Чтение 10–й страницы книги ~Наши~

- Я рада, что тебя наконец печатают...

Затем меня неожиданно посадили в Каляевскую тюрьму. Подробности
излагать не хочется. Скажу лишь одно - в тюрьме мне не понравилось.

Раньше я говорил старшему брату:

- Ты сидел в лагере... Я служил в лагере... Какая разница? Это одно и
то же...

Сейчас я понял. Это вовсе не одно и то же. А подробности излагать не
хочется...

Затем меня неожиданно выпустили. И предложили уехать. Я согласился.

Я даже не спрашивал, готова ли к отъезду мать. Меня изумило, что есть
семьи, в которых эта проблема решается долго и трагически.

С Глашей тоже не было хлопот. Пришлось уплатить за нее какие-то деньги.
По два шестьдесят за килограмм ее веса. Глашу оценили чуть дороже свинины. И
значительно дешевле нототении...

Сейчас мы в Нью-Йорке, и уже не расстанемся. И прежде не расставались.
Даже когда я надолго уезжал...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Отец мой всегда любил покрасоваться. Вот и стал актером.

Жизнь казалась ему грандиозным театрализованным представлением, Сталин
напоминал шекспировских злодеев. Народ безмолвствовал, как в "Годунове".

Это была не комедия и не трагедия, а драма. Добро в конечном счете
торжествовало над злом. Низменные порывы уравновешивались высокими
страстями. Шли к одной упряжке радость и печаль. Центральный герой оказался
на высоты.

Центральным героем был он сам.

Я думаю, у моего отца были способности. Он пел куплеты, не имея
музыкального слуха. Танцевал, будучи нескладным еврейским подростком. Мог
изобразить храбреца. Это и есть лицедейство...

Владивосток был театральным городом, похожим на Одессу. В портовых
ресторанах хулиганили иностранные моряки. В городских садах звучала
африканская музыка. По главной улице - Светланке - фланировали щеголи в
ядовито-зеленых брюках. В кофейнях обсуждалось последнее самоубийство из-за
неразделенной любви...

Дед Исаак был театральной личностью. Бывший гвардеец, атлет и кутила,
он немного презирал сыновей. Один писал стихи. Второй играл на сцене.
Наиболее дельным и практичным оказался младший, Леопольд. Восемнадцати лет
он навсегда бежал из дома.

Отец мой тоже писал стихи. И речь в них шла о тяге к смерти. В чем
проявлялся, я думаю, избыток жизненных сил. Стихи увлекали его как элемент
театрального представления.

И еще он полюбил теннис. У теннисистов была эффектная спецодежда.
Судейство велось на английском языке...

Как многие захолустные юноши, отец и его братья потянулись в столичные
города. Михаил уехал в Ленинград совершенствовать поэтическое дарование.
Донат последовал за ним. Размашистый Леопольд оказался в Шанхае.

Мой отец поступил в театральный институт. Как представитель новой
интеллигенции довольно быстро его закончил. Стал режиссером. Все шло хорошо.

Его приняли в академический театр. Он работал с Виньеном, Толубеевым,
Черкасовым, Адашевским.

Я видел положительные рецензии на его спектакли.

Видел я и отрицательные рецензии на спектакли Мейерхольда. Они были
написаны примерно в те же годы.

Затем наступили тревожные времена. Друзья моих родителей стали
неожиданно исчезать.

Мать проклинала Сталина. Отец рассуждал по-другому. Ведь исчезали самые
заурядные люди. И в каждом помимо достоинств были существенные недостатки. В
каждом, если хорошо подумать, было нечто отрицательное. Нечто такое, что
давало возможность примириться с утратой.

Когда забрали жившего ниже этажом хормейстера Лялина, отец припомнил,
что Лялин был антисемитом. Когда арестовали филолога Рогинского, то
выяснилось, что Рогинский - пил. Конферансье Зацепин нетактично обращался с
женщинами. Гример Сидельников вообще предпочитал мужчин. А кинодраматург
Шапиро, будучи евреем, держался с невероятным апломбом.

То есть совершалась драма, порок в которой был наказан.

Затем арестовали деда - просто так. Для отца это было полной
неожиданностью. Поскольку дед был явно хорошим человеком.

Разумеется, у деда были слабости, но мало. Притом сугубо личного
характера. Он много ел...

Драма перерастала в трагедию. Мой отец растерялся. Он понял, что смерть
бродит где-то неподалеку. Что центральный герой находится в опасности. Как в
трагедиях Шекспира.

Потом моего отца выгнали из театра. Да и как было не выгнать, следуя
его же теории. Еврей, отец расстрелян, младший брат за границей и так далее.

Отец стал писать для эстрады. Он сочинял фельетоны, куплеты, миниатюры,
интермедии. Он стал профессиональным репризером и целыми днями выдумывал
шутки. А это занятие, как известно, начисто лишает человека оптимизма.

Одну его стихотворную репризу я запомнил навсегда:

Видеть зава довелось,

Наш завмаг силен, как лось,

Только вот уж десять лет

Лососины в маге нет..

Я спросил отца, что все это значит? Как связаны понятия в этом безумном
четверостишии?

Отец рассердился и закричал трагическим высоким голосом:

- Ты не улавливаешь сути! Ты просто лишен чувства юмора!..

Он задумался. Уединился минут на сорок. И затем торжествующе огласил
новый вариант:

Наш завмагом молодец,

Как соленый огурец,

Только вот уж десять лет

Огурцов в сельмаге нет...

- Ну как? - спросил он.

- Огурцы продаются на каждом шагу, - сказала мать.

- Ну и что?

- А то, что это - не жизненно.

- Что не жизненно? Что именно - не жизненно?

- Да это - "огурцов в сельмаге нет...". Ты бы лучше написал про говяжьи
сардельки.

Отец схватил себя за волосы и крикнул:

- При чем тут сардельки?! Я вам не домохозяйка! Ваша пошлая жизнь меня
совершенно не интересует!.. "Не жизненно!" - повторял отец, запираясь в
своем кабинете...

Я знал, что он тайно пишет лирические стихи. Через двадцать лет я их
прочел. К сожалению, они мне не понравились.

Его эстрадные репризы были лучше. Например, выходит конферансье и
объявляет:

- Сейчас Рубина Калантарян исполнит мексиканскую песенку "Алый цветок".
Вот ее содержание. Хуанито подарил мне алый цветок. Я бедняк, сказал
Хуанито, и не могу подарить тебе жемчужное ожерелье. Так возьми же хотя бы
этот цветок!.. Хуанито, сказала я, ты подарил мне нечто большее, чем
жемчужное ожерелье. Ты подарил мне свою любовь!.. Итак - Рубина Калантарян!
Мексиканская песенка "Алый цветок"! Песня исполняется НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ!..

В зале смеялись, я это помню...

У отца была романтическая внешность. В его лице ощущалась какая-то
необоснованная, излишняя представительность. Он выглядел моложавым, довольно
элегантным. И все-таки казался обитателем горьковской ночлежки. Он напоминал
разом - Пушкина и американского безработного.

Конечно, отец выпивал. Пожалуй, не больше, чем другие. Но как-то
заметнее. Короче, его считали пьяницей, и зря. Его артистизм и в трезвом
состоянии немного эпатировал публику...

Отец был поставщиком каламбуров и шуток. Мать обладала чувством юмора.
(Дистанция - как между булочником и голодающим.) Такие разные люди
сосуществовать не могут, это ясно.

Как все легкомысленные мужчины, отец был добродушным человеком. Мать -
невоздержанным и резким. Ее исключительная порядочность не допускала
компромиссов. Любой ее жест принимал характер самопожертвования. В
безжалостном свете ее моральной чистоты недостатки отца катастрофически
проявлялись.

Они развелись, когда мне было восемь лет...

Итак, культ личности, война, эвакуация. Затем - развод, халтура,
женщины... Ресторан Дворца искусств...

Его постоянно окружали какие-то непрезентабельные личности. Хотя сам он
был вполне порядочным человеком. А в денежных отношениях - так просто
щепетильным.

Мне импонировала его снисходительность к людям. Человека, который
уволил его из театра, мать ненавидела всю жизнь. Отец же дружески выпивал с
ним через месяц...

Шли годы. Сын подрос. Вождя разоблачили. Дед был реабилитирован, как
говорится - "за отсутствием состава преступления".

Отец воспрянул духом. Ему казалось, что наступает третий,
заключительный акт жизненной драмы. И что добро наконец победит. Можно
сказать, уже победило...

Он второй раз женился. Его полюбила молодая симпатичная женщина-техник.
Возможно, она приняла его за гениального чудака. Такое иногда случается...