Чтение 54–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

-- В поезде. Ты можешь заехать и прихватить мои вещи?

-- Если они у тебя уже упакованы. Я могу и тебя самого прихватить и
довезти до галереи. У меня в двенадцать примерка там по соседству.

Когда я вошел в галерею, моя жена стояла у окна и смотрела на улицу. За
спиной у нее какие-то незнакомые любители живописи переходили от полотна к
полотну с каталогами в руках; это были лица, некогда приобретшие в галерее
какую-нибудь гравюру и поэтому числившиеся в списке почетных гостей.

-- Никто еще не приходил,-- сказала моя жена.-- Я здесь с десяти часов.
Скука ужасная. Чья это была машина, в которой ты приехал?

-- Джулии.

-- Джулии? Почему же ты ее не привел сюда? Как это ни странно, я сейчас
только говорила о Брайдсхеде с одним забавным маленьким господином, который,
как выяснилось, отлично всех знает. Он из пожилых мальчиков-подручных лорда
Постамента в редакции "Дейли свин". Я попробовала подсказать ему кое-какие
мысли и формулировки, но, по-моему, он знает о тебе больше, чем я. Он
утверждает, что встречал меня когда-то в Брайдсхеде. Жаль, что Джулия не
зашла; мы могли бы спросить ее о нем.

-- Я хорошо его помню. Он мошенник.

-- Да, это видно на расстоянии. Он рассказывал тут о "брайдсхедовской
клике", как он выразился. Оказывается, Рекс Моттрем превратил Брайдсхед в
штаб-квартиру партийной смуты. Ты это знал? Господи, что бы сказала бедная
Тереза Марчмейн?

-- Я еду туда сегодня вечером.

-- О, Чарльз, только не сегодня; сегодня ты не можешь никуда уехать.
Тебя ждут, наконец, дома. Ты обещал приехать, как только выставка будет
устроена. Джонджон с няней написали большой транспарант: "Добро пожаловать!"
И ты еще не видел Каролину.

-- Мне очень жаль, но это решено.

-- Кроме того, папа сочтет все это очень странным. И Бой приедет домой
на воскресенье. И ты еще не видел новой студии. Нет, сегодня ты не должен
уезжать. А меня они приглашали?

-- Разумеется. Но я знал, что ты не сможешь поехать.

-- Действительно, сейчас это невозможно. Другое дело, если бы ты
предупредил меня заранее. Я бы с удовольствием полюбовалась "брайдсхедовской
кликой" в домашней обстановке. По-моему, ты поступил отвратительно, но
сейчас не время для семейных перебранок. Кларенсы обещали приехать до обеда;
они могут быть с минуты на минуту.

Наш разговор был прерван, однако не членами королевской фамилии, а
женщиной-репортером одной из центральных газет, ее подвел к нам в эту минуту
распорядитель выставки. Ей нужны были не картины, а "человеческий материал"
об ужасах и опасностях моей экспедиции. Я поручил ее моей жене и назавтра
прочел в газете следующее: "Известный по "Старинным домам" Чарльз Райдер --
добровольный изгнанник. Мэйфэр не может предложить ничего равного змеям и
вампирам тропических джунглей -- таково мнение великосветского художника
Райдера, оставившего особняки великих мира сего ради руин в дебрях
Экваториальной Африки..."

Залы стали наполняться, и скоро я уже был по горло занят своими
обязанностями любезного хозяина. Моя жена была повсюду -- встречала
входящих, знакомила незнакомых, искусно преобразуя случайное сборище в
общество друзей. Я видел, как она подводила одного за другим к столику, где
лежал подписной лист на новую книгу "Латинская Америка Райдера", и слышал,
как она говорила: "Нет, дорогой мой, нисколько. Неужели вы думали, что меня
могло это удивить? Чарльз живет только одним -- Красотой. Я думаю, что ему
прискучило получать ее в готовом виде у нас в Англии, у него возникла
потребность уехать и самому создать ее. Он хотел завоевывать новые миры.
Ведь об английских усадьбах он уже сказал последнее слово, вы согласны? Я не
хочу сказать, что он оставил их окончательно. Уверена, что для друзей он
всегда готов будет сделать один-два вида".

Фотограф свел нас вместе, полыхнул лампой в лицо и отпустил в разные
стороны.

Внезапно стало довольно тихо, публика расступилась -- всеобщее
замешательство знаменовало собой прибытие членов королевской фамилии. Я
увидел, как моя жена присела в реверансе, и услышал ее слова: "О сэр, вы так
добры!" -- затем я был вытолкнут на свободное от людей пространство, и
герцог Кларенс сказал, обращаясь ко мне:

-- Там, должно быть, жара стоит несусветная?

-- Да, сэр.

-- Удивительно, как вам удалось передать это ощущение жары. Мне
сделалось просто не по себе в моем теплом пальто.

-- Ха-ха.

Когда они уехали, моя жена всполошилась:

-- Боже, мы опаздываем к обеду. Марго дает обед в твою честь.-- А в
такси она сказала: -- Знаешь, мне сейчас пришла в голову одна мысль. Почему
бы тебе не написать герцогине Кларенс и не попросить позволения посвятить ей
"Латинскую Америку"?

