Чтение 22–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

служение искусству; и вот золотые кружева и бархат уложены и возвращены
костюмеру, и серая униформа буден пришла им на смену. Несколько счастливых
часов репетиций, несколько экстатических мгновений спектакля они исполняли
блестящие роли, они были своими собственными великими предками со знаменитых
портретов, на которых, как предполагалось, отдаленно походили, и вот теперь
все позади, и в хмуром свете осеннего дня они должны вернуться к себе домой:
к мужу, который слишком часто приезжает в Лондон; к любовнику, который
проигрывается в карты; к ребенку, который слишком быстро растет.

Кружок Антони Бланша распался -- вместо него осталась просто дюжина
скучных английских подростков. Когда-нибудь, в позднейшие годы, им суждено
будет спрашивать друг у друга: "А помните того чудака, с которым мы знались
в Оксфорде,-- Антони Бланша? Интересно, что с ним теперь?" Они снова лениво
пристали к стаду, из которого их по непонятным признакам отобрали, и день
ото дня все больше утрачивали индивидуальные отличия. Эта перемена им самим
была не так ясно видна, как нам; от случая к случаю они все еще собирались у
нас в комнатах, но мы перестали искать их общества. Зато мы полюбили
компании попроще и частенько проводили вечера в маленьких Хогартовских
кабачках Сент-Эбба и Сент-Климента или, улиц между старым рынком и каналом,
где мы еще могли веселиться и где нам, смею верить, бывали рады. У
"Садовника", и в "Лошажьей голове", и в "Голове друида", что по соседству с
театром, и "На адском ипподроме" мы были признанными завсегдатаями; впрочем,
в последнем можно было встретить и других студентов -- главным образом
весельчаков из Брейзенноуз-колледжа, а Себастьяном постепенно овладела
своего рода фобия, какую испытывают те, кто носит форму, к собратьям по
профессии, и не один вечер оказывался для нас погублен появлением коллег
студентов, из-за которых он оставлял недопитым стакан и хмуро возвращался в
свой колледж.

Так застала нас леди Марчмейн, когда в начале Михайлова семестра
приехала на неделю в Оксфорд. Она нашла Себастьяна притихшим, а вместо всей
его оравы друзей рядом с ним был один я. Она приняла меня как друга
Себастьяна, и попыталась сделать также и своим другом. При этом она, того не
ведая, нанесла удар по самому основанию нашей дружбы. Таков единственный
упрек, который я могу противопоставить всей ее безграничной доброте ко мне.

В Оксфорде у нее было дело к мистеру Самграссу из Всех Усопших, который
постепенно начал играть в нашей жизни все более и более значительную роль.
Леди Марчмейн была занята изданием для узкого круга друзей книги в память о
своем брате Неде, старшем из троих легендарных героев, павших между Монсом и
Пассендейлом; после него осталось много бумаг: стихов, писем, выступлений,
статей; подготовка их к публикации, даже самым маленьким тиражом, требовала
такта и принятия многих решений, для которых суд обожающей сестры был
недостаточно надежным основанием. Признав это, она стала искать помощи со
стороны и нашла себе в советчики мистера Самграсса.

Это был молодой преподаватель истории, низенький пухлый человечек с
жидкими, прилизанными на большом черепе волосами, аккуратными ручками,
маленькими ножками, всегда одетый с иголочки и как бы слишком чисто вымытый.
У него были вкрадчивые манеры и своеобразная речь. Нам выпало познакомиться
с ним довольно близко.

У мистера Самграсса был особый дар помогать людям в их работе, но он и
сам был автором нескольких изящных книжиц. Он имел пристрастие к старинным
грамотам и тонкое чутье к живописным эффектам. Себастьян отнюдь не грешил
против истины, когда назвал его "одним человеком, состоящим при маме". Он
становился человеком при каждом, кто мог его чем-то привлечь.

Мистер Самграсс был знаток генеалогий и прав наследования; он обожал
свергнутые королевские фамилии и отлично разбирался в правах претендентов на
троны; сам человек не религиозный, он был осведомлен о делах католической
церкви лучше, чем многие католики; у него были знакомства в Ватикане, и он
мог часами толковать о церковных делах и назначениях, о том, кто из духовных
лиц сейчас в фаворе, а кто нет, и каковы последние теологические гипотезы, и
как тот или иной иезуит или доминиканец в великопостной проповеди вступил на
опасную стезю или взял сомнительную ноту; ему не хватало разве только веры,
и позднее, в Брайдсхеде, он любил в часовне подходить под благословение и
смотреть, как дамы в черных кружевных мантильях грациозно изгибают шеи в
молитве; он любил забытые великосветские сплетни и был специалистом по
внебрачным детям, он любил прошлое, так он всегда говорил, но у меня было
такое чувство, что свое великолепное окружение и в прошлом и в настоящем он
втайне считает несерьезным, реальностью для него был один только мистер
Самграсс, все прочее -- не более чем маскарадная процессия. Он был туристом
викторианской эпохи, самодовольным и снисходительным, и вся эта экзотика
служила ему для развлечения. К тому же его перо казалось мне немного слишком
бойким, я бы не удивился, окажись у него в квартире запрятанный диктофон.

