Чтение 4–й страницы книги ~Любовь среди руин~

-- Министерство никогда не согласится на это, сэр?

-- Чертовы сентименталисты! Мои отец с матерью повесились
в собственном саду на собственной бельевой веревке. Теперь же
никто пальцем, даже для себя, не пошевелит. В системе что-то не
так, Пластик. Ведь есть еще реки
-- топись, тут и там поезда -- только голову сунь, газовые печи в некоторых
бараках. В стране полно природных ресурсов смерти, так нет, каждый тащится
к нам.

Нечасто случалось, чтобы он так откровенничал перед
подчиненными. Он поистратился за неделю простоя, напиваясь в
общежитии с такими же праздными коллегами. Всегда после
забастовок старшие служащие возвращались на работу в мрачном
расположении духа.

-- Впустить первую партию, сэр?

-- Пока нет, -- сказал д-р Бимиш. -- Тут надо посмотреть
внеочередную пациентку, которую прислали с розовым талоном из
Драмы. Она сейчас в персональной приемной. Приведите ее.

Майлз пошел в комнату, отведенную для важных пациентов.
Одна стена была целиком стеклянной. Возле этой стены спиной к
нему стояла девушка и глядела на мрачную очередь внизу.
Ослепленный светом, Майлз стоял, видя только тень, которая
вздрогнула при звуке защелки и, оставаясь тенью, но чрезвычайно
грациозно, повернулась к нему. Он стоял у двери, на мгновенье
онемев от этого слепящего сиянья красоты. Затем он сказал:

-- Мы совсем готовы принять вас, мисс.

Девушка подошла ближе. Глаза Майлза привыкли к свету. Тень
обрела форму. Полная картина говорила все, на что намекал
первый взгляд, и даже более, ибо каждое движение являло
совершенство. Только одна черта ломала канон чистой красоты:
длинная, шелковистая, золотисто-светлая борода.

Глубоким приятным тоном, совершенно не похожим на нынешний
унылый акцент века, она произнесла:

-- Прошу понять, я не хочу, чтобы со мной что-то делали. Я
согласилась прийти сюда. Директор Драмы и Директор
Здравоохранения были так патетичны по поводу всего этого; и я
подумала, что это наименьшее, что я смогу сделать. Я сказала,
что очень хотела услышать о вашей службе, но я не хочу ничего
предпринимать.

-- Лучше ему самому скажите, -- ответил Майлз и провел ее
в кабинет д-ра Бимиша.

-- Великое Государство! -- сказал д-р Бимиш, вперившись
глазами в бороду.

-- Да, -- ответила она-- Шокирует, правда? Я к ней уже
привыкла, но могу понять чувства тех кто видит ее впервые.

-- Она настоящая?

-- Потяните.

-- Крепкая. Неужели ничего нельзя сделать?

-- О, уже все перепробовано.

Д-р Бимиш настолько заинтересовался, что забыл о
присутствии Майлза.

-- Наверно, операция Клюгмана?

-- Да.

-- То и дело от нее что-нибудь случается. В Кембридже было
два или три случая.

-- Я не хотела ее. Я была против. Это все Руководитель
Балета. Он настаивает, чтобы все девушки стерилизовались.
Вероятно, после появления ребенка нельзя хорошо танцевать, и
вот что вышло.

-- Да, -- сказал д-р Бимиш. -- Да. Несутся, очертя голову.
Тех девушек из Кембриджа пришлось убрать. Это было неизлечимо.
Нужно ли вам что-либо уладить, или убрать вас сразу?

-- Но я не хочу, чтобы меня убирали. Я тут говорила вашему
ассистенту, что я просто вообще согласилась прийти, потому что
Директор Драмы так изводился, а он довольно мил. У меня нет ни
малейшего желания дать вам убить себя.

Пока она говорила, радушие д-ра Бимиша исчезало. Молча, с
ненавистью он смотрел на нее. Потом взял розовый талон.

-- Значит это более не нужно?

-- Нет.

