Чтение 12–й страницы книги ~Северный ветер с юга~

Садится солнце. Не ясное, а где-то за тучами дыма. Последние лучи ос-
вещают дорогу, по которой я иду. Я - женщина, на мне длинное платье, на
голове платок и котомка за плечами. Слева, среди развалин, разрушенных
стен стоит деревенская девушка в телогрейке и сапогах и монотонно гово-
рит: "... сначала я жила с мамой, а потом пришла война..." К ней подсту-
пают все ближе и ближе, молча, с мужским блеском в глазах, солдаты. В
неровном загаре лица, белый оскал зубов. "...сначала я жила с мамой, а
потом пришла война..." Неужели она не видит их лиц? Темнеет. У дороги в
кустах - солдаты. Их лица лоснятся от пота, они тяжело дышат. Я иду все
быстрее по дороге, она из светлой становится серой, я бегу и слышу топот
солдатских сапог за спиной, а дорога в колдобинах, в ямах, в открытых
могилах, куда брошены голые скрюченные люди. Все труднее бежать, путает-
ся платье, перепрыгивать через могилы я боюсь, а котомка размоталась в
длинный шлейф, на него наступают сапоги, а я рвусь, рвусь, рвусь из ля-
мок, задыхаюсь и кричу...

Глава двенадцатая

--===Северный ветер с юга===--

Глава двенадцатая

Этот сон снился мне три ночи подряд без изменений, только слабели краски, и я,
зная, чем кончится сон, просыпался сам. На четвертое утро во время прогулки во
дворе ко мне подошел Егор Болотников. Долго рассматривал меня хитро
прищуренными глазами, скалился белыми зубами из бороды пока я не выдержал:

- Ты чего?

- Я чего? Я - ничего, - тут же уверенно ответил Болотников. - Ты луч-
ше скажи - когда?

- Что когда? - совсем запутался я.

- Когда орать по ночам перестанешь? - рассмеялся Егор. - Спать не да-
ешь.

- Я не ору... - смущенно ответил я, а сам отвел глаза, в душе очень
удивившись словам Егора. Наверное, также человек недоверчиво отрицает,
если ему скажут, что он храпит во сне.

- Ладно, бывает, - Егор миролюбиво подтолкнул меня плечом. - Сон-то
хоть страшный? Расскажи, обожаю страшные сны. Кроме того, примета есть
такая: сон расскажешь - не сбудется... А знаешь лучше что? Поехали ко
мне в мастерскую. Прямо сейчас, а? Мне все равно туда надо.

Я засомневался.

- Я еще ни разу не уходил, Егор. Кроме как на юбилей нашей студии.

- До обеда успеем, не дрейфь. Здесь не так далеко - минут сорок пять,
да обратно еще столько же, ну, там с полчаса побудем, так что у нас еще
минут сорок в запасе останется... чтобы пузырек прихватить... А то
что-то стало холодать...

- ...не пора ли нам поддать? - подхватил я.

- Грамотно, - ухмыльнулся Егор. - Давай, кто больше поговорок таких
знает?

- Чего тянуть резину - по рублю и к магазину.

- Невелика трата - по рублю с брата.

- Ножки зябнут, ручки зябнут - не пора ли нам дерябнуть?

- Не собрать ль нам с умом и не сбегать за вином?

- Питие есть веселие Руси. А нас не хватятся?

- Да кому же мы нужны, дед? - удивился Егор.

- Я тебе не дед.

- Дед, - оценил меня взглядом Болотников. - Если кто мне не нравится,
то я того никак не называю, если нравится, то дедом, а если люблю - то
старым. Так что ты для меня - дед.

Ехали мы сначала на троллейбусе, потом в метро, потом в автобусе, по-
ка не попали в квартал новых блочных домов. Егор по пути с интересом
расспрашивал меня о киностудии и я рассказал ему о Косте Гашетникове, о
Виталии Вехове, о Коле Осинникове, про "Ночь открытых дверей", о фильме
"Карусель" и про приключения бутылочки водки. Егора особенно заинтриго-
вала мультипликация, он тут же начал добродушно фантазировать, какие
можно было бы сделать забавные игрушки в сценке встречи Нового года с
шампанским. Но по-настоящему его заинтересовал рисованный звук.

- Как рисованный? Неужели звук можно нарисовать? А если можно, зна-
чит, я могу нарисовать себе какой хочу звук? - засыпал меня вопросами
Егор.

- На кинопленке, рядом с изображением, - объяснил я Егору, - то есть
рядом с кадриками, идет звуковая дорожка. Она похожа на запись электро-
кардиограммы, ну, как у нас в кардиологическом кабинете. Вот и придумал
кто-то - если на кинопленке нарисовать кривые квадратики или треугольни-
ки или просто какой-то орнамент, то получится звук, которого не сущест-
вует в природе. Хотя в принципе все музыкальные инструменты, созданные
человеком, издают звуки, которых нет в природе.

