с новыми курсантами идет сейчас "Орион" где-нибудь, может, в Эгейском, в
синейшем из морей... Под ровным ветром, среди сверкающих, захватывающих
дух просторов сразу повзрослевшие мальчишки ведут корабль, спокойно
поглядывает вокруг чья-то гаревая молодость, и упругий ветерок ласкает ее,
и тихонько поют над ней паруса! А может, пробегает сейчас твой "Орион"
весьма любопытно плыть рядом с судном, сопровождать его как можно дальше.
может, и они, эти непонятные нам морские создания, тянутся к человеку в
поисках высшей доброты, надеясь найти в ном самого верного друга, нечто
близкое к совершенству? Идти рядом с "Орионом", резвиться, покапывать свою
ловкость и удаль молодым морякам - это для дельфинов отраднейшее
развлечение. Упругие и лоснящиеся, колесом изгибаясь, живыми дугами
выскакивают они из воды, по-робячьи играют, кажется, даже смеются, шлют
экипажу сквозь серебристые брызги CROII дельфиньи улыбки. На Ягнича порой
накатывалось какое-то наваждение, временами ому казалось: а уж не его ли
это утонувшие под бомбами детишки, что превратились там, под водой, в
веселых, озорных дельфинят?..
вдруг точно выросла Нелькл.
хлеба. Нолька, как заправский пекарь, в белом чистеньком халате,
приветливо красуется на пороге, раскрасневшаяся, разгоряченная,
разомлевшая у ночей.
или не идти парню в мореходку...
мореходку, шагающую на параде, в бескозырках, в лентах - это одно... А
когда он, мальчишка, в бурю сидит на палубе да неумелыми руками школьника
зачищает стальной конец - это уж другая мореходка...
пойду. А то еще, мол, подумают, что подхалим, лебезун, слабодух, протекции
искать пришел!.. Нет, я все-таки уговорю его в училище попроще - в
торговое.
универмага.
остановила его:
руках.
тебе и Нелька!.. Такую гору испечь - это тоже надо уметь, это же талант...
Нет, нет,- отмахнулся Ягнич, хотя в душе был тронут.- Хлеба у нас полно па
столе...
попрекнет... - буркнул напоследок тихо, вроде про себя, и пошел дальше.
открыты. Ягнич решил заглянуть, перо ступил порог. В просторном, полном
света вестибюле ни души. Тихо, не слышно ничьих шагов. На стенах - карти
ны больших размеров, заказные, современные, Чередни чецко заказывает их в
городе, в художественных мастерских, и хорошо оплачивает, считая, что для
этого дела грешно жалеть казну. На самой большой картине - птицеферма,
белые куры или гуси рассыпались вдали, на переднем плане веселая
девушка-птичница в белом халате... По соседству холст с прудом, с
ядовито-зеленой вербой... Под самым потолком браво улыбающийся парнишка на
тракторе... На краски живописец не скупился, накладывал их щедро, толстым
слоем, глядевшему на полотно посетителю так и кажется, что эта
многоцветная масса вот-вот растает и потечет... В дальнем углу вестибюля,
наглухо отгороженном витринным стеклом, зеленейт какие-то заросли и будто
поблескивает вода - аквариум там, что ли? Ягпич направился туда и был
разочарован: никакой воды. Паль мы торчат остролистные, похожие на осоку,
а под ними, среди искусственных кустиков и камешков... вот тут открывались
сущие чудеса! Ягнич, еще не веря своим глазам, увидел там давних знакомых
- чучела, которые он собственными руками набивал в рейсах для кураевских
ребят. Вот так встреча... Прислонился к стеклу головой, застыл,
растроганный, изумленный: надо же так... Стоял, не отрывая лба от стекла,
толстого, непробиваемого, рассматривал экспонаты. Если бы кто-нибудь зашел
сейчас во Дворец, увидел бы сцену неповторимую, из всех вестибюлг.- ных
картин эта - с Ягничом - была бы, пожалуй, самой разительной и самой
грустной: по сию сторону витрины старый мастер, а по ту, за стеклом, в
огромной стеклянной клетке... собранные чуть ли не во всех концах света,
сотворенные им чучельные пересохшие создания. Большие и маленькие
представители птичьего мира, редкие и совсем диковинные, морские и певчие,
знакомые этому побережью и совсем безымянные из рода журавликов,
турухтанов и канареек, ласточка белогрудка, баклан нездешний, тропические
попугаи в ярком оперенье... Каждая птичка стеклянным невозмутимым
глазком-бусинкой посверкивает, сторожко следит из-за стекла за своим
творцом. До хрупкости иссушенные, пылью, хотя и за стеклом, припорошены
густо, никуда уже они отсюда не снимутся, не полетят... Были жизнью, стали
коллекцией в стеклянной, будто безвоздушной клетке...
увиденного.
некоторой торжественностью ступил за порог. В просторном помещении -
полумрак и даже прохлада. Не зал, а целый корабль океанский. Лозунги всюду
на красных полотнищах, в глубине сцены давняя, не убранная после какого-то
представления декорация: бутафорская хатка беленькая, цветущие мальвы у
окна, плетепь с горшками да кувшинами на кольях; а рядом - девушка в
вышитом наряде, в венке, с коромыслом на плече... Стоит как живая, осанкой
очень похожа на Инку. Может, с нее кто-нибудь и рисовал? Стулья не стулья,
а прямо-таки кресла царские, спинки сверкают черным лаком, сиденья обиты
мягким небесно-голубым плюшем. Даже посидеть захотелось. Сел Ягнич и
вздохнул наконец-то всей грудью.
неотвязный бес одиночества. Зубоскалит.
Один-одинешенек - на все шестьсот голубых плюшевых мест!
появился. Широкая, ведущая туда лестница словно приглашала: "Плиз!"
Поднявшись по сделанным под мрамор ступенькам, Ягнич перво-наперво
натолкнулся глазами на табличку: "Историко-краеведческий музеи села
Кураспки".
нагромождением прялок и ступ разбирала какие-то допотопные предметы, Ягнич
с трудом узнал Панаса Веремеенко. Так изменился человек! Солнца нет, а он
в темных очках, шляпа капроновая на голове... Услышав шаги, Панас
Емсльянович тотчас же отложил мотовило (это было подлинное доисторических
времен мотовило, обмотанное нитками), резко приподнял голову, спросил
почти испуганно:
все-таки узнает сквозь темные свои очки...
кто-то другой.
посветлело лицо музейного хлопотуна.- Слыхал я, что ты в Кураевке. Прошу,
заходи, заходи.- Панас Емсльянович засуетился и сразу же с жалобой: -
Слепну я, Андрон, катастрофически терято зрение.
сейчас, будто сквозь толщу воды. Только тень от тебя. Весь будто стоишь в
воде с головой...
Куликов Роман
Громыко Ольга
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Белов Вольф