Чтение 29–й страницы книги ~Берег любви~

напрактиковались.

Однако той, которую вызывают, дома нет, но работе еще занята, у
кураевской медички день ненормированный.

Только собралась было в кино, прибежали от Чередниченков - нужно
ставить банки председателю!

Свалило Зевса. По случаю окончания жатвы поехал на берег, с ходу,
потный, вбежал в Черное свое, медузное море, простудился, теперь есть
подозрение на воспаление легких.

Когда средь зимы приходилось брести в ледяной воде у керченских
берегов, пробираясь с Тамани на полуостров в разведку,- тогда ничего, даже
насморка не схватил, по крайней море сейчас не помнит. Шинели, бывало,
скует морозом, грохочут они на гвардейцах, как колокола, все время
приходилось снова смачивать их в воде, чтобы не гремели, чтоб не разбудили
вражеских часовых. А сейчас только глянешь на море - уже чихаешь, уже
погнало температуру... Радикальнейшее лечение, которое, собственно, только
и признает в таких случаях Савва Данилович,- это банки. Покорно
подставляет спину, чтобы Варвара Филипповна накинула эти стеклянные
штуки... Но она сейчас сама хворает, пришлось вот молодую медичку вызвать,
пускай потренируется...

Когда Инна побежала, у матери невольно шевельнулось сомнение, нс
Варварины ли это придумки, может, нарочно вызывают начинающую фельдшерицу,
чтобы проверить, умеет ли она хотя бы банками орудовать как следует?

Убежала и как в воду канула, а свистун тем временем посвистывает, нe
впервой приносит его нечистый под кураовскис вишни... Вот еще раз
присвистнул - на этот раз с каким-то даже соловьиным коленцем...

- Скажи, что ее нот, не до гулянки ей,- не выходя из хаты, крикнула
Ягничиха по двор, полагая, что там есть кому передать эту команду по
адресу... Однако во дворе никого нс было. Только груша, как туча, стоит,
но груше и самой, может, приятно послушать вечерний свист. Женщина вышла
на веранду. Так и есть: лавка под грушей пустая, на вахте никого, орионец
отправился к соседям смотреть с детворой вечернюю передачу по телевизору.

Телевизор у них огромный (величиною с девичий сундук старинный),
установлен прямо в саду под орехом, его голубой экран виден и отсюда, с
веранды, и перед ним торчит множество голов - детских и взрослых. Лысина
орионца блестит между ними. Дома у Ягничсй тоже есть телевизор, может,
даже лучше, стоит вот за шифоньером в углу, правда, за всю жатву экран на
нем так ни разу и но засветился. Мог бы моряк его настроить, сидеть и
смотреть дома, так пет, к соседям потянуло, к малышам. Там, знать,
веселее... Вон вместе подхватились, подскочили все, орут:

"Гол! Гол!"

А с улицы снова негромко свистнули. Ну и назойливый!

Хозяйка спустилась по ступенькам, направилась к калитке. Что-то
мелькнуло под вишнями (теперь вишневые деревца со дворов на кураевскпе
улицы выскочили, воров не боятся), под ветвями, за кущами, кто-то
спрятался, затаился... Не иначе как он, мастер художественного свиста...

- Это ты, Виктор?

- Я.

- Тебе еще не надоело тут свистеть? Заходи во двор.

Вынуждена приветить, потому что хочешь не хочешь, а выступает он сейчас
в роли твоего будущего зятя, этот ночной свистун.

- Я к Инне. Она дома?

- Скоро придет. Заходи, заходи. Мне поговорить с тобой нужно.

Усадила дочериного ухажера на веранде, но за угощениями но пошла, не
будет ему никакого угощения - гость HCdBaHbra, обойдется и так... Включила
электричество (чтобы лучше разглядеть Инкиного избранника), после этого и
сама присела к столу. Хлопец застыл на стуле, отодвинувшись в самый угол
веранды. Придирчиво осматривала его. Вот оно, золотко Веремеенково...
Неужто и вправду зять? Не очень-то он изменился, хотя где-то там и побывал.

Говорили, стриженый, а оно почти незаметно. С вежливым вниманием ждет,
когда с ним заговорят, худощавый, выбритый, скромная, застенчивая улыбка
блуждает на губах...

Нос материн, брови тоже ее, тонкие и какие-то дерзкие, размашистые,
вразлот, не каждая девушка устоит перед таким. Да и вообще - статный, с
продолговатым смуглым лицом, и когда вот так тихо сидит, стиснув руки
коленями и смиренно посматривая в потолок, на лампочку, вокруг которой
вьются мошки, то и не скажешь, что перед тобой шалопай, вертопрах и
хулиган.

- Она скоро придет? - спросил вкрадчиво.

- Не отчитывается, голубчик. У нее служба... Придет, конечно, наше дитя
дома держится, не то что другие.

- Если это камешек в мой огород, то разрешите объяснить: я тоже надеюсь
в скором времени перекочевать под мамину крышу. Кажется, получу работу
где-то тут, поблизости.

- Наверное, на профилактории? - Рядом с Кураевкой па побережье второй
год строится для оздоровления шахтеров пансионат - профилакторий.- Не
баянистом ли для развлечения рудокопов?

- Пока это секрет,- уклончиво буркнул он, улыбнувшись.

- Ох, Виктор, Виктор, что ты себе думаешь? - заговорила женщина с
грустным сочувствием.- До каких ты пор вот так слоняться будешь? Погляди
на своих ровесников - каждый при деле: тот учится, тот в армии, а тот с
трактора не слезает... Настоящие сыновья, ничем себя не бесчестят,
родителям только в радость. Даже такие вот, как Петрусь наш,- глаза ее
засветились при воспоминании о своем штурманце,- ребенок по сравнению с
тобой, а какой трудолюбивый и сообразительный, отец уже смело может
комбайн ему доверить. В Казахстан, в такую даль, наравне со взрослыми
подался, а ты?

Дома на такие слова Виктор только бросил бы пренебрежительно: "Мама, не
учите меня жить, сыт по горло вашими поучениями",- встал бы да спину
показал, а тут не смеет, делает, хитрец, вид, что слушать назидания этой
добровольной наставницы - для него одно наслаждение, впитывает народную
мудрость, как губка.

- Или, может, все это я напрасно говорю, Виктор?

Почему ты молчишь? Собака, мол, брешет, а ветер относит Так?

- Я слушаю. Внимательно слушаю. Вникаю, Гаптта Гурьевна.

Ото ее подбодрило: неожиданно почтительное обращение кому не польстит.
Как бы подхлестнутая этим, нропела еще одну хвалу своему штурманцу,
вспомнила затем троюродного племянника Ягнича Анатолия, который где-то
там, в ГДР, во время пожара немчонка спас,- об этом факте сообщило в
Кураевку командование части, в которой служил герой. Использовав сильный
этот пример, женщина опять принялась за "санобработку" вертопраха, который
сидит сейчас перед нею такой-то очень уж покорный да вежливый, такой
печальный, что хоть икону с него пиши!

Уставился глазами в потолок, ловит, однако, кажется, не столько то, о
чем она ему толкует, а, скорее, тех мошек, которые вокруг лампочки под
потолком мельтешат.

- Если себя не жалко, то хоть родителей бы пожалел,- продолжала
увещевать наставница.- Отец твой извелся весь, изгоревался, на человека
стал непохож, а из-за кого? И матери не легче, от горя да стыда на люди
боится выходить... Один ты ведь у них, единственная надежда, всем твоим
прихотям потакали. Баян ли, "Ява" ли - ни в чем отказа не было. И так-то
ты их отблагодарил? Родителям дни отравил, а себе? Исковеркал молодую
жизнь по дурости своей. Виновных не ищи на стороне, все в тебе
заключается... Хоть это-то ты понимаешь?

- Понимаю, Гурьевна, еще как понимаю,- и снова монашески-смиреннейшая
мина на красивом лице, ставшем вдруг еще печальнее.- Постараюсь измениться
в корне. Обещаю: скоро вы меня не узнаете. Мое духовное возрождение, тетка
Ганна, мое воскрешение, начавшееся в колонии, не закончилось, оно
продолжается во мне, вот тут,- и драматическим жестом приложил руку к
груди.

У женщины отлегло от сердца. Стоит лишь поговорить с человеком по
душам, глядишь, что-то и ворохнется в нем хорошее, обнадеживающее: человек
ведь не камень! Дома, поди, не умеют наставить хлопца на путь истинный,
хотя оба там учителя. С чужими оно легче, а к своему ключика не подберут.
Она же вот хоть и не учительница, хоть только в детсаду маленьких
воспитывает, а поди ж ты - сразу сумела оболтуса этого усовестить...
Теперь принялась расхваливать ему Инну. Как училище закончила с золотой
медалью (медаль эта родилась тут же, на веранде, экспромтом) и какие
хорошие места предлагали, заманивали даже в столицу, в тот центральный
Красный Крест, который с медикаментами да продуктами и в Индию, и на край
света летает, где только случится какая-нибудь эпидемия или
землетрясение... Ничем не соблазнили Инну, потому как она всей душой
рвалась домой - Кураевка для нее милее всех на свете, возле матери ей
теплее всего!

- Сейчас вот Варвара позвала, чтобы банки поставить председателю. У
тебя, говорит, Инночка, лучше получается, чем у меня. Да и сам поразмысли:
разве голова доверился бы с маху кому-нибудь, разве подставил бы свою
важную государственную спину, а ей - пожалуйста, исцеляй, раз ты с
отличием закончила...

Были, таким образом, и дочери пропеты панегирики со всем материнским
вдохновением, с врожденной ягничевской фантазией.

- И вот такая-то девушка ждала тебя, непутевого, хотя к ней там, в
училище, трижды сватались, предлагали руку и сердце, покоя не давали ей и
летчики и подводники,- вдохновенно продолжала хозяйка, ради общей картины
не останавливаясь перед явным преувеличением фактов.- Другая, глядишь, не
упустила бы такого случая, вмиг бы ухватилась за красавца лейтенанта, или
избрала бы врача с дипломом, или же молодого комбайнера с Золотой Звездой!
Нот, говорит, мама, я своего суженого и осужденного ждать буду. Он там
страдает, мается, только и держится тем, что верит в меня. Отвернуться,
когда человек в беду попал,- это нечестно. Нет, не отступлюсь, говорит,
дождусь, если уж Витеньку сердце избрало. Дак ты ж оцени!