Чтение 2–й страницы книги ~Заповедник~

туристской базы. До этого были холмы, река, просторный горизонт с неровной
кромкой леса. В общем, русский пейзаж без излишеств. Те обыденные его
приметы, которые вызывают необъяснимо горькое чувство.

Это чувство всегда казалось мне подозрительным. Вообще страсть к
неодушевленным предметам раздражает меня... (Я мысленно раскрыл записную
книжку.) Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых
путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное
долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста,
горделивая уверенность владельца королевского пуделя...

Говорят, евреи равнодушны к природе. Так звучит один из упреков в адрес
еврейской нации. Своей, мол, природы у евреев нет, а к чужой они равнодушны.
Что ж, может быть, и так. Очевидно, во мне сказывается примесь еврейской
крови...

Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их
восторгам. Я думаю, любовь к березам торжествует за счет любви к человеку. И
развивается как суррогат патриотизма...

Я согласен, больную, парализованную мать острее жалеешь и любишь.
Однако любоваться ее страданиями, выражать их эстетически -- низость...
Ладно...

Подъехали к туристской базе. Какой-то идиот построил ее на расстоянии
четырех километров от ближайшего водоема. Пруды, озера, речка знаменитая, а
база -- на солнцепеке. Правда, есть номера с душевыми кабинами... Изредка --
горячая вода...

Заходим в экскурсионное бюро. Сидит такая дама, мечта отставника.
Аврора сунула ей путевой лист. Расписалась, получила обеденные талоны для
группы. Что-то шепнула этой пышной блондинке, которая сразу же взглянула на
меня. Взгляд содержал неуступчивый беглый интерес, деловую озабоченность и
легкую тревогу. Она даже как-то выпрямилась. Резче зашуршали бумаги.

-- Вы не знакомы? -- спросила Аврора. Я подошел ближе.

-- Хочу поработать в заповеднике.

-- Люди нужны, -- сказала блондинка.

В конце этой реплики заметно ощущалось многоточие. То есть нужны именно
хорошие, квалифицированные специалисты. А случайные, мол, люди -- не
требуются...

-- Экспозицию знаете? -- спросила блондинка и неожиданно представилась:
-- Галина Александровна.

-- Я был здесь раза три.

-- Этого мало.

-- Согласен. Вот и приехал снова...

-- Нужно как следует подготовиться. Проштудировать, методичку. В жизни
Пушкина еще так много неисследованного... Кое-что изменилось с прошлого
года...

-- В жизни Пушкина? -- удивился я.

-- Извините, -- перебила Аврора, -- меня туристы ждут. Желаю удачи...

Она исчезла -- юная, живая, полноценная. Завтра я услышу в одной из
комнат музея ее чистый девичий голос:

"...Вдумайтесь, товарищи!.. "Я вас любил так искренне, так нежно..."
Миру крепостнических отношений противопоставил Александр Сергеевич этот
вдохновенный гимн бескорыстия..."

-- Не в жизни Пушкина, -- раздраженно сказала блондинка, -- а в
экспозиции музея. Например, сняли портрет Ганнибала.

-- Почему?

-- Какой-то деятель утверждает, что это не Ганнибал. Ордена, видите ли,
не соответствуют. Якобы это генерал Захомельский.

-- Кто же это на самом деле?

-- И на самом деле -- Закомельский.

-- Почему же он такой черный?

-- С азиатами воевал, на юге. Там жара. Вот он и загорел. Да и краски
темнеют от времени.

-- Значит, правильно, что сняли?

-- Да какая разница -- Ганнибал, Закомельский... Туристы желают видеть
Ганнибала. Они за это деньги платят. На фига им Закомельский?! Вот наш
директор и повесил Ганнибала... Точнее, Закомельского под видом Ганнибала. А
какому-то деятелю не понравилось... Простите, вы женаты?

Галина Александровна произнесла эту фразу внезапно и, я бы сказал --
застенчиво.

-- Разведен, -- говорю, -- а что?

-- Наши девушки интересуются.

-- Какие девушки?

-- Их сейчас нет. Бухгалтер, методист, экскурсоводы...

-- Почему же они мной интересуются?

-- Они не вами. Они всеми интересуются. У нас тут много одиноких. Парни
разъехались... Кого наши девушки видят? Туристов? А что туристы? Хорошо,
если у них восьмидневка. Из Ленинграда так на сутки приезжают. Или на
трое... А вы надолго?

