они кажутся и как удачно просвечивают голубые жилки на веках, где всякой
другой понадобилось бы наложить тени; жемчуга и несколько крупных, как
звезды, бриллиантов -- фамильные драгоценности в старинной оправе; и голос,
мягкий, как молитва, и такой же властный. И -- лорд Марчмейн, слегка, быть
может, располневший, но о-очень импозантный, magnifico 1, сластолюбец,
скучающий байронический тип, заразительно праздный, совсем не из тех, кто
дает себя в обиду. И эта рейнхардовская монашенка, мой милый, просто
изничтожила его -- да-да, совершенно. Он нигде не решается показаться. Это
последний в истории достоверный случай, когда человека в буквальном смысле
изгнали из общества. Брайдсхед не хочет с ним видеться, барышням с ним
видеться не дозволено, Себастьян, правда, к нему открыто ездит ввиду своей
обаятельности. Но больше с ним никто знаться не желает. Да вот, не далее как
в сентябре леди Марчмейн гостила в Венеции в палаццо Фольере. Сказать вам по
правде, она была там самую чуточку смешна. К "Лидо" она, естественно, даже
близко не подходила, а целыми днями разъезжала в гондоле по каналам с сэром
Адрианом Порсоном -- и такие позы, мой милый, просто мадам Рекамье; я как-то
однажды ехал навстречу и переглянулся с гондольером из палаццо, который мне,
бывала, она всюду появлялась в эдаком полупрозрачном коконе, словно персонаж
из кельтского фольклора или героиня Метерлинка, и каждый день ходила в
церковь. А как вы знаете, Венеция -- единственный город в Италии, где в
церковь ходить абсолютно не принято. Словом, она вызывала улыбки. И вдруг
кто бы, вы думали, прибыл в город на яхте Молтонов? Несчастный лорд
Марчмейн. Он заранее снял небольшой палаццо, но, вы думаете, его туда
впустили? Лорд Молтон, не дав ему дух перевести, погрузил его вдвоем с
лакеем в утлую лодчонку и в два счета отвез на пристань и посадил на
триестский пароход. А он был даже без своей любовницы. В это время года она
как раз уезжает отдыхать. Откуда им стало известно, что в городе леди
Марчмейн, никто не знает. И все-таки лорд Молтон целую неделю ходил тише
воды ниже травы, словно впал в высочайшую немилость. Да так оно и было.
Принчипесса Фольере давала бал, и лорд Молтон не получил приглашения, ни он
сам и никто из его гостей, даже де Паньозы. Как леди Марчмейн это удется?
Она убедила свет, что лорд Марчмейн -- чудовище. А что было на самом деле?
Они прожили в браке лет пятнадцать, а потом лорд Марчмейн уехал на войну и
не вернулся, вступив в связь с одной очень талантливой балериной. Таких
случаев тысячи. Она отказалась дать ему развод, так как она, видите ли,
очень набожна. И такие случаи бывали. Обычно сочувствие оказывалось на
стороне неверного мужа, но лорду Марчмейну не было сочувствия. Можно
подумать, что старый распутник избивал свою несчастную жену, обездолил ее и
вышвырнул за дверь, что он потрошил, жарил и пожирал своих детей и наконец
ударился в пляс, увитый гирляндами всех цветов Содома и Гоморры. А в
действительности? Он родил с ней четырех прекрасных детей, отдал ей
Брайдсхед и Марчмейн-хаус на Сент-Джемской площади и денег сколько ее
душеньке угодно, а сам сидит в белоснежной крахмальной манишке за столиком у
Ларю с немолодой почтенной дамой -- и все в самом что ни на есть
респектабельном эдвардианском стиле. А она, между прочим, содержит при себе
маленькую свиту бесправных, изможденных рабов, которыми пользуется
исключительно для собственного удовольствия. Она сосет из них кровь. У
Адриана Порсона плечи испещрены следами ее зубов -- это всем видно, когда он
купается. А он, мой милый, был некогда величайшим, можно сказать
единственным, поэтом нашего времени. Она выпила из него все соки, ничего не
осталось. У нее есть еще человек пять или шесть, разного возраста и пола,
которые как тени следуют за ней по пятам. Стоит ей однажды впиться в
человека зубами, и он уже от нее не уйдет. Это ведьмовство, мой милый,
другого объяснения нет.
немножко придурковат, ну, да ведь вы его и не вините, правда, Чарльз? При
таком мрачном антураже что же ему еще оставалось, как не простота и обаяние?
Тем более что на чердаке у него не очень-то богато. Этого мы не станем
отрицать, как бы мы его ни любили, верно?
что-нибудь, что остается в памяти хотя бы на пять минут? Знаете, его речь
чем-то напоминает мне эту довольно отвратительную картину под названием
"Мыльные пузыри". Разговор, как я его понимаю, подобен жонглированию.
Взлетают шары, мячики, тарелки -- вверх и вниз, туда и назад, колесом,
кувырком,-- обыкновенные, весомые вещи, которые искрятся в огнях рампы и
падают с громким стуком, если их не подхватить. Но когда разговаривает наш
дорогой Себастьян, кажется, будто это маленькие мыльные пузыри отрываются от
старой глиняной трубки, летят куда попало, переливаясь радугой, и через
секунду -- пшик! -- исчезают, и не остается ничего, ровным счетом ничего.