-- С какой стати?

-- Ей это было бы приятно.

-- Я никому не собирался ее посвящать.

-- Ну, вот опять. Как это на тебя похоже, Чарльз. Разве трудно
доставить человеку удовольствие?

За обедом собралось человек двенадцать, и, хотя хозяйке и моей жене
нравилось думать будто виновником торжества являюсь я, было очевидно, что
больше половины из них и не слыхали о моей выставке и приехали просто
потому, что были званы и не имели в это время других дел. Весь обед прошел у
них в разговорах о миссис Симпсон, однако почти все вернулись вместе с нами
в галерею.

Послеобеденные часы были самыми оживленными. Появились представители
Тэйтовской галереи и Национального художественного фонда, они посулили
вскоре возвратиться со своими коллегами и просили пока оставить за ними для
окончательного решения некоторые картины. Самый влиятельный критик, который
когда-то разделался со мною двумя-тремя убийственными покровительственными
фразами, заглянул мне .в глаза из-под опущенных полей своей мягкой шляпы,
кутая подбородок в толстый шарф, и, сдавив мне локоть, буркнул:

"Я знал, что в вас это есть. Сразу чувствовалось. Этого я и ждал".

Слова похвалы доносились до меня равно из простых и изощренных уст.
"Если бы вчера меня спросили,-- слышал я в одном конце,-- мне бы в голову не
пришло назвать имя Райдера. Столько мужества, столько страсти".

Им всем казалось, что они видят что-то новое. Иначе было на моей
предыдущей выставке, происходившей в этих же самых залах незадолго до моего
отъезда. Тогда на всем лежала заметная тень усталости. И разговоры больше
касались не меня, а домов, их владельцев, разных связанных с ними историй.
Та же дама, припомнилось мне вдруг, которая сейчас восхищалась моей
страстностью и мужественностью, остановилась тогда неподалеку от меня перед
полотном, на которое я употребил столько мучительного труда, и бросила: "Все
так просто, так легко".

Предыдущая выставка была мне памятна еще по одной причине: как раз в те
дни я обнаружил, что моя жена мне неверна. Тогда, как и теперь, она была
вездесущей, неутомимой хозяйкой, и я слышал, как она говорила: "Стоит мне
увидеть теперь что-нибудь красивое -- дом или пейзаж,-- и я говорю себе: это
-- для Чарльза. Я на все смотрю его глазами. Он для меня -- вся Англия".

Я слышал, как она это говорила; подобные изречения вошли у нее в
привычку. В течение всей нашей супружеской жизни меня неизменно мутило от
отвращения, когда я слышал, что она говорит. Но в тот день в этой же самой
галерее я выслушал ее совершенно равнодушно, вдруг осознав, что отныне она
бессильна причинить мне боль; я был свободен, она сама выпустила меня на
волю своей минутной подлой оплошностью; ветвистое. украшение у меня на лбу
превратило меня в одинокого и гордого царя лесов.

Незадолго перед закрытием моя жена сказала:

-- Милый, я должна ехать. Успех был потрясающий, правда? Я придумаю
какое-нибудь объяснение для моих домашних, но, право же, мне жаль, что все
получилось именно так.

"Значит, знает,-- подумал я.-- В проницательности ей не откажешь.
Вынюхивает с самого обеда и, конечно, напала на след".

Я подождал, пока она уйдет, и уже собрался последовать за нею -- залы к
этому времени почти опустели,-- как вдруг у входа раздался голос, который я
не слышал много лет, незабываемый, с легким нарочитым заиканием, с
утрированной негодующей интонацией.

-- Нет. Я не п-п-принес пригласительного билета. Не знаю даже, получал
ли я пригласительный билет. Я п-пришел не со светским визитом; не хочу
втереться в знакомые к леди Селии; и мне не нужно, чтобы в "Тэтлер" попала
моя фотография; я пришел не себя выставлять, а смотреть на картины. Вам, по
всей видимости, неизвестно, что здесь выставлены картины. Я,
п-п-представьте, имею личный интерес к их автору, к художнику -- если это
слово вам что-нибудь говорит.

-- Антуан -- сказал я,-- входите.

-- Мой милый, там сидит г-горгона, она решила, что я незваный гость. Я
только вчера приехал в Лондон и нынче за обедом случайно узнаю, что вы
устроили новую выставку, ну и, естественно, бросаюсь со всех ног в сей храм
искусства, дабы принести свою дань благоговения. Я очень изменился? Вы бы
узнали меня? Где картины? Дайте-ка я вам их растолкую.

Антони Бланш нисколько не изменился с тех пор, как я его видел
последний раз, и даже с тех пор, как я увидел, его впервые. Он быстрыми
шагами устремился через зал к самому крупному полотну -- зелено-черному
пейзажу джунглей,-- постоял перед ним, склонив голову набок, точно умный
терьер, и спросил:

-- Мой любезный Чарльз, откуда эта столь пышная растительность? Что
сие, уголок оранжереи в Т-тренте или Т-трин-ге? Какой щедрый ростовщик
взрастил, вам на радость, эти кроны?

Затем он обошел оба зала, не произнося больше ни слова и только
испустив попутно два-три глубоких вздоха. Завершив осмотр, он опять