Сергей Дунаев

ПРИГОВОРЕННЫЙ К ЖИЗНИ

Вместо предисловия

Милый друг, я один и не жду ожиданья

Черной лампой без сна без тебя освещен

Ты возможно хотела иного признанья

Не жалей обо мне, я ведь только твой сон

Вот погасли огни, замолчали трамваи

Далеко покатилась по небу луна

В добрый путь; а что будет со мною - не знаю

Но едва ли тобой я напьюсь допьяна

Никаких состраданий - ни лживых, ни верных

Это было бы против моей же игры

Никогда я не стану безумной вселенной

Добавлять глупых слов. Будь такой же и ты.

Нам бессмысленны фразы... но только молчанье

И видение с неба вздохнет мне в окно

Чья вина, что оно оказалось печальным

Оно плакало... Но в том не будет никто

Виноват. Нет, не ты... Это лишь ностальгия

Что случилось - неверно считать за судьбу

Все могло быть иначе, но это Россия

Здесь случается то, что желанно Ему

Молодая любовь утонула на взморье

И никто не увидел, никто не пришел

Прошепчи ей " good bye", невеликое горе

Мне она не важней, чем обеденный стол

Сигарета погасла. Как ты - изменила...

Я спущусь в магазин и еще принесу

Мне осталось назвать тебя "все-таки милой..."

Я не плачу, но слезы текут по лицу

...я иду в темном доме, на лестнице - тени

Я хозяин им всем, что летят из окон

Ты ждала, что я буду смятен и потерян?

Ты была неправа, это только твой сон

1. ОТРАЖЕНИЕ НА ТРЕТЬЕЙ СТОРОНЕ СТЕКЛА

- Любовь - она как одно мгновение между "я хочу тебя..." и ее ответом.
Любым ее ответом... Если "да" - то чего еще? "Нет"... - значит, только
мучаться головной болью и курить. Но, по-любому, дальше уже не любовь.
Интерес быстро проходит, когда становится скучно, и я уже не знаю, чего мне
надо...
- Ты так циничен, брат мой?
- А ты так наивен?
Ветер бросил листья нам в лицо. Осеннее небо, перелетные птицы, тоска за
облаками... Мне показалось, что Даэмон отвлекся от своих многоумных
рассуждений и воззрился на Ратушную площадь, где мы и сидели с ним уже
битый час. Было скучно и оттого мы просто говорили. Ни о чем, о любви...
Просто чтобы занять время, нет, не больше. Этот хренов продюсер, как,
мнится мне, совершенно верно назвал его Даэмон, и не думал появляться, а мы
провели в Таллинне уже половину дня.
- Он, хрен собачий, и не придет, - резюмировал Даэмон, выпуская клубы дыма
сигарет "Парламент". Так, словно было ему все равно. Сорваться из Москвы
неведомо куда, отменить съемки, а мне еще и спектакль, потратить деньги на
билеты, на гостиницу, на все прочее убожество...

- Пошли гулять, - сказал он, вставая, - мне надоело.
- А если все же придет? - спросил я безо всякой надежды.
- Видеть его не хочу, - потянулся Даэмон за новой сигаретой.
Мы отправились гулять по древним камням Рявяла, по его любимой Пикк Ялг.
Даэмон знал этот город и хранил где-то на его бесконечных перекрестках
что-то непонятное мне, но ему родное. Он был мне хорошим проводником. К
вечеру моя досада оставила меня, я рад был тому, что все же выбрался в
Таллинн, пусть так бездарно. Зато когда еще можно спокойно и безмятежно
погулять...
- Что ты предполагаешь на вечер?
Он не сразу ответил. Впервые я подумал, что навязываюсь ему в спутники
теперь уж точно безо всякого на то основания. Но Даэмон не собирался
бросать меня одного в незнакомом городе:
- Пойдем на Раннамяэ в один ресторан. У меня там... в общем, давняя
история.
Я не расспрашивал его, но видел, он заметно погрустнел и почти не говорил
ничего всю дорогу. Меж тем хотелось уже и есть, оттого идея посетить
подобное заведение казалась мне как нельзя более уместной.
Если вы бывали в Таллинне осенью, вы, должно быть, помните прощальное
великолепие его золотистой листвы, колокольный бой его каменного сердца,
его небольшие улицы, наклоненные к небу, его пронзительные готические
шпили, его вечернее дыхание в унисон с каким-то едва слышимым... И море,
серое и безбрежное, безнадежный поцелуй под туманом холодного балтийского
неба, птичьи стаи, потерянные в этом небе навсегда...
Даэмон мог ходить здесь с завязанными глазами и бесконечно. Он, казалось,
не обращал внимания на дорогу. Я спросил его, как долго он планирует
задержаться и есть ли смысл искать того продюсера с труднопроизносимой
эстонской фамилией. "Завтра я уеду, наверное..." - вздохнул он, и ничего
больше не сказал.
Место, куда он привел меня, оказалось маленьким кафе. Народу здесь было
совсем немного и оттого стало пронзительно тоскливо, спутник, утром
развлекавший меня своей циничной болтовней, совершенно замкнулся и только
иногда поднимал глаза к потолку, пытаясь сделать так, чтобы слезы его
закатились обратно. Мне было неудобно смотреть, как он плачет, я постарался
уйти, сказав, что погуляю, а вечером приду в гостиницу, но он опередил
меня:
- Сидите, я сам уйду. До встречи не знаю где...
Он ушел, а я еще несколько минут одиноко сидел в чужом и незнакомом городе,
опечаленный тем неоспоримым фактом, что так скучать мне придется еще долгое
время. Надо хотя бы добраться до ближайшего постоффиса, позвонить в Москву
и доложиться друзьям, как успешно я съездил, да и услышать знакомые голоса
в этой затерянной дали приятней приятного... оттого я направился искать
постоффис, но не торопился и шел достаточно бессистемно. То есть просто
шел...
Вот ведь бред - заявляется никому неведомый режиссер, то ли псих, то ли
просто глюк от некачественного питания, и предлагает ехать за тридевять
земель снимать какой-то сюжет в стилистике сюрреализма. По сценарию мы с
Даэмоном должны были тонуть в этом самом море, а потом оказаться внезапно в
небе высоко высоко. Это конец, а что до этого было - совершенно не помню.
Или нет - я тонул, а Даэмон улетал? Или Даэмон тонул? Честно, не помню.
А вечером я сидел один в номере гостиницы "Виру", добивал полупустую пачку
сигарет, запивая их отвратный дым таллинским ромовым коктейлем (плохим...)
Даэмон вошел внезапно, с ним был новый спутник - молодой человек лет
двадцати - двадцати пяти, в белом осеннем плаще, с длинными волосами и
морскими глазами.
- Это Джордж, - сказал Даэмон, - мы с ним пить собрались...
- Вы тоже из Москвы?
- Петербург.
Первое, что тот сказал.

А мне все кажется, было в этом их знакомстве что-то случайное, даже
неправильное. Как они могли встретиться в чужом городе? (впрочем, в чужих
городах обычно так оно и бывает, и стало быть - я опять неправ...)
- У нас стаканов нет.
- Мы будем истреблять прямо из горла.
- Вы варвар, Даэмон...
- Дыкый, - только и сказал он, убивая бессловесную бутылку штопором.
Гость наш сидел молча и даже (неужто?..) - застенчиво. Курил какие-то
дорогие породистые сигареты, даже названия их не помню, смотрел себе в окно
мечтательно, как денди.
- Чем вы занимаетесь, Джордж?
- Я пишу песни, в Питере их все пишут...
- И как?
- Никак. Иногда читаю свое имя на стенах, чтобы не разучиться читать.
Он, однако, улыбнулся, чтобы показать, что это он совсем не в смысле
"отстань", а очень даже искренне.
- Херня все! - с выражением сказал Даэмон. Бутылка была открыта.
Вино, белое, полусухое. Напиваться - прелестно. Надо только молчать, чтобы
не портить чуда гравитационного кружения. Лежишь на полу, а голова твоя
летает себе летает по комнате, описывая непостижимые виражи там где
последние этажи...
А потом туман. Проснулся я ночью, в изумлении от того факта, что упился с
вина, да еще как мощно. Пол подо мною вертелся, как вестибулярный аппарат.
Или это как иначе называется?
Я шатаясь дошел до кухни, выпил воды и понял, что прямо сейчас возьму и
рухну на полу. Непристойно. Но сил идти назад не было. Я сел и закрыл
глаза. Вертело пуще прежнего, теперь еще не просто вокруг, а куда-то в