Чтение 68–й страницы книги ~Твоя заря~

- А трасса, она тут, кажется, недавно, сравнительно молодая?

- После войны пленные немцы ее проложили.

- До чего изменился весь край: где были дикие травы, сейчас хлеба,
хлеба...

- Жизнь идет, а как же.

И они мчались дальше.

Трое их, вольных, как птицы, людей. После длительного пребывания в
дальних краях, после изнурительного напряжения той жизни, где вес было
другим (и люди, и небо, и деревья!), где многорукие пузатые будды в
течение долго тянущихся лет улыбались им с неизменной загадочностью, после
всего наконец отпуск, они едут к морю. К морю, в котором не будет акул!

А пока что - стрежень автострады, мелькание придорожных деревьев и со
всех сторон такое степное раздолье, что просто опьяняет своими просторами.
Раскинулось хлебами до самых небес и еще дальше, за окоем.

Трое в машине настроены весело, беззаботно. Их радует мир. Тешит их
даже этот пучок серебристой травы, который торчит над передним стеклом,
пристроенный вместо амулета. Заболотный где-то нащипал этой травки в
лесополосе и вот пристроил над собой, на уровне глаз. Уверяет, будто
летописное евшан-зелье, вокруг которого исследователи до сих пор ломают
копья, было не чем иным, как этой скромной стопной травушкой-метличкой,
обладающей таким сильным терпковатым запахом.

- Сентиментально и сомнительно, но пусть будет потвоему,- проявляя
терпимость, соглашается Дударевич, хозяин машины.

По службе они, бывает, конфликтуют, доходит иногда до острых стычек, а
сейчас у них воплощенное согласие.

Тамара говорит, что это так благотворно действует на них дорога,
скорость, предвкушение отдыха.

Оба приятеля сидят впереди рядом - один за рулем, другой в роли
советника при нем, Тамара удобно устроилась за их спинами на заднем
сиденье, обтянутом узорчатой, золотисто-оранжевой с синим тканью, которая
изобилием и яркостью красок напоминает распущенный хвост павлина, так, по
крайней мере, определил их обновку Заболотный.

Едут быстро, однако жаждут еще большей скорости.

Радуются, словно дети, когда удается кого-то обогнать.

- Ну-ка, обгоним эту блоху!

- А этот сарай на колесах, сколько он будет коптить перед нами?

- Из дружественной страны, а так коптит, ха-ха-ха!

- Обгоняй смолокура,- подбадривает своего Дударе - вича Тамара.- Гони
смелее, милый!

- Гоню, мое солнышко. Здорово же идет наш "мустанг"!.. Недаром мы с
тобой так усердно собирали на него сертификаты.

Неуклюжий, стреляющий копотью дизель остался позади, деликатно уступила
дорогу и набитая пассажирами малолитражка с трясущимся наверху чемоданом;
рассекаемый воздух, обтекая "мустанг", упрямо свистит за ветровым стеклом.

- Мчаться вот так с ветерком,- говорит, свободно откинувшись на
сиденье, Тамара,- это в природе современного человека. Наверное, и в генах
у него поселился дух динамизма, жажда скоростей. Дорога придает сил, тут
просто молодеешь! Вы как считаете, Заболотный?

Он не успевает ответить, потому что гонка их, достигнув предела,
внезапно завершается - завершается тем, чего, собственно, и следовало
ожидать...

- У авиаторов это называется вынужденная посадка,- говорит Заболотный,
осматривая с Дударсвичем спущенное колесо.- Доставай домкрат, товарищ
атташе. Или у вас в багажнике никаких орудий, кроме масок да ластов для
подводного браконьерства?

- Домкрат тоже имеется, мы предусмотрительны...

Пока приятели возятся с колесом, Тамара, оставив их, ничуть не
расстроившись, бродит среди придорожных шелковиц. "Ах, как здесь хорошо,
какой здесь воздух!" - хочется ей сказать кому-нибудь. Шелковицы
осыпалось, нападало - ногу негде поставить, и на деревьях каждая веточка
облеплена плодами. Белые и черные, мягкие, сочные ягоды сами просятся в
рот, положишь на язык - тают.

Чистый мед!.. Чьи они, эти тутовые? Кому принадлежат?

Неподалеку кто-то сидит у лесополосы. Если это сторож, то, наверно, у
него нужно спросить разрешения?

Такая многозначительная композиция: сидит у дороги человек, а перед ним
хлеба, хлеба, хлеба. Когда-то Тамара училась в художественной студии,
хотелось бы ей изобразить это. Ничего больше, только человека усталого, и
перед ним в солнечном мерцании неоглядные хлеба. Разве не могло бы это
стать неким символом самой планеты? Разве не в этом ее сила и суть?

Неизвестный, ссутулившись, сидит вполоборота к Тамаре, спиной к
движению, к трассе, видимо, ею совершенно не интересуясь. Загляделся
куда-то в поля, задумался или, может, дремал? Плечи и кепка неподвижно
темнеют среди сизых бурьянов.

