении под потолком, и так я и поступил. Конечно,
с такой антенной я не мог поймать Братиславу или тем более Дели. С другой
стороны, я все равно не знал ни чешского, ни хинди. Программы же Би-би-си,
"Голоса Америки" и радио "Свобода" на русском языке все равно глушились.
Однако можно было ловить передачи на английском, немецком, польском,