Чтение 2–й страницы книги ~Почтамп~

-- Ладно, Камешек, -- ответил я. Среди доставщиков он проходил под
кличкой Камень, но только я называл его так в лицо.

Я вышел, старая машина завелась, и вскоре я уже был в постели с Бетти.

-- О, Хэнк! Как мило!

-- Чертовски верно, крошка! -- Я подтянулся к ее теплому хвосту и уснул
за 45 секунд.

5
Но на следующее утро произошло то же самое.

-- Это все, Чинаски. Сегодня для тебя ничего нет.

Так продолжалось неделю. Я сидел там каждое утро с 5 до 7, и мне не
платили.

Мое имя даже вычеркнули из ночной сортировки.

Потом Бобби Хансен, один из сменщиков постарше -- по сроку службы --
сказал мне:

-- Он как-то раз мне так тоже сделал. Старался, чтоб я с голоду подох.

-- Да плевать. Не собираюсь жопу ему целовать. Или уволюсь, или с
голоду подохну, все равно.

-- Не обязательно. Докладывайся каждый вечер на Участке Прелл. Скажи в
сортировке, что здесь у тебя нет работы и что ты можешь сидеть сменщиком
особой доставки.

-- А так можно? Не запрещают?

-- Я раз в две недели зарплату получал.

-- Спасибо, Бобби.

6
Забыл, когда начинал. В шесть или 7 вечера. Где-то около.

Я садился с кучкой писем, брал карту улиц, прикидывал пробежку -- и
только.

Легко и просто. Все водители тратили гораздо больше времени, чем
необходимо, на то, чтобы продумать свои маршруты, и я тоже не высовывался.
Уходил, когда уходили остальные, и возвращался вместе со всеми.

Затем делал еще один маршрут. Оставалось время посидеть в кофейне,
почитать газеты, почувствовать себя пристойно. Даже пообедать успевал.
Когда нужен был отгул, я его брал. На одном из маршрутов была такая
крупная деваха, получавшая заказные письма каждый вечер. Она шила
сексапильные платья, ночнушки и сама же носила их. Ты взбегал по ее крутым
ступенькам около 11 вечера, давил на звонок и вручал ей заказное. Она
тихонько ахала, что-то вроде:

ОООООООООООООООхххххххххХХХХ! -- а сама стояла близко, очень близко, и
не отпускала тебя, пока не прочтет письмо, а затем говорила:

ОООООооох, спокойной ночи, спасибо ВАМ!

-- Да, мэм, -- отвечал ты, отваливая трусцой, с членом, набухшим, как у
быка.

Но это неминуемо должно было кончиться. Конец пришел по почте примерно
через полторы недели свободы.

Дорогой мистер Чинаски, Вам надлежит явиться на Окфордский Участок
незамедлительно. Отказ повлечет за собой возможные меры дисциплинарного
порядка или увольнение.

А.Э.Джонстон, Суперинтендант, Окфордский Участок.

Я снова был на кресте.

7
-- Чинаски! Берешь маршрут 539!

Самый херовый на участке. Многоквартирные дома с ящиками, где имена
соскоблили, или же их никогда не было вообще, под крошечными лампочками в
темных вестибюлях. На лестницах стояли старухи, они встречались тебе по
всей улице, задавая один и тот же вопрос, как один человек с одним голосом:

-- Почтальон, у вас для меня почта есть?

И хотелось орать:

-- Бабка, откуда, к чертовой матери, я знаю, кто ты такая, кто я такой
и кто вообще тут все?

Пот капает, бодун, график невозможный, да еще Джонстон сидит там в
своей красной рубашке и знает про это все, наслаждается, делает вид, что
идет на это, чтобы снизить себестоимость. На самом деле, все знали, зачем
он так поступает.

Ох, какой же он прекрасный человек!

Люди. Люди. И собаки.

Давайте, я расскажу вам о собаках. Стоял один из тех 100-градусных
дней, а я бежал, потея, больной, похмельный, в полубреду. Остановился у
небольшого жилого дома, где почтовый ящик внизу, прямо на мостовой.
Отщелкнул его своим ключом. Ни звука. Вдруг чувствую -- кто-то тычется мне
сзади в промежность. И шевелится там. Оборачиваюсь -- немецкая овчарка,
взрослая, и нос свой мне в очко чуть не наполовину засунула. Щелкнет
челюстями разок и все яйца выдерет. Я решил, что эти люди не получат
сегодня свою почту -- может, вообще никогда никакой почты не получат. В
натуре, парень, она там своим носом работала. НЮФ! НЮФ! НЮФ!

Я положил почту обратно в кожаную сумку, а затем очень медленно --
очень -- сделал полшага вперед. Нос за мной. Еще полшажка -- другой ногой.
Нос не отстает. Затем я делаю медленный, очень медленный полный шаг. За
ним еще один.

