полей...
останавливаемся, чтобы оглянуться в последний раз: прощай, Терновщина!
Прощайте, родные глинища и овраги, и вы, старые-престарые вербы в балках
да горячие конопли, где можно было. спрятавшись, как в лесу, наговориться
вдоволь с ровесниками-о всяких детских тайнах, а иной раз и нареветься в
сторонне, если обошлись с тобой несправедливо, если нанесли тебе уж
чересчур жгучую обиду...
дорог. Размашистые крылья, на которые мы рисковали цепляться, чтобы
отведать высоты, сейчас торчат крестом неподвижно: давно уж они не
крутились, не обвевали тугим своим ветром терновщанскую детвору...
и, чтобы мы их лучше видели, выходят на самый шлях...
Кому, казалось бы, мы нужны, а они - нс насмотрятся. И как будто даже
здесь слышны нам бабушкины слова: "Кто помоложе, может, еще вас увидит, а
я, наверно, нет". Пока и не скроемся за горой, они с места не сойдут. Ведь
и впрямь - разлука не на день... В ларе у бабушки все уже приготовлено для
дороги, не похожей на нашу, для странствования последнего, или, как еще
говорится, вечного: одежда чистенькая, платок, белые чулки, ни разу не
ношенные, а в отдельном ящичке, завязанный в узелке, еще и серебряный
рубль на свечи... Сама бабуся обо всем позаботилась. По земле, как и мы,
ходит больше босая, до седых заморозков без обувки - по стерням да по
кочкам, а там, где будет, хочет походить в белых мягоньких чулках. Перед
тем, что ее ожидает, бабушка не испытывает страха. Может, еще и потому,
что не сомневается: будет-на небесах. Откуда такая уверенность? А
подумайте сами:
сказала..." Разве не аргумент? Вот нам с Кириком в этом смысле будет
сложнее: в Козельске, куда мы идем, никто небес нам не обещал, куда нас
метнет и как еще все там сложится, неизвестно, а впрочем, что ж бояться
неизвестности,- разве непременно в ней должно таиться что-то злое? А, была
не была...
казак, завтра, завтра поход будет!
прялкой или около кудели. И странно.е пело: песня эта, один отзвук ее
снимает с нас страх и неувепенность, добавляет отваги. Поход так поход!
отдаленным фигурам, что уже стоят, как в прозрачной воде, утопают в
солнечном блеске.
Терновщины уже не видно, только песня воображаемая едва звучит оттуда - о
том, как мелкий дождичек вымоет тебе волосы, а расчешут густы терны...
с Кириком там только дважды: первый раз, когда вызывали нескольких
терновщапских мальчишек и Катрю Копайгору на пионерский слет, а вторично
удалось побывать по случаю Октябрьских праздников, когда в райклубе
выступали и наши терновщанские артисты: вооружившись пугачами, они весь
вечер отчаянно отстреливались от махновцев...
во время спектакля стеречь, в зал даже не пустили, не для детей, мол, это
зрелище,- в окна пришлось заглядывать, влезая на плечи друг другу, однако
же ехали мы тогда в Козельск с песнями да на звонких колесах, а сейчас
шлепаем пешком, потому что сами знаем, лишних коней в артели нет,
переживаем полосу трудностей. А до районной нашей столицы пешему человеку
добраться не просто: чтобы за день обернуться туда и обратно, нужны волчьи
ноги! Или чтобы умел летать, как наши Винники когда-то. Это, должно быть,
весь род у них был таким быстроногим: не только Роман, но и отец его,
который в терновщанских преданиях выступал под непонятным для нас
прозвищем дед Чапча,- он, рассказывают, тоже мог в пору жениховства за
самую короткую ночь Осилить расстояние немыслимое! Как это можно было:
самой Полтавы? Другой бы умер от разрыва сердца, а он... И лишь затем,
чтоб на минуту-другую с девушкой свидеться, под звездами над Ворсклой
постоять!
точь-в-точь как у кожана. И сам быстробег представлялся нам
человеком-кожаном, который, как истый демон, распрямив крылья, весь аж
черный от своей.
ночи, устремившись через поля, низко по-над рожью, и только там, где овины
или сады хуторян, он крылья натужит и сразу взлетает выше над деревьями,
чтобы не запутаться в ночной кроне, как, бывает, запутываются кожаны в
лошадиных взлохмаченных гривах... Таков он был, Чапча, и сын, видно, в
него пошел,- значит, летали же раньше люди? Летали, правда, основательно
бывая влюбленными, а мы вот, взмокшие, как цыплята, плетемся каждый на
своих двоих.
передышку, не раньше. Идем долго, от голода голова кружится, потому что
этот год такой, что и ноги пухнут, на ходу тебя даже пошатывает, в глазах
темнеет, какие-то черные пчелы вьются, однако идем, идем... Но вот наконец
она всплывает из-под окоема, выпуклая, серебристая, точно купол какого-то
храма, едва выглядывающего макушкой из земли,- это и есть Громовая могила.
Она словно матерь среди множества меньших могил, которые всюду разбросаны
в наших степях,- давно кем-то насыпанные, маячат, та ближе, эта дальше,
некоторые едва мерещатся, расплываясь в солнечном мареве... Для
Терновщипы, как и для всех окрестных сел, Громовая - своего рода маяк
среди безбрежности наших степей, ориентир, от которого отмеряют
расстояния. Всякий раз, когда желают определить себя в пространстве,
говорят: их мы встретили, не доезжая версты три до Громовой; или: это с
нами случилось сразу же за Громовой...
травкой-полевицей, такая скользкая эта травка, что и санки по ней бы
летели. Хоть и устали мы оба, но все же взбираемся по этому скользкому
серебристому склону, а когда оказываемся на самой верхушке Громовой, так
даже вскрикнуть хочется от восторга: степи да просторы во все четыре
стороны света! И Козельск отсюда уже открывается кирпичными строениями и
куполом райклуба, \ архитектурой напоминающего собор святого Петра в Риме,
а еще дальше, по низкодолу, насыпь железной дороги, изгибаясь, побежала
куда-то за самый горизонт.
по чстырехсотграммовому куску черного хлеба-мылая из колхозной коморы.
Подкрепившись, утолив голод и жажду, лежим теперь навзничь, небо над нами
- дпа не ведает! Синее, сияющее - без конца и края.
в ответ пошутил: не все, дескать, и учителю известно, как раз, может, вы
когда-то ему скажете - что там?
недосягаемости.
Сабель да седел с украшениями, баклаг из чистого серебра да различной
воинской амуниции? Дырочка темнеет в сухой земле - что там в ной? То один,
то другой прикладываемся ухом: о, кажется, шмель там гудит! Главный
скарбничий... Иметь бы такую власть, как наши характерники, которые и
сквозь землю все могли видеть! Что там в глубине зарыто - ему видно как на
ладони... И, провожая в дорогу, он бы вас одним своим заговором от любого
зла уберег... От сабли и от пули, от стрелы и копья острого, от тридесяти
знаний и незнаний...
ласковая, как спина жеребенка, даже погладить ее тянет. Еще у нас ее
называют нехворощ белая (потому что есть и черная), а в давних летописях
это как раз она, серебристая травка степная, именуется евшанзельем, так,
во всяком случае, объяснили нам в школе.
какие крепкие запахи источает: если долго дышишь - голова хмелеет. Растет
в наших степях и козелец (не отсюда ли и Козельск?), зелье тоже дикое, но
съедобное, в этом его преимущество, нехворощ же в горечи не уступает
полыни. Но хоть какая горькая, зато никогда она не отцветает, в любую
непогодь сохраняет свою серебристость, и нечто есть в ней такое, что
располагает тебя к раздумью. И сама эта наша Громовая, наивысшая
средьмогил, непременно чем-то тронет тебе душу, все лето оаа словно
высматривает кого-то, не потому ли и дружит с ветрами? От самой колыбели
мы слышим: "У полi могила з вiтром говорила, повiй, вiтре, буйнесенький,
щоб-я не чоршла"
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Шилова Юлия