шинели, па сходку отправляются всегда вдвоем. Неугомонный Ян Янович, по
совету своего друга, соорудил себе полуземлянку в глинищах как раз рядом
со старой, еще, должно быть, прадедовской хатой Заболотных, и место
оказалось прямо-таки счастливым...
определил: "Ваша глина должна быть певучей, здесь соловьев полно!" И но
много воды утекло, как хлопцы Заболотного (сначала они, а за ними и вся
ребятня слободская) уже свистели в латышовы выжженные из глины свистульки,
пусть не очень складные, зато звучные и петушком расписанные, благодаря
чему изделия эти пользовались безудержным спросом на наших ярмарках.
ее неисчерпаемые залежи, Ян Янович приспособился, кроме свистулек, делать
и много других вещей, необходимых для пользования людям. Вскоре завел он
себе эту вот диковинную крутилку, которая как будто все ему делает сама,
крутится, прямо поет кружаломколесом, а латыш, склонившись, зорко что-то
там вывораживает над своей мудрой глиной. Лишь пальцем ее легонько
коснется, оживит бесформенную увлажненную массу, и вмиг, без всяких
усилий, из нее само что-то высовывается, растет, вырастает, и - глядь! -
перед тобой уже выкруглилась мисочка, крынка или макитра, или еще
какаянибудь посудина, похожая на те тыквы, что все лето выгреваются по
терновщанским огородам. Самых удивительных форм бывают те тыквы, которые
природа лепит неторопливо, целое лето, словно готовя образцы для глиняных
творении латыша.
снова в степь, где тебе торчать около коровы с веревкой в руке до вечера,
зато, когда гоним скот домой, так хорошо на душе,- ведь день наконец
закончился, и все мальчишки, хоть по каким вы межам плутали, опять
сходитесь в Терновщине, в глубоких ее улочках, где пыли полно! Вы и сами
нарочно ее вздымаете, взбиваете тучами, где пройдете - коровьи рога
утопают в теплом, взвихренном золоте заката. Уже вы и прошли, пронеслись
пыльной бурей, как конница, а взметенные вами багряные тучи, не истаивая,
долго будут висеть над улочкой, где в самом конце, среди нависших над нею
прядей дерезы, как раз гнездится на отдых уже теперь не жаркое, совсем
близкое к вам солнце.
поздней ночи не дадут уснуть вашей Терновщине! Обовьют ее по всем уголкам,
перекликаясь между собой, кого-то вызывая в левады, кому-то песней
объясняясь в любви, в пламенных страстях... Над балкою, край Тихоновой
левады, темнеет огромная вербовая колодакоряжина, кем-то давно она
прилажена так, что напоминает большущее кресло, место это не гуляет, по
вечерам здесь слышатся признания-поцелуи,- тайнолюбные парочки,
устроившись на вербовом троне, изнывают в объятиях, сидят, блаженствуют
допоздна, и сколько будет сказано там ^слов ласковых, наинежнейших, а вы,
ребятня, затаившись в темноте за коряжиной, имеете возможность тоже
приобщиться к тем объяснениям, шепотам и секретам, выведать, который же из
наших парубков теперь по той Винниковне сохнет.
их знала одна наша Терновщина!..
когда удает-ся воскресить что-нибудь полузабытос, искренне этому радуемся,
и даже Лиду тешит паше занятие, похожее на игру, девочка, все вромя
прислушиваясь к нам обоим заинтересованно, и впрямь, видно, воспринимает
все это как детскую игру-угадайку. Когда нам что-то не дается, не ловится,
когда какая-нибудь строчка из песни окажется настолько забытой, что мы
долго не можем выудить ее из памяти, Лида подтрунивает над нашей
забывчивостью, п Заболотный, прикидываясь уязвленным, говорит ей:
которая час от часу словно возрастает?.. Вся эта гонка беэудержная,
шальная - в чем ее смысл? Или просто существует и все? Оставив позади
смоги-туманы, смрад болот и отстойников, трасса вылетает в тихое свечение
осенних полей, чтобы, глотая мили, захватывая простор, опять упасть где-то
там, за горизонтом, в объятия далей, таинственных, бесконечных...
ультрамариновое небо, цвета хоть и приятного, но неестественного,- во
всяком случае, трудно нам в этих ультрамаринах узнать небо детства, его
вольные, сияющие глубины...
которая так рано сегодня нас подняла и позвала в путь. Та, к которой
мчимся, становится для нас чем-то большим, нежели еще одно художественное
полотно. Неизвестно, какой предстанет в действительности, но сейчас
Мадонна ощутимо будоражит воображение, неясными чарами вызывает отдаленные
образы полузабытых людей, еще не увиденная, для нас она уже словно вспышка
того прекрасного, что открывалось тогда на ранних терновщанских зорях.
почему-то представляю в образе Романовой дочки-красавицы, в образе той,
которая, всплыв где-то из марева наших детских степных лет, смуглолицая,
высокая, с младенцем на руках, стоит у своего колодезя с журавлем - к нему
мы, пастушки, ходим пить... Мы долго ждали этой встречи, мечтали о ней,
бродя со скотом по жестким пыройньш межам, но вот хлеба скошены, степь
открылась, теперь пускай по стерням коров, куда хочешь, наше пастушье
племя соединилось наконец. Вот это жизнь, вот оно, раздолье, сразу все
изменилось, можем осуществить любую мечту: итак, вперед, к Романову
колодезю, где та стоит, которая росой да зарей умыта! Собравшись целой
ватагой, заметно воодушевленные, отправляемся к Роману Виинику - набрать
воды из его колодца и коснуться взглядом Надькиной красоты. Увешанные
флягами, ропавками ', приближаемся со степи, сникшей от смущения, но,
сказать правду, счастливой компанией, а она, Романова Надька, молодая
мать, завидев эту ораву, уже вышла, остановилась в свободной,
непринужденной позе под колодезным журавлем и, со своим дитем на руках,
приветливо ожидает нас.
кисти великого живописца. Есть люди красивые, а есть как бы наикрасивейшие
среди всех людей. Такова она. Даже дыхание перехватывает, когда увидишь
ее, слегка улыбающуюся тебе, да еще если она с искренним сочувствием
спросит:
залечиться... Вот я тебе перевяжу.
серебряную иголку, шелкову нитку, рану зашивать, кровь заговаривать: кровь
из буйной головушки, чз румяного лица, из черной косы, из карих очей!..
Цвото цветается, рана заживляется...
несчастный растоптанный палец, жжет так, что заорал бы, но терпишь,
мальчишки тебе даже завидуют, наклоняясь, ловят носами йодистый дух: как
здорово пахнет! Что существует на свете йод, мы тогда впервые и узнали от
нее, от Надьки Винниковой.
стискиваешь от боли.
наших болячек не боится, недаром же на фершалку училась в Полтаве, пусть и
не доучилась из-за своей загадочной несчастной любви... Пристально
осматривает всех подряд, потому что у каждого замазули найдется для такой
лекарки язва, тому капнет йодом, тому приложит подорожник со сметаной, а
тому просто посоветует как следует свои ноги поскрести, оттереть грязищу
пучком собачьего мыла (есть такая трава). И хотя мы понимаем, что, врачуя
нас, она заодно и практикуется, но все это у Надьки получается как-то
по-доброму, видно же, когда человек хлопочет душевно, склоняясь над тобою,
как старшая сестра над меньшим братом, а ведь подумать - кто мы ей?
Занесло со степи сорванцов терновщанских, грязных, запущенных, ноги побиты
стернями, потрескавшиеся, болячки кровоточат, у одного что-то похожее на
лишай, а у другого растяпы в который уже раз ноготь слезает, потому что
опять, зазевавшись, дал корове на ногу наступить.
глубиной, а нам на нее, пречистую, и взглянуть как-то неловко, ведь мы же
все здесь грешники, мы и донник и конские кизяки курим, и нехорошо
ругаемся, когда корова, задрав голову, пошла и пошла куда глаза глядят, а
вечером еще и по садам гоняем да подслушиваем тайные речи влюбленных на
левадах, чего Надька ни за что бы не одобрила.
знаем, что его радует, когда мы приходим по воду, и хозяин при случае
охотно наблюдает, как дочка его на наших язвах практикуется.
этом Кирик, тая от гордости, объясняет, что эту настоящую, алюминиевую,
отец ему с Перекопа принес, другие стараются привлечь Надькино внимание
своими ропавками, которые, в отличие от Кириковой посудины, появились не с
Самойлова Елена
Куликов Роман
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Перумов Ник
Корнев Павел