Не шевелюсь. Нос отклеился. Она стоит и на меня смотрит. Может, ей
никогда не приходилось ничего подобного нюхать, и она не поняла, что нужно
делать.

Я тихонько ушел.

8
Была и еще одна немецкая овчарка. Стояло жаркое лето, и она ВЫНЕСЛАСЬ со
двора и ПРЫГНУЛА в воздух. Зубы ее щелкнули, едва не прокусив мне кадык.

-- О БОЖЕ! -- заверещал я, -- ОХ ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ! УБИВАЮТ! УБИВАЮТ!

ПОМОГИТЕ! УБИВАЮТ!

Тварь развернулась и прыгнула снова. Я хорошенько впаял ей по морде
мешком для почты прямо в воздухе, письма и журналы разлетелись. Тварь
готовилась к прыжку еще раз, когда вышли двое парней, хозяева, и оттащили
ее. Пока она смотрела на меня и рычала, я нагнулся и собрал письма и
журналы, которые следовало вновь разложить по порядку на крылечке
соседнего дома.

-- Вы, суки, ополоумели, -- сказал я парням. -- Это убийца, а не
собака. Или избавьтесь от нее, или на улицу не пускайте!

Я бы полез бить им морду, но между ними рычала и кидалась на меня эта
собака. Я отошел к соседнему крыльцу и переложил почту, ползая на
четвереньках.

Как обычно, времени на обед не осталось, но я все равно на 40 минут
опоздал в сортировку.

Булыжник посмотрел на часы.

-- Ты на 40 минут опоздал.

-- А ты вообще не приходил, -- ответил ему я.

-- Так и запишем.

-- Пиши-пиши, Камешек.

У него в машинку уже был заправлен соответствующий бланк, и он
приступил. Я сидел, сортируя почту по ящикам и откладывая возвраты, а он
подощел ко мне и швырнул бланк мне под нос. Я уже устал читать его
докладные и по своему походу в город знал, что любой протест бесполезен.
Не глядя, я кинул ее в мусорную корзину.

9
На каждом маршруте были свои ловушки, и только штатные доставщики о них
знали. Каждый день возникало что-то дьявольски новое, и ты всегда был
готов к изнасилованию, убийству, собакам или какого-либо рода безумию.
Штатные своих маленьких секретов не выдавали. Это было их единственным
преимуществом -- если не считать того, что свои маршруты они знали
наизусть. Сплошной банзай для новичка, особенно такого, кто киряет
допоздна, ложится в 2, встает в полпятого, ночь напролет трахается и орет
песни, -- и ему все сходит с рук, ну, почти...

Как-то днем я был на улице, маршрут двигался неплохо, хоть и новый, и я
подумал: Господи Боже, может быть, впервые за два года я смогу пообедать.

Меня мучил ужасный бодун, но все равно все шло хорошо, пока я не
добрался до этой горсти почты, адресованной церкви. В адресе не было
номера улицы -- только название церкви и бульвара, на который она
выходила. Я поднялся, похмельный, по ступенькам. Яшика отыскать не
удалось, а людей внутри не было. Какие-то свечи горят. Стоят миски, пальцы
макать. Пустая кафедра на меня лыбится вместе со статуями:
бледно-красными, голубыми, желтыми, -- фрамуги закрыты, вонюче жаркое утро.

Ох, Иисусе, подумал я.

И вышел.

Я зашел за угол церкви и нашел лестницу в подвал. Дверь открыта, я
вошел.

Знаете, что я увидел? Ряд унитазов. И душевые кабинки. Но там было
темно. Ни одна лампочка не горела. Как, черт побери, они хотят, чтобы
человек в темноте почтовый ящик нашел? Тут я увидел выключатель. Дернул за
эту штуку, и весь свет в церкви зажегся, и внутри, и снаружи. Захожу в
следующую комнату, а там облачения на столе разложены. И стоит бутылка
вина.

Да ради Бога, подумал я, кого, к дьяволу, еще, кроме меня, могут
застукать в таком положении?

Я взял бутылку, хорошенько приложился, оставил письма на рясах и
вернулся к унитазам с душами. Выключил свет, посрал в темноте и выкурил
сигарету. Подумал было принять душ, но мысленно увидел заголовки: ГОЛОГО
ПОЧТАЛЬОНА ЗАСТАЮТ ПЬЮЩИМ КРОВЬ ХРИСТА ПОД ДУШЕМ РИМСКО-КАТОЛИЧЕСКОЙ
ЦЕРКВИ.

Поэтому, в конце концов, на обед времени мне не хватило, и когда я
вернулся, Джонстон написал докладную, что я на 23 минуты выбился из
графика.

Позже выяснилось, что почту для церкви доставляют в приходской дом за
углом.