Я встретил его впервые в обществе леди Марчмейн и тогда же подумал, что
она не могла бы найти для себя более разительного контраста, чем этот
промышляющий интеллигент, и более выгодного фона для своего очарования. Не в
ее обычае было демонстративно вторгаться в чужую жизнь, но на исходе той
недели Себастьян хмуро заметил: "Вас с мамой теперь водой не разольешь",-- и
тогда я осознал, что меня быстро и незаметно втянули в отношения душевной
близости, потому что других отношений между людьми леди Марчмейн просто не
признавала. Перед тем как она уехала, я успел дать обещание, что проведу в
Брайдсхеде все предстоящие каникулы, кроме рождественских дней.

Недели через две после этого, утром в понедельник, я сидел у Себастьяна
и дожидался, когда он вернется с занятий, как вдруг вошла Джулия в
сопровождении крупного мужчины, которого она представила мистером Моттремом,
а называла Рексом. Они возвращались в автомобиле от своих знакомых, у
которых гостили субботу и воскресенье. Рекс Моттрем в просторном клетчатом
пальто с поясом был разгорячен и самоуверен, Джулия в мехах казалась
замерзшей и робкой; она прошла прямо к камину и присела на корточки перед
огнем.

-- Мы мечтали, что Себастьян накормит нас обедом,-- сказала она.--
Конечно, если его не будет, мы всегда можем податься к Бою Мулкастеру, но
лучше было бы все-таки с Себастьяном. Только мы ужасно голодны. Нас два дня
просто морили голодом у Чазмов.

-- Они с Себастьяном оба обедают у меня. Приходите и вы. Приглашение
мое было тут же принято, и вскоре все собрались у меня в комнатах на одну из
наших последних оксфордских пирушек. Рекс Моттрем очень старался произвести
впечатление. Это был красивый мужчина с густой темной шевелюрой, низким лбом
и лохматыми черными бровями. Говорил он с приятным канадским акцентом. Мы
сразу же узнали о нем все, что он хотел, чтобы о нем знали: что он удачлив
по части денег, что он член парламента, что он игрок и добрый малый, что он
играет в гольф с принцем Уэльским и водит дружбу с "Maкcoм", и "Эф. И.", и
Герти Лоуренсом, и Огастесом Джоном, и Карпантье -- со всяким, кажется, о
ком ни заходил разговор. Про университет он сказал:

-- Нет, я здесь не учился. Тут просто на три года отстаешь в жизни от
других.

Свою жизнь, насколько он ее обнародовал, он начал на войне, которую и
окончил с отличной аттестацией, служа в канадских частях и дослужившись до
адъютанта при одном из прославленных генералов.

Ему было никак не больше тридцати, но тогда, в Оксфорде, он казался нам
глубоким стариком. Джулия обращалась с ним, как она обращалась со всеми на
свете, надменно-снисходительно, но как со своей собственностью. Один раз она
послала его от стола в машину за сигаретами и раз или два, когда он слишком
уж расхвастался, извинилась за него, заметив: "Он ведь из колоний, не
забывайте",-- на что в ответ он разражался шумным хохотом.

Когда они уехали, я спросил, кто он.

-- Один человек, состоит при Джулии,-- ответил Себастьян.

Мы удивились, когда неделю спустя получили от него телеграмму с
приглашением нам и Бою Мулкастеру в Лондон на обед "по случаю какого-то
вечера, который устраивает Джулия".

-- Он, наверно, не знаком ни с кем из молодых,-- сказал Себастьян.--
Все его знакомые -- старые толстокожие акулы из Сити и палаты общин. Поедем?

Мы посовещались и решили, что, поскольку жизнь наша в Оксфорде
протекает довольно уныло, надо поехать.

-- Зачем ему понадобился Бой?

-- Мы с Джулией знакомы с ним всю жизнь. Наверно, увидев его у вас за
обедом, он решил, что мы дружим.

Мы не очень-то любили Мулкастера, но у всех троих нас было превосходное
настроение, когда, получив до утра отпуск в своих колледжах, мы в автомобиле
Хардкасла покатили в Лондон.

Ночевать мы должны были в Марчмейн-хаусе. Мы заехали туда переодеться
и, пока одевались, успели распить бутылку шампанского, то и дело забегая
друг к другу в комнаты, которые были расположены рядом на третьем этаже и
выглядели довольно убого в сравнении с роскошными апартаментами внизу.
Спускаясь, мы встретили на лестнице Джулию еще в дневном туалете.

-- Я опоздаю,-- сказала она.-- Вы, мальчики, лучше ступайте сами к
Рексу. Изумительно, что вы приехали.

-- А но какому случаю званый вечер?

-- Да просто благотворительный бал, который я помогаю устраивать. Рекс
настоял, чтобы мы дали обед по этому поводу. Увидимся у него.

До Рекса Моттрема от Марчмейн-хауса было рукой подать.

-- Джулия опоздает,-- объявили мы.-- Она только поднялась к себе
одеваться.

-- Это означает еще час. Надо пока выпить вина. Дама, которую нам
отрекомендовали как миссис Чэмпион, возразила:

-- Ах, я знаю, Рекс, она хотела бы, чтобы мы начали без нее.

-- Ну, все равно, сначала выпьем вина.

-- Зачем такая бутыль, Рекс? -- раздраженно спросила дама.-- Вы все
делаете чересчур.

-- В самый раз для нас будет,-- ответил Рекс, взяв бутыль в руки и
вытаскивая пробку.

Среди гостей были две девушки, ровесницы Джулии; они все имели какое-то
отношений к устройству благотворительного бала. Мулкастер знал их издавна, и