ряда вон выходящего. Нужда и болезнь - явления столь заурядные на многих
этапах жизни, что заслуживают не больше внимания, чем принято уделять
самым обыкновенным изменениям в человеческой природе. Эти заметки я наб-
росал потому, что объектом их является человек, которого я хорошо знал в
течение многих лет. Я следил, как он постепенно опускался, пока, нако-
нец, не впал в крайнюю нищету, из которой уже не выкарабкался. Человек,
о котором я говорю, был маленький пантомимный актер и горький пьяница,
как многие представители этой профессии. В лучшие дни, когда беспутная
жизнь еще не лишила его сил и болезнь не изнурила, получал он хорошее
жалование и, будь он осторожен и благоразумен, пожалуй, продолжал бы его
получать в течение еще нескольких лет - немногих, ибо люди эти или рано
умирают, или, чрезмерно расходуя энергию, теряют преждевременно физичес-
кие силы, от которых всецело зависит их существование. Однако порочная
его наклонность приобрела такую власть над ним, что оказалось невозмож-
ным давать ему те роли, в которых он действительно был полезен театру.
Трактир имел для него притягательную силу, и с нею он не мог бороться.
Запущенная болезнь и безысходная бедность должны были выпасть ему на до-
лю неизбежно, как сама смерть, если бы он продолжал идти упорно этим пу-
тем; он и в самом деле упорствовал, и о последствиях можно догадаться.
Он не мог получить ангажемент и нуждался в куске хлеба.
какая орава оборванных бедняков толчется за кулисами любого большого те-
атра, - это не актеры, получившие ангажемент, - это кордебалет, статис-
ты, акробаты - словом, те, которых принимают для выступления в пантоми-
мах или в пасхальном спектакле, а затем увольняют, пока снова не понадо-
бятся их услуги для какой-нибудь постановки, требующей много участников.
Такую же жизнь вынужден был вести этот человек; подвизаясь каждый вечер
в каком-нибудь маленьком театре, он зарабатывал несколько лишних шиллин-
гов в неделю и имел возможность удовлетворять старую наклонность. Но и
этот источник вскоре для него иссяк. Безалаберность его была слишком ве-
лика, он лишился даже такого ничтожного заработка, дошел до того, что
ему буквально грозила голодная смерть, и лишь изредка выпрашивал ка-
кую-нибудь мелочь взаймы у старых товарищей или добивался выступления в
уличных театриках; и когда случалось ему что-нибудь заработать, деньги
он тратил по-старому.
Приблизительно в это время я был приглашен для нескольких выступлений в
одном из театров на Сарийской стороне Темзы, и здесь я увидел Этого че-
ловека, которого потерял было из виду, так как я разъезжал по провинции,
а он прозябал где-то в закоулках Лондона. Я уже оделся, чтобы идти до-
мой, и шел по сцене, направляясь к выходу, когда он хлопнул меня по пле-
чу. Никогда не забуду того отталкивающего зрелища, какое представилось
моим глазам, когда я оглянулся. Он был одет для выступления в пантомиме
в нелепейший костюм клоуна. Призрачные фигуры в "Пляске смерти", чудо-
вищные образы, запечатленные на холсте искуснейшим художником, не были
столь жуткими. Раздувшееся его тело и сухопарые ноги - уродство их уве-
личивалось во сто раз от фантастического костюма, - мутные глаза, резко
выделявшиеся на фоне белил, которые густым слоем покрывали его лицо,
трясущаяся голова в причудливом уборе и длинные костлявые руки, натертые
мелом, - все это придавало ему отвратительный и неестественный вид, о
котором никакое описание не даст полного представления и который я и по
сей день вспоминаю с содроганием. Голос его звучал глухо и дрожал, когда
он отвел меня в сторону и отрывисто сообщил длинный перечень болезней и
лишений, закончив, по обыкновению, настойчивой просьбой ссудить ничтож-
ную сумму. Я сунул ему в руку несколько шиллингов и, уходя, слышал взрыв
смеха, которым встречен был первый его трюк на сцене.
маги, где было нацарапано несколько слов карандашом; меня уведомляли,
что человек этот опасно заболел и просит, чтобы я зашел к нему на квар-
тиру на такой-то улице, - не припомню сейчас ее названия, - находящейся
неподалеку от театра. Я обещал исполнить просьбу, как только освобожусь,
и, когда опустился занавес, отправился в свое печальное путешествие.
представление тянулось дольше, чем обычно. Была темная холодная ночь с
пронизывающим, сырым ветром, под напором которого дождь тяжело стучал в
окна и стены домов. В узких и безлюдных улицах стояли лужи, а так как от
резкого ветра потухло большинство немногочисленных фонарей, то прогулка
эта была не только неприятной, но и весьма рискованной. Однако мне пос-
частливилось не сбиться с дороги и без особых затруднений отыскать дом,
который был указан в записке, - угольный сарай, над которым был надстро-
ен один этаж, где в задней комнате лежал тот, кого я разыскивал.
сообщив, что он только что впал в забытье, ввела меня тихонько в комнату
и поставила для меня стул у кровати. Больной лежал, повернувшись лицом к
стене, и, так как на мой приход он не обращал ни малейшего внимания, у
меня было время осмотреть место, куда я попал.
чатая занавеска, служившая защитой от ветра, который проникал в эту убо-
гую комнату сквозь многочисленные щели в двери, и занавеска все время
развевалась. На заржавленной поломанной решетке камина тлели угли; перед
ним был выдвинут старый покрытый пятнами треугольный стол, на котором
стояли склянки с микстурой, треснутый стакан, какие-то мелкие домашние
вещи. На полу, на импровизированной постели, спал ребенок, а возле него
на стуле сидела женщина. На полке были расставлены тарелки и чашки с
блюдцами; под нею висели балетные туфли и пара рапир. Больше ничего не
было в комнате, кроме какихто лохмотьев и узлов, валявшихся по углам.
и лихорадочную дрожь больного, прежде чем он обратил внимание на мое
присутствие. В беспокойных попытках улечься поудобнее он свесил руку с
кровати, и она коснулась моей руки. Он вздрогнул и тревожно заглянул мне
в лицо.
торым ты посылал сегодня, помнишь?
Дайте вспомнить. - В течение нескольких секунд он, казалось, старался
собраться с мыслями, потом крепко схватил меня за руку и сказал: - Не
бросайте меня, старица, не бросайте. Она меня убьет, я Знаю, что убьет.
не узнаешь?
она склонилась к нему. - Уведите ее, я не могу ее видеть. - В смер-
тельном испуге он не спускал с нее дикого взора, потом стал шептать мне
на ухо: - Я колотил ее, Джем... вчера ее побил, да и раньше бил не раз.
Я морил голодом и ее и мальчика, а теперь, когда я слаб и беспомощен,
она меня убьет за это, Джем... знаю, что убьет. Вы бы убедились в этом,
если бы видели, как она плакала. Не подпускайте ее ко мне! Он разжал ру-
ку и в изнеможении откинулся на полушку.
возникли у меня какие-нибудь сомнения, один взгляд, брошенный на бледную
и изможденную женщину, объяснил бы мне истинное положение вещей.
жете. Пожалуй, он успокоится, если не будет вас видеть.
релся по сторонам.
Глаза у нее такие, что меня охватывает смертельный страх, я чуть с ума
не схожу. Всю прошлую ночь ее большие, широко раскрытые глаза и бледное
лицо преследовали меня, я отворачивался, они были передо мною, и каждый
раз, когда я просыпался, она сидела у кровати и смотрела на меня. - Он
притянул меня к себе и прошептал глухо и тревожно: - Джем, должно быть,
это злой дух... дьявол. Тише! Я это знаю. Будь она женщиной, она бы дав-
ным-давно умерла. Ни одна женщина не вынесла бы того, что вынесла она.
век в течение многих лет, если могла им овладеть такая мысль. Мне нечего
было ему ответить, да и кто мог бы принести надежду или утешение жалкому
существу, находившемуся передо мной?
вскрикивая от боли или волненья, тревожно размахивая руками и ворочаясь
с боку на бок. Наконец, он погрузился в то полубессознательное состоя-
ние, когда память в смятении переходит от картины к картине и с места на
место, ускользая от контроля разума, но не освободившись от неописуемого
ощущения испытываемых страданий. Убедившись в этом на основании бессвяз-
ного бреда и зная, что в ближайшее время лихорадка вряд ли усилится, я
расстался с ним, обещав несчастной его жене вернуться завтра к вечеру и,
в случае необходимости, провести всю ночь с больным.
Глаза, хотя и глубоко запавшие, с тяжелыми веками, сверкали, и жутко бы-
ло видеть этот блеск. Губы запеклись и потрескались; от жара высохла и
стала шершавой кожа, и дикий, нечеловеческий страх отражался на его ли-
це, еще резче подчеркивая гибельное действие недуга. Жар был у него
очень сильный.
прислушиваясь к звукам, которые могли потрясти сердце самого бес-
чувственного человека, - к ужасному бреду умирающего. Я слышал мнение
врача и понимал, что надежды нет никакой: я сидел у смертного одра. Я
видел, как в мучительном жару извивалось это исхудавшее тело, которое
несколько часов назад корчилось на потеху буйной галерки, я слышал прон-
Конан-Дойль Артур
Мацумото Сэйте
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Орловский Гай Юлий