Тамара, приближаясь из-за деревьев, спросила:

- Простите... Чьи это шелковицы?

Плечи шевельнулись, точно со сна, голова незнакомца с защитными
комбайнсрскими очками, поблескивающими на кепке, недовольно обернулась в
Тамарину сторону.

- Что?

- Я позволила себе шелковицы отведать... А ведь деревья эти, должно
быть, кому-то принадлежат?

Лицо у комбайнера темно-серое от пыли и щетины.

А среди этой цыли и щетины две вкрапины чистой, ну просто небесной
синевы, в которой после промелькнувшего недовольства тут же появилось
выражение доброжелательное.

- Всехнее это добро: собирайте на здоровье - шелковица для того и
родит... Наши за хлопотами и собирать не успевают... Детям, когда их везут
автобусами к морю, вот кому здесь раздолье. Наедятся, поизмажутся до ушей,
не знают потом, как и отмыться.

Тамара внимательно разглядывала этого человека - человека от хлебов.
Сила и усталость. Тихая, мужская степенность. На виске уже серебро седины,
серая пыль на серых бровях, а под ними небесная голубизна глаз, только что
еще настороженных, а сейчас чем-то развеселенных - видно, комбайнера уже
не раздражает, как в первую минуту, эта случайно забредшая сюда особа с
трассы, любопытствующая дамочка в джинсах, в чеканных браслетах... Тамара
между тем всматривается в незнакомца пристально до неприличия: кто он,
какой жизни этот человек, каких дум и пристрастий? Что таит в себе эта
усталая запыленная фигура, какая-то нескладная, хотя так естественно
вписавшаяся в море хлебов, в изобилие света, в эту степную прозрачность
воздуха?

- Почему вы так смотрите? - спросил незнакомец, почувствовав на себе
изучающий взгляд Тамары.- Живого комбайнера видеть не доводилось? Так вот
он перед вами, натуральный, как есть. Напарник ушел в загон, а я решил:

дай немного посижу, дух переведу.

- Я ваш отдых нарушила... Извините.

- Ничего. Мы привычные. Кончим с уборкой, тогда уж отоспимся, а
сейчас... Видите, сколько белых паляниц пазбросано по степи, нужно ведь
успеть их вовремя собрать...

Тамара окинула повеселевшим взглядом уходящие вдаль поля, словно и в
самом деле надеялась там увидеть эти его паляницы... Огромная нива -
густые созревшие хлеба жмутся к самой лесополосе. Литая медь колосьев
застыла чеканно, местами в глубине поля пшеница скручена вихрями, прибита
к земле. Как ее и взять там комбайном?..

- Скажите, вас никуда отсюда не тянет?

- А куда? За длинным рублем? Кому-то нравится быть летуном,
перекати-полем,- его дело. А кому-то больше по душе держаться своего
корня. И сын мой думки такой же...

Учится в кременчугском училище летчиков гражданской авиации, однако
собирается возвратиться сюда - подкармливать хлеба. Конечно, не всегда тут
рай, туго бывает, взять хотя бы нынешнее лето. У нас еще ничего, только
коегде пшеницу в кудели скрутило, будто ведьмы хороводы водили, а вот в
третьей бригаде целый участок "Авроры"

буря уложила за ночь... Там-то с комбайнами намучаемся...

Буря с градом, да к тому же ночью - слышали вы когданибудь такое?

- А что, это редкое явление?

- Чтобы град ночью? Да такого никогда не бывало!

Даже старики не вспомнят. Председатель наш в академию сделал запрос:
откуда этот град ночью? Какие причины?

Неужто из-за того, что в космосе дырок наделали?

За безбрежностью хлебов, за поблескивающим на солнце простором чуть
заметно проступают из глубин горизонта облака, кучерявые,
серебристо-перламутровые, до краев наполненные светом.

- А там вон снова облака,- предостерегатотде кивнула в ту сторону
Тамара. Она только теперь их заметила.

- Те не страшны. Такие беды не принесут. Это добрые облака. Стоят себе
и стоят да тихо светятся над степью.

- Будто горные вершины... Ваши степные Арараты...

- Мы их в детство называли "деды",- внезапно послышался веселый голос
Заболотного, который, пробравшись сквозь лесополосу, как раз приближался к
ним.

Механизатор с удивлением оглянулся на подошедшего.

- А у нас их и сейчас называют "дедами",- приветливо сказал
Заболотному.- Земных дедов теперь маловато осталось, на фронте погибли, а
там еще есть,- кивнул он вверх.

- Славные "деды",-не скрывал восхищения Заболотный и, остановившись
рядом с Тамарой, загляделся на белеющие за разливом хлебов облака. Лицо
его сейчас было какое-то просветленное, вроде и на него падали отблески
тех далеких степных Араратов.

- "Деды" да "деды",- улыбнулась Тамара своим собеседникам.- Вот вы уже