говорит об эпидемии. Вспомните-ка, разве вы сами не замечали у кого-нибудь
похожее -- очень похожее, очень близкое... -- он пристально посмотрел на
меня. На что он намекает -- на кого? Неужели -- --
другом:
посоветовать: побольше ходите пешком. Вот возьмите и завтра же с утра
прогуляйтесь... ну хоть бы к Древнему Дому.
совершенно ясно увидел завернутое в тонкую ткань этой улыбки слово -- букву
-- имя, единственное имя... Или это опять только фантазия?
и на завтра, еще раз молча крепко сжал ему руку и выбежал наружу.
завтра -- какая-то радость. Какая?
Запись 17-я.
все уже распуталось, найдены все иксы -- в моем уравнении появились новые
неизвестные.
точки -- оси X-ов, Y-ов, Z-ов, на которых для меня с недавнего времени
построен весь мир. По оси X-ов (Проспекту 59-му) я шел пешком к началу
координат. Во мне -- пестрым вихрем вчерашнее: опрокинутые дома и люди,
мучительно-посторонние руки, сверкающие ножницы, остро-капающие капли из
умывальника -- так было, было однажды. И все это, разрывая мясо,
стремительно крутится там -- за расплавленной от огня поверхностью, где
"душа",
гипотенузе, а по двум катетам. И вот уже второй катет: круговая дорога у
подножия Зеленой Стены. Из необозримого зеленого океана за Стеной катился на
меня дикий вал из корней, цветов, сучьев, листьев -- встал на дыбы -- сейчас
захлестнет меня, и из человека -- тончайшего и точнейшего из механизмов -- я
превращусь...
великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть,
величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только
тогда, когда он построил первую стену. Человек перестал быть диким человеком
только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной
изолировали свой машинный, совершенный мир -- от неразумного, безобразного
мира деревьев, птиц, животных...
зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль.
Мы долго смотрели друг другу в глаза -- в эти шахты из поверхностного мира в
другой, заповерхностный. И во мне копошится: "А вдруг он, желтоглазый, -- в
своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни --
счастливее нас?"
Жалкое существо! Какой абсурд: он -- счастливее нас! Может быть, счастливее
меня -- да; но ведь я -- только исключение, я болен.
заросший старушечий рот -- я кидаюсь к старухе со всех ног:
аэро...
внутрь меня -- все глубже...
Древнего Дома -- это тот