- В наоборот нельзя? - загорелся Егор. - Чтобы я, например, нарисовал
картину, а какой-нибудь прибор, бродя своим лучом по ней, извлекал бы
симфонию или концерт для балалайки с оркестром?

- Может быть, это и возможно, но пока я о таких приборах не слыхал.

- Жаль, - вздохнул Егор. - У меня иногда, когда я пишу картину, в ду-
ше такая музыка звучит...

Мастерская оказалась в полуподвале. Егор отомкнул навесной замок и в
лицо ударил запах пыльного, нежилого, давно непроветриваемого помещения.
Затоптанный пол, кушетка без ножек, два стула, холсты в рамах, лицевой
стороной прислоненные к стенкам, пустые тюбики из-под красок. Егор,
что-то бормоча себе под нос, полез за кушетку, потом в шкафчик, стоявший
у стены, достал два граненых стакана, сдул пыль с одного стула, заодно
продул стаканы, водрузил их на стул, достал из внутреннего кармана
пальто бутылку портвейна. Белыми крепкими зубами вцепился в пластмассо-
вый колпачок и сорвал его с с легким хлопком.

- Кстати, о музыке, - ухмыльнулся он, - аккуратно разливая портвейн,
- композиторы утверждают, что звук открываемой бутылки - это самая бо-
жественная нота на свете.

Мы молча взяли наши бокалы, чокнулись и еще мгновение постояли в
предвкушении, а может, собираясь с духом.

Егор ахнул свой стакан одним махом, дождался меня.

- Вот куда вся краска уходит, - кивнул он на бутылку. - Ну, что, дед?

- Егор, покажи, пожалуйста, картины, - попросил я, понимая, что и
Егору хочется того же.

Егор помедлил.

- Хорошо, тебе покажу. Только честно говори, что думаешь, не ври.

Он нашел место для второго стула напротив света и ставил на него по-
лотна, но поначалу я просто не успевал вглядеться в них, настолько быст-
ро Болотников менял эти четырехугольники, похожие на окна в мир его ви-
дений. Краски на них метались, жгутами схлестывались в клубки, вспучива-
лись пузырями и растягивались в нити. Натюрморты, портреты, пейзажи,
композиции...

Похоже было, что Болотников забыл обо мне и сам для себя устроил вер-
нисаж. В этом затхлом полуподвале не было и тени официальной торжествен-
ности выставочного комплекса, когда полотна неприкасаемо молчат со стен,
здесь они кричали вместе с создателем, их можно было кинуть в ссылку, в
угол и снова вернуть на колченогий пьедестал. Бородатый творец то мрач-
нел, то довольно улыбался и только приговаривал: "Ай, да Болотников...
Ой, да Егор..."

Но одну картину он рассматривал долго. Ощущение от полотна было та-
кое, будто заглянул через жерло вулкана в обжигающее нутро Земли и от
черных потрескавшихся стенок кратера сквозь белое, желтое, оранжевое па-
даешь, затаив дыхание, в извивающийся красно-багровый центр. Я на миг
отвернулся и снова взглянул. Сомнений не было - над центром дрожало ма-
рево жара, и это был не обман зрения, а материальная реальность.

- Что это? - спросил я у Егора почему-то тихо.

- "Красная яма", - ответил он задумчиво и повторил, - красная...
яма...

- Как же это сделано? - не выдержал я. - Не понимаю, но ощущение та-
кое, что она дрожит, как мираж, особенно в центре.

- Ага, как мираж, - подтвердил Болотников и как бы очнулся.

- Как сделано, говоришь? А никому потом не разболтаешь мои секреты?

И он повернул картину ко мне боком. В раму были вбиты десятки, нет,
сотни гвоздиков. От каждого из них, пересекая полотно в различных нап-
равлениях, были натянуты нити. Они были также окрашены в различные цвета
и, проходя поверх полотна, совпадали с ним по цвету или контрастировали,
создавая тем самым эффект миража.

- Гениально, Егор, - восхитился я. - Ты же сломал плоскость, заколдо-
ванное двухмерное пространство. Сколько художников бились над тем, чтобы
создать иллюзию перспективы, объема, игры света и тени...

- Выдумка не моя, - усмехнулся Егор. - Но здесь к месту пришлось.

Мы смотрели на "Красную яму". Она манила, засасывала, обжигала...

- Здорово, Егор. Спасибо тебе... Мне трудно объяснить почему, но я
вижу и знаю, что плохой, недостойный человек не смог бы написать такие
картины, как ты... Счастливый ты человек, Егор. Умел бы я рисовать, на-
писал бы портрет. Женский...