-- До осени. Если все будет хорошо.

-- Где вы остановились? Хотите, я позвоню в гостиницу? У нас их две,
хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете?

-- Тут, -- говорю, -- надо подумать.

-- Хорошая -- дороже, -- объяснила Галя.

-- Ладно, -- сказал я, -- денег все равно нет... Она сразу же куда-то
позвонила. Долго кого-то уговаривала. Наконец вопрос был решен. Где-то
записали мою фамилию.

-- Я вас провожу.

Давно я не был объектом такой интенсивной женской заботы. В дальнейшем
она будет проявляться еще настойчивее. И даже перерастет в нажим.

Вначале я относил это за счет моей потускневшей индивидуальности. Затем
убедился, насколько огромен дефицит мужского пола в этих краях. Кривоногий
местный тракторист с локонами вокзальной шлюхи был окружен назойливыми
румяными поклонницами.

-- Умираю, пива! -- вяло говорил он. И девушки бежали за пивом... Галя
заперла дверь экскурсионного бюро. Мы направились через лес в сторону
поселка.

-- Вы любите Пушкина? -- неожиданно спросила она,

Что-то во мне дрогнуло, но я ответил:

-- Люблю... "Медного всадника", прозу...

-- А стихи?

-- Поздние стихи очень люблю.

-- А ранние?

-- Ранние тоже люблю, -- сдался я.

-- Тут все живет и дышит Пушкиным, -- сказала Галя, -- буквально каждая
веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за
поворота... Цилиндр, крылатка, знакомый профиль...

Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский
стукач.

-- Борька, хрен моржовый, -- дико заорал он, -- ты ли это?!

Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня
врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться...

-- Я знал, что ты приедешь, -- не унимался Гурьянов... Впоследствии мне
рассказали такую историю. Была тут в начале сезона пьянка. Чья-то свадьба
или день рождения. Присутствовал местный сотрудник госбезопасности.
Заговорили обо мне. Кто-то из общих знакомых сказал:

-- Он в Таллинне. Ему возразили:

-- Нет, уже год, как в Ленинграде.

-- А я слышал, что в Риге у Красильникова... Следовали новые и новые
версии. Чекист сосредоточенно поедал тушеную утку. Затем приподнял голову и
коротко высказался:

-- Есть данные -- собирается в Пушкинские Горы...

-- Меня ждут, -- сказал Гурьянов, как будто я его удерживал,

Он посмотрел на Галю:

,-- А ты похорошела. Никак зубы вставила? Карманы его тяжело
оттопыривались.

-- Вот засранец! -- неожиданно произнесла Галина. И через минуту: --
Как хорошо, что Пушкин этого не видит.

-- Да, -- сказал я, -- это неплохо.

Первый этаж гостиницы "Дружба" занимали три учреждения. Гастроном,
парикмахерская и ресторан "Лукоморье". Надо бы, думаю, Галину пригласить за
все ее услуги. Денег я захватил ничтожно мало. Один размашистый жест грозил
катастрофой.

Я промолчал.

Мы подошли к барьеру, за которым сидела женщина-администратор. Галя
меня представила. Женщина протянула увесистый ключ с номером 231.

-- А завтра подыщите комнату, -- сказала Галина, -- можно в поселке...
Можно на Ворониче, только это дорого... Можно в одной из ближайших деревень:

Савкино, Гайки...

-- Спасибо, -- говорю, -- выручили.

-- Ну, я пошла.

Фраза оканчивалась едва уловимым вопросительным знаком: "Ну, я
пошла?.."

-- Проводить вас?

-- Я живу в микрорайоне, -- таинственно реагировала девушка.

Затем -- отчетливо и внятно, чересчур отчетливо и внятно:

-- Провожать не обязательно... И не думайте, что я такая...

Она удалилась, гордо кивнув администратору. Я поднялся на второй этаж и
отпер дверь. Кровать была аккуратно застелена. Репродуктор издавал
прерывистые звуки. На перекладине распахнутого стенного шкафа болтались
вешалки.

В этой комнате, в этой узенькой лодке, я отплывал к неведомым берегам
самостоятельной холостяцкой жизни.

Я принял душ, смывая щекотливый осадок Галиных хлопот, налет автобусной