единокровный брат, за ним другие сестры и братья, все как на подбор
здоровые, горластые и крепкие. Женщины не могли кормить их своим молоком,
потому что у них не было грудей, и вскармливали коровьим и козьим, но ни
один из младенцев не умер. Через несколько лет по деревне бегало семеро
мальчиков и пять девочек. Старик по-прежнему охотился в лесу и рыбачил, и
дети очень любили за ним наблюдать. Но, сколько ни приходили к нему женщины,
он больше не принимал ни одну из них, и они оставили его в покое. Зато к
детям своим он привязался, проводил с ними много времени и учил хитростям
деревенской жизни - косьбе, рыбалке, пахоте и уходу за скотиной. Потом он
принялся обучать их грамоте. Ни женщинам, ни скопцам старик не разрешал
приходить на эти уроки, и, когда матери спрашивали детей, о чем говорит
старик, дети отвечали, что он рассказывает им о мире, об истории, о Боге, о
звездах и далеких континентах, рисует карты и читает стихи и что он совсем
не страшный и они его не боятся, потому что он очень добрый
он сам для них построил - с большими застекленными окнами, с доской, мелом и
тетрадями, за которыми он специально несколько раз ходил в Чужгу. Они
называли его отцом, обожали и жадно слушали каждое слово
и старик, почти не замечали. Их разговоры были им скучны, их радения и
хороводы пугали. Старик же объяснил им коротко, что эти люди несвободны
скопческий род, и только одного или двух оставить с удами, дабы в будущем те
смогли произвести на свет потомство. Но старик не позволил этого сделать. Он
взял в руки ружье и загнал всех скопцов в озеро. Там они стояли по горло в
воде и боялись тронуться с места, потому что больше всего любили свои
безгрешные тела и чистую жизнь, а старик велел детям уходить по старой
железной дороге в поселок и оттуда дальше в мир. Он сказал, что научил их
самому главному - любить друг друга. Как бы ни было им тяжело, они должны
держаться вместе и должны победить этот мир и спасти его. Он говорил о том,
что в мире много людей, которые не любят других и хотят отнять у них
свободу, отнятую у самих себя, но им, рожденным свободными, нечего бояться
других людей и им надо будет найти свое место. Но, как бы ни было им трудно,
как ни будет выталкивать их мир назад, возвращаться в Бухару старик
запретил. Он сказал, что это место должно быть забыто и никто и никогда не
должен его разыскивать ни на карте, ни наяву
не плакать. Они уходили по заброшенной узкоколейке, и скопцы смотрели на них
со злобой и тоской. Женщины не хотели отдавать своих детей, а неженщины не
хотели, чтобы скопческий род угас
какой-то яме, железный ящик. Он открыл его и увидел среди костей капкан
его, если подобно им он примет огненное крещение. Но старик яростно и зло
ругался, и они отстали от него
старом кладбище и каждый день собирались и пели высокими голосами свои
красивые песни, которые некому было записывать. И за этим пением не
заметили, как однажды в вечерних летних сумерках поляна тихо колыхнулась,
будто снялась с якоря, и погрузилась в болотную трясину
хотела сделать и одна женщина - известный историк и этнограф. Но напрасно
посылали в леса экспедиции, напрасно облетали тайгу вертолеты: того места, в
котором, судя по карте, должна была размещаться деревня с таинственным
названием Бухара, более не существовало. Лишь река Пустая катила темные воды
мимо низких, подтопленных берегов, а возле ее устья раскинулась зыбкая
поляна, к которой не вела ни одна дорога, словно никто и никогда здесь не
жил.