Евстольевой могилке, где горела неугасимая лампада. Что-то шевельнулось в
его душе, захотелось встать на колени и помолиться, пока никто не видит. Он
знал, что это его духовное поражение, что в этот миг сжигал и предавал он
все, чему поклонялся, а новой веры так и не обрел, но ослаб Илья Петрович и
нуждался в духовной поддержке, какую не могли ему дать ни охота, ни журнал
"Огонек"
откуда в самом начале педагогической деятельности с позором и угрозами его
изгнали. Ему отворил келарь. Он был, наверное, в два раза ниже директора
ростом, но директор этого превосходства не ощутил: стоявший в воротах
угрюмый эконом казался похожим на перевозчика душ Харона
- Нужно очень поговорить
закрывалась эта дверь
больше часа, терпеливо ждал и знал, что его намеренно унижают и торжествуют
свою победу те, с кем он так безрассудно и упорно когда-то воевал. Но он все
равно стоял и ждал и был готов стоять целую вечность, только бы пустили его
туда, где он будет избавлен от тяжкой обязанности самому думать и решать
- Велено тебе передать, что принять тебя покуда не могут
страшнее, чем в тот день, когда Маша сказала, что в Ленинград уезжает
быть чиста
приглядевшись, увидел распадающийся след ракеты, и, хоть знал, что ракета -
творение рук человеческих, стало Илье Петровичу жутковато и подумалось
совсем некстати: неправедное это дело - человеку на небо лезть
ТЕМНЫЕ ЛЮДИ
Глава I. Проклятый дом
В Ленинграде в дальней части Грибоедовского канала стоял ничем не
примечательный четырехэтажный доходный дом с колодцем-двором. Был он
построен незадолго до Крымской кампании, и населяли его многосемейные
чиновники, отставные артиллерийские офицеры, студенты, неудавшиеся
литераторы и барышни-курсистки; в нем устраивались первые коммуны, и
начитавшиеся прогрессивных романов молодые люди пытались изменить
человеческую природу путем искоренения пагубной страсти к наживе и частной
собственности. Помнил дом освобождения крестьян и убийство благословенного
государя Александра Николаевича, помнил последние спокойные и безмятежные
десятилетия дряхлой империи, когда, казалось, ничто не сможет поколебать ее
величия и только кучка убогих заговорщиков вынашивала сумасбродные планы
лелеяли, громадные, бородатые, с медными бляхами, трезвые или пьяные, они
прилежно выполняли свою работу. Они любили порядок и потому терпеть не могли
студентов и революционеров, и докладывали о всех подозрительных жильцах
полицейскому приставу, спасая тем самым империю от преждевременного развала
беспечно, как будто ей была отведена еще тысяча лет, а между тем под сонной
поверхностью величаво несомой воды, под сенью ее успехов, тысяч километров
железных дорог, мостов через сибирские реки и полумирового владычества
таилась своя причудливая и напряженная жизнь, быть может, лучше всех
покушений и революционной пропаганды свидетельствующая о непрочности
государственного фундамента
сектанты-скопцы. Были они весьма скрытны, допускали в свои ряды неофитов не
сразу и не сразу объявляли об истинных целях общины, а лишь тогда, когда
убеждались, что человек в достаточной мере им предан и от них зависит. Среди
этих скопцов были люди разные: знатные и простолюдины, образованные и
неграмотные, были не только мужчины, но и женщины, которых тоже на свой
манер оскопляли, и все они теряли различие и становились равными, когда
вступали в секту, связанные чем-то более важным, чем богатство или бедность,
знатность или незнатность. Где-то в недрах этого дома происходила операция,
которую обыкновенному человеку без ужаса и представить было невозможно и на
которую тем не менее добровольно соглашались здоровые и крепкие мужчины,
отсекая не только уды, но и собственную жизнь от прочего христианского и
нехристианского люда
отдавать их в общину, у них не было. Ни подкуп, ни обман, ни шан-таж - ничто
не могло источить их стойкую натуру. Те деньги, которыми они располагали,
были нужны им для того, чтобы раздавать взятки и расширять секту, ибо
бытовало среди них убеждение, что когда число "убеленных" достигнет 144
тысяч, то наступит тысячелетнее царство верховного скопца императора Петра
Третьего. А до той поры они собирались на радения и устраивали неистовые
пляски и песнопения. Иногда на их радениях творились и вовсе жуткие вещи
вроде причащения живым телом скопческой богородицы, когда у обнаженной
девственницы отсекали левую грудь, резали на мелкие кусочки и вместе с
кровью раздавали братии
месте, но они появлялись в другом. Этим они были близки
заговорщикам-революционерам, и подобно бобрам с двух сторон и те и другие
много лет подтачивали древо российской государственности, пока наконец не
завалили его
взялась и за "белых голубей" и извела эту породу на корню, напирая главным
образом на их капиталистическую сущность. Несколько лет спустя после
октябрьского переворота начались шумные процессы над сектантами, они были
сосланы, как и при царе-батюшке, с глаз долой в Сибирь, а дом населила новая
публика: красные командиры и красные профессора, инженеры, партийные
работники среднего звена, газетчики и энергичные совслужащие. Все они были
чем-то неуловимо друг на друга похожи, как будто тоже принадлежали к одной
тайной секте, и все задержались в доме недолго. Один за другим они сгинули в
чистках тридцатых годов, и всех провожал в последний путь к зарешеченному
"воронку" переживший все перемены курса и изгибы генеральной линии старый,
дореволюционный дворник. Он привык служить той власти, что стояла на дворе,
и по-прежнему терпеть не мог смутьянов, умников, болтунов и революционеров
шахматных турниров, страна присоединяла к себе новые земли и покрывалась
сетью каналов и железных дорог. Снова воевала и побеждала, не задумываясь о
той цене, которую за эту победу платит, и нужно ли ей иметь столько
неблагодарных сателлитов. Опустел изморенный блокадой петербургский дом, и
четыре года войны были единственными, когда некому было чистить улицу и ее
заметал зимой снег
снова взял в руки метлу. А в доме поселились крестьяне из соседних областей,
приехавшие восстанавливать полуразрушенный Ленинград и наполнять его взамен
тех, кто был принесен в жертву кровожадной легенде о мужественном
городе-герое. В новых жильцах не было петербургской культуры, они повсюду
сорили, лузгали семечки, и дом стал напоминать деревню, где слышалась
ярославская, вологодская и архангельская речь. Здесь оставляли открытыми
двери, старухи присматривали за детьми, звали друг друга в гости и с тоской
вспоминали огороды, скотину и приволье деревенской жизни, скоро позабыв
выгнавшие их из колхозов голод и нужду. И только старик дворник ни с кем не
знался. По-прежнему каждый день с раннего утра он чистил двор и прилежащую к
нему улицу, держался надменно и неприступно, так что все в доме его
чуть-чуть побаивались
Дворник был вдовцом. Жена его в блокаду померла, и он жил вдвоем с
тринадцатилетней дочерью. Она была необыкновенно хороша, со всеми приветлива
и всегда весела, радовала окружающих, и во дворе говорили о том, как повезло
старику, что у него такая дочурка. Полагали, что именно из любви к ней он не
приводит в дом мачеху. Больше всего девочка любила лазить по чердакам,
играть там в куклы и смотреть на крыши старых домов. На эти чердаки редко
кто поднимался, и она пропадала там с утра до вечера, ничего не боясь и
спускаясь только поесть
которой сидел на заднем сиденье хорошо одетый молодой человек. Он обладал
довольно приятной наружностью, хотя в глазах его было что-то назойливое
раздувал ее волосы и легкое платьице, открывая крепкие загорелые ноги и
исцарапанные коленки. Незнакомец велел шоферу остановиться и стал пристально
разглядывать девочку. Почувствовав его неподвижный взгляд, она легко
соскочила с качелей и вбежала в подъезд. Молодой человек последовал за нею
чердаке. Однако случилось так, что хранивший там инструмент дворник в тот
час поднялся за новой метлой. Он пришел в тот момент, когда его полураздетая
дочь в беспамятстве лежала на детском одеяльце с раскиданными вокруг
куклами, а белесый мужчина торопливо приводил себя в порядок. Одним прыжком
дворник повалил его на землю. Насильник не сопротивлялся - он уговаривал
старика взять у него деньги или же отвести его в милицию, но дворник не
собирался делать ни того, ни другого
Суворов Виктор
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Куликов Роман
Каргалов Вадим