-- Тогда, Государства ради, -- сказал д-р Бимиш, весьма
разозлившись,
-- зачем вы отнимаете мое время? У меня более сотни срочных пациентов ждут
снаружи, а вы являетесь, чтобы доложить, что Директор Драмы очень мил.
Знаю я Директора Драмы. Мы живем бок о бок в одном и том же мерзком общежитии.
Он навроде чумы. Я напишу докладную об этом фарсе в Министерство, после
которой он и тот лунатик, воображающий, что умеет делать операции Клюгмана,
придут ко мне и станут умолять уничтожить их. А я поставлю их в хвост очереди.
Уведите ее отсюда, Пластик, и впустите нормальных людей.

Майлз отвел ее в общую приемную.

-- Каков старый скот, -- сказала она. -- Самый настоящий
скот. Раньше со мной никогда так не говорили, даже в балетной
школе. А сначала он казался таким приятным.

-- Это все его профессиональное чувство, -- сказал Майлз.
-- Он, естественно, обозлился, теряя такую привлекательную
пациентку.

Она улыбнулась. Ее борода была не настолько густой, чтобы
скрывать мягкий овал щек и подбородка.

Она как будто подглядывала за ним из-за спелых колосьев
ячменя.

Улыбка перешла на ее широкие серые глаза. Ее губы под
золотистыми усиками не были накрашены и казались осязаемыми.
Из-под них выбивалась полоска бледного пушка и сбегала через
середину подбородка, расширяясь, густея и набирая цвет, пока не
встречалась с полноводьем бакенбард, оставляя, однако, по обе
стороны две чистые от волос и нежные симметричные зоны, нагие и
зовущие. Так улыбался бы какой-нибудь беззаботный дьякон в
колоннаде Александрийской школы V века, поражая своих
ересиархов.

-- Я думаю, у вас прекрасная борода.

-- Правда? Мне она тоже нравится. Мне вообще все мое
нравится, а вам?

-- Да, о, да.

-- Это неестественно.

Крики за наружной дверью прервали беседу. Нетерпеливые,
как чайки вокруг маяка, пациенты все хлопали и стучали в
панели.

-- Мы все готовы, Пластик, -- сказал старший служащий. --
Что ожидается нынче утром?

Что ожидается? Майлз не мог ответить. Казалось, мятущиеся
морские птицы ринулись на свет в его сердце.

-- Не уходите, -- сказал он девушке. -- Пожалуйста. Я на
полминуты.

-- А мне незачем уходить. В моем отделе все думают, что
сейчас я уже наполовину мертва.

Майлз открыл дверь и впустил первую возмущенную шестерку.
Он направил их к регистратуре, а затем вернулся к девушке,
которая слегка отвернулась от толпы и по-крестьянски повязала
голову шарфом, пряча свою бороду.

-- Мне все еще не по себе, когда люди глазеют, -- сказала
она.

-- Наши пациенты слишком заняты своими личными делами и не
замечают никого, -- сказал Майлз. -- Кроме того, на вас все
равно глазели бы, если б вы остались в балете.

Майлз включил телевизор, но мало кто в приемной смотрел на
него; все взоры остановились на столе регистратора и двери за
ним.

-- Подумать только, все идут сюда, -- сказала бородатая
девушка.

-- Мы обслуживаем их по возможности лучше, -- ответил
Майлз.

-- Конечно, я знаю это. Пожалуйста, не думайте, что я
придираюсь. Я только думаю, что это забавно -- хотеть умереть.

-- У одного-двух есть веские причины.

-- Вы бы сказали, что и у меня тоже. После этой операции
каждый старается убедить меня в этом. Медицинские служащие были
хуже всех. Они боятся, что у них будут неприятности из-за
плохого исхода. А в балете люди почти такие же гадкие. Они
настолько увлечены Искусством, что сказали: "Ты была лучшей в
своем классе. Ты больше никогда не сможешь танцевать. Так стоит
ли жить?" А я стараюсь пояснить, что именно благодаря уменью
танцевать я знаю, что жить стоит. Вот что Искусство значит для
меня. Глупо звучит?

-- Это звучит неортодоксально.

-- Да, но ведь вы не человек Искусства.

-- О, я неплохо танцевал. Дважды в неделю, пока жил в
Приюте.

-- Терапевтические танцы?

-- Именно так их называли.

-- Ну, знаете ли, это совсем не Искусство.

-- Почему?