о понимании, критике и поддержке, которых он вправе ждать от друзей, о
риске, на который он может идти ради богатства эмоций, и еще о чем-то в
таком же духе, но я, охваченный внезапной сонливостью, перестал
прислушиваться к его рассуждениям. Наконец мы поехали домой, и на
Магда-линином мосту он снова вернулся напоследок к лейтмотиву нашего ужина:
глаза, вы побежите к Себастьяну и перескажете ему все, что я о нем говорил.
В связи с чем я хочу сказать вам две вещи: это нисколько не повлияет на его
отношение ко мне, а во-вторых, мой милый,-- помяните мои слова, хотя я и так
уже заговорил вас до обморока,-- он сразу же переведет разговор на этого
своего забавного игрушечного медведя. Покойной ночи. Желаю вам спать
праведным сном.
час проснулся и больше не мог уснуть -- меня мучила жажда и непонятное
волнение попеременно окатывало меня то холодом, то жаром. Я много выпил за
ужином, но ни александровский коктейль, ни шартрез, ни "Шалость Мавродафны",
ни даже то, что я просидел весь вечер в неподвижности и почти полном
безмолвии, вместо того чтобы, как обычно, "спускать пары" в ребяческих
развлечениях, не могли бы послужить причиной глубокой тоски, охватившей меня
в ту мучительную ночь. Мне не снились кошмары, представляющие в зловещем
искажении образы минувшего вечера. Я лежал с широко открытыми глазами и
совершенно ясной головой. И только беззвучно повторял про себя слова Антони
с его интонацией, с его паузами и распевом, видя перед собой в темноте его
бледное, освещенное свечами лицо, как оно маячило против меня за ресторанным
столиком. Один раз в эти ночные часы я встал и принес рисунки, хранившиеся у
меня в гостиной, и долго сидел с ними у раскрытого окна. В университетском
дворике было темно и тихо-тихо, только часы на башнях, пробуждаясь,
вызванивали четверти над крутоверхими крышами колледжей. Я пил содовую воду,
курил и томился, пока не стало светать и поднявшийся предутренний ветерок не
загнал меня обратно в постель.
к общему причастию.
тоже кое-кто пошел. И все из-за нового священника. Раньше ни о каком общем
причастии не слыхали -- просто святое причастие для желающих и службы --
обедня и вечерня.
Проходя в ванную, я видел, как университетский двор заполняют выходящие из
церкви студенты в мантиях и белых стихарях церковного хора. Когда я
возвращался, они стояли группками, курили; среди прочих был и кузен Джаспер,
прикативший из своей квартиры на велосипеде, чтобы не остаться в стороне.
обычно завтракал по воскресеньям. На всех колокольнях звонили, воздух был
полон гуденьем колоколов, и солнце, перекидывая на открытых местах длинные
узкие тени, легко развеяло страхи минувшей ночи. В чайной было тихо, как в
библиотеке; несколько студентов-одиночек из Баллиоля и, Святой Троицы -- они
были прямо в комнатных туфлях -- подняли головы, когда я входил, но тут же
снова зарылись в воскресные газеты. Я съел неизменную яичницу и порцию джема
с жадностью, которая в юные годы неизменно следует за бессонной ночью. Потом
закурил сигарету и сидел, глядя; как студенты из Святой Троицы и Баллиола
один за другим расплачивались и уходили, шаркая туфлями, через улицу к себе
в колледж. Когда я вышел из чайной, было без малого одиннадцать, перезвон
над городом вдруг смолк, и вместо него зазвучал стройный благовест,
оповещающий жителей о начале службы.
преподаватели, жены, торговцы шли тем особым, чисто английским шагом, каким
ходят только в церковь, с одинаковым успехом избегая торопливости и праздной
медлительности; шли, неся в руках переплетенные в черную кожу или обернутые
в белый пергамент молитвенники десятка враждующих между собою сект: шли к
святому Барнабасу и к святой Колумбе, к святому Алоизию и к святой Марии, в
Пьюзи-хаус, в Блэкфрайерс и бог знает куда еще-- к памятникам
реставрированной норманнской архитектуры и возрожденной готики, к строениям
в ложновенецианском и псевдоафинском стиле, шли в этот летний солнечный
день, каждый в храм своего племени. Только четыре гордых язычника открыто
провозглашали свою независимость: четыре индуса вышли из ворот Баллиоля в
свежих фланелевых брюках, выутюженных спортивных куртках и в белоснежных
тюрбанах, неся в пухлых коричневых руках разноцветные подушки, корзинки для
пикника и "Неприятные пьесы" Бернарда Шоу, и зашагали по направлению к реке.
туристов, с помощью дорожной карты втолковывавших что-то своему шоферу, а
напротив, из-под старинной арки "Золотого креста", выходило, несколько моих
знакомых студентов, которые завтракали там и задержались, чтобы выкурить по
трубке на увитом плющом дворике. Вприпрыжку, забыв о строе, промчался на
молитву отряд бойскаутов с пестрыми ленточками и значками на груди, а на
Карфаксе мне навстречу попалась направляющаяся к проповеди в городскую
церковь процессия членов муниципалитета с мэром во главе -- все в алых
Семенова Мария
Василенко Иван
Курылев Олег
Орлов Алекс
Мурич Виктор
Круз Андрей