грациозная... хотя откуда здесь стол...
- Высоко, - почти небо.
Да, это она сказала. А можно еще?
Наверно, я задохнусь от твоих золотистых волос, нежных как ветер...
Совсем ведь не сентиментальный был. Только ночью, редко, иногда. Плакал
себе в подушку, вспоминая сны, но наяву ее не было. Впрочем, кто бы мог
подумать. Такой загадочный чувак в черном плаще с подведенными глазами,
чуть что - и стреляет. Или того хуже. На супермена он, однако, явно не
тянул. Дардаэдан никого не хотел, ни с кем не общался, только иногда у него
всякие приключения случались... Но девочки любили его, наверное за то, что
он никого не любил, даже себя.
...Наверное, в этом какой-то шарм особенный. А еще у него был вид такой,
будто он только вчера прилетел с Альфа-центавры или откуда там... Иногда
ему снилась всякая ерунда, и когда ее не было, он спокойно просыпался в
девять часов, пил горячий кофе без сахара и перся слоняться на стрит, фигея
от собственной многозначительно обманчивой внешности. Да, конечно, ведь
когда она не приходила, все было пусто и он ничего не чувствовал, как
отключенный кипятильник. И все делал инерциально, даже подружек себе клеил
так же бес... чувственно. Но иногда... иногда она приходила, и город вокруг
превращался в пепел, а она открывала окно и вниз летели цветы. Почему-то
последний раз, когда он ее увидел (говорят, это было наяву, да он и сам так
думал...), случился в городе какой-то идиотский карнавал и оттого было
шумно и неправильно. Сны в обратном времени приходили к нему все чаще, он
уже привык воспринимать их зазеркальства и смирился, если только мог. И
вдруг - на самом деле она; то ли новый, необыкновенно яркий сон, то ли на
самом деле было... Ведь он и вправду ощущал, что был на том чердаке, и
травинки сена оставшиеся на его плаще говорили да, но с другой стороны -
как необычно все это кончилось - просто очнулся идущим на незнакомой улице
в центре безжалостном, и все.
А на самом деле она сказала ему:
- Никогда не смотри мне вслед, так нельзя...
- И не прощайся со мной, не надо, - сказала она.
- Я приду еще, - сказала она совсем-совсем тихо, - мне сейчас пора.
И лишила его памяти, когда они спустились вниз. Иначе бы он не забыл, как
они шли по старой винтовой лестнице и принцесса повернула чуть направо,
расстаяв в ночном свете фонарей переулка Зимнего тумана...
...Но еще она рассказала Дардаэдану красивую историю любви - как ветер в
зимнюю ночь, как следы Единственной на новогоднем снегу... Был на свете
молодой человек со вкусом ко всему милому и таинственному, и была еще дева
с алой лентой в волосах. Говорят, он любил ее, она не знала. И общалась с
ним исключительно загадками. Например, никогда не назначала точно времени
свиданий, и даже места не называла. Просто говорила : есть красивое место,
там лебеди летали. Он понимал... Она и телефонов не писала, только что-то
вроде 38265829:88652257 / 35786: 26895... Это первые две цифры, наверное...
Однажды он спросил ее, может ли надеяться. А она была честная девушка и
сказала не знаю. И что же, спросил он, впервые в растерянности. Я подумаю,
сказала она и улыбнулась. Я положу тебе на окошко ранним утром что-нибудь
радостное, это будет значить да. Или что-нибудь печальное, это будет
значить нет...
"Любовь моя, ты знаешь, мне не найти тебя. Я даже не могу знать твой
почтовый адрес, и поэтому оставлю тебе письмо прямо здесь - на витрине
кондитерской на старой городской улице. Я просто положу его осторожно на
окно - если судьба все благоволит ко мне, письмо мое и так найдет тебя.
Тебе кажется это странным, а мне уже ничего не кажется.
Когда ты ушла вчера (улетела? расстаяла в воздухе...), я долго ходил по
центру, пытаясь догадаться, куда ты могла уйти. Естественно, я ничего не
понял. Но когда назад? Скажи, ты вернешься еще? Если да, оставь на этом
самом месте какой-нибудь радостный знак. Если нет - оставь какой-нибудь
символ зимы. Пожалуйста, мне так плохо..."
Спустя два дня он вернулся туда. Он чувствовал, она ответила. Даже подходя
к магазину, он издалека разглядел на витрине... Там одиноко лежала
новогодняя елочная игрушка.
4. ДАЭМОН НАДЕВАЕТ КОРОНУ
Зал замолчал, уставившись на меня, софиты нестерпимо больно обожгли
глаза...
- Я нынче бесцельно очарован беспощадностью мира, жизнью, которая всегда
обязательно = смерти... Неспокойствие, испытываемое ежесекундно, должно
найти выход в бессмысленной агрессии - ведь осмысленная была бы
непозволительной роскошью, а так получается эстетически выверенный ответ.
Трагедия маленького заброшенного в пустоту террориста единственно достойна
хотя бы заинтересованности - он бредит ответным ударом. Он думает, если мир
способен нанести удар ему, отнять запросто и дыхание его и все что он
любит, то сам он с неизбежностью найдет свое оружие, подобрав одну из
неудачно выпущенных в него стрел... Сегодня он еще младенец и тянется
ходить по выложенному бордюру, завтра кто-то толкнет его на опасные
прогулки по карнизу. Не для того, чтобы девушка влюбилась, нет. Подходя же
к пропасти на последнем этаже небоскреба, он каждый раз обнаруживал, как
притягивает его эта искривленная перспектива, и волнующий запах, разлитый в
воздухе на высоте 600, и собственное отражение, возникшее там на миг в
турбулентном потоке ветра... А потом выход на крышу завалили хламом - опять
же эстетика: чем еще завалишь путь на небо? Но агрессивность... истерика
доступна всем, склонность к разрушению... сегодня он ударит об стену
любимую игрушку, завтра взорвет себя передозом героина. В этот миг своего
отчаянного безразличия, а значит - величия, он разрушает игрушки творца.
Ведь те по инерции всякого несовершенства обречены на распад в его
нетерпеливых руках. Он постоянно ощущает свою уязвимость и компенсирует ее
уязвимостью других. И только разрушая себя - он неуязвим.
- Взяв в руки автомат. Взяв, как женщину.
- Айрем! - воскликнул я в ответ на эту нежданную пакостную реплику, - что ж
за похабство? Я же играю сейчас, неужели вы не поняли? И что это за
неприлично пафосные сравнения... Вот я однажды имел девушку сотовым
телефоном, а вы автоматом, уверен - никогда...
- Верно, сэр Дэй. Но значит, я способен на большее. Нереализованные
фантазии сильнее наркотиков.
Я отвернулся от него, не удостаивая ответом.
- Мир этот живет бессмысленным насилием и в то же время печалью
обреченности всего, что лишь может быть... Метагалактика божественности -
это созвездие бессмысленности и красоты, бессмысленности красоты.
Метагалактика Даэмона (я улыбнулся) - это почти безнадежное ожидание
небывалого очарования. Но оно настолько сильно, что убивает. Но ради одного
мига невиданных ощущений...
Впрочем, все. Мне нечего больше сказать. Интереснее... наверное, забавнее
будет говорить о разочаровании - разочаровании, неумолимом, как радость. В
вашем же любимом "Терминаторе", помните, правильный как пропеллер Джон
Коннор говорит - "все, во что я верил, оказалось дерьмом". Это фатальность
всех, кто умеет верить (а те, кто этого не умеет, мне неинтересны).
Разочарование - оно всегда за кадром подвига, преображения, любви.
Черно-белый телевизор, мелькнувший цветной картинкой, завтра снова станет
черно-белым... Томный девичий голос, еще вчера так настойчиво и
очаровательно требовавший жертвы, не раздасться сегодня уже... И за гранью
того, что внушало страх, - истерический смех. Ну и плакать захочется,
конечно, ведь все это - лажа, но она отравляет кровь невероятным полетом.
- Я понимаю, - сказал Айрем задумчиво. - Жизнь оказывается совсем не тем,
чем ожидал? Болезненный смех за гранью страха... То, что стоило жизни,
оказалось просто наивным бредом. И все бессмысленно...
- Ты проснулся, да?!.. Это уже значило бы, что у игры есть правила. Но их
нет. Возможно, наивно дрожа под небом незнакомого мира, ты узнаешь в
сердце, что все это не более чем фанера и засмеешься. Но тот правдив,
который помнит, что такой смех только пролог его завтрашних слез. Дальше
все становится не так... в окне мелькнет принцесса, красивая девчонка - и
застынет от боли сердце, снег заскрипит в ритме торопливых шагов никуда,
вздох послышится с незнакомой стороны. А ты должен выйти из дурного сна,
чтобы почувствовать это. Чтобы чувствовать, а не думать. Как цветы,
например, чувствуют. Что, Ангус Айрем - непохоже на то, что все это правда?
Он откинулся на спинку сиденья, предпочитая не отвечать. Мне тоже
показалось, что так лучше.
- ...Вообще мне все эти разговоры непривычны, как мыть зверинец. Но раз я
вышел, придется сказать что-нибудь жизнеутверждающее. Но жизнь утверждает
только одно - смерть. Карабас-Барабас с перепою возьмет да и швырнет вас об
стенку или открутит голову, а то может по недосмотру зальет морковным
соусом (какая гадость...) И чем плох мир - не тем, что означает боль, а
тем, что она всегда неожиданна. И не зависит от тебя. Но я знаю, как уйти и
разорвать. Когда боишься боли - сделай себе больно сам, и никто уже не
сможет ничего тебе сделать. Бедные куклы... знаете ли вы, что можно
бунтовать? Карабас-Барабас спит, так добавьте ему в суп керосин, а в табак
подсыпьте пороху. Куда интереснее играть в непристойные волнующие игры с
нежными таинственными феями, ходить по перилам и падать. Падать так
прекрасно... Я научу вас любви, настоящей любви, от которой не можешь
заснуть. От которой можно и камин зажечь... (опять же польза).
Все это - слова и шутки, скажите вы. Обыкновенный фигляр м-р Дэймон, не
больше чем фигляр. Тогда начнем рвать ниточки прямо сейчас, не спросив
вашего великодушного разрешения, ибо уж в чем я не нуждаюсь - так это в
ваших советах, и делаю то, что хочу, с кем хочу и когда хочу. А теперь вот
вам за "фигляра".
В тот же момент в зале свет погас и стало холодно. Они не сразу поняли в
чем дело в темноте, а все было просто - ни стен ни потолка больше не
существовало, равно как и пригорода Брайтона, где происходило действо.
Березин Федор
Лондон Джек
Суворов Виктор
Ильин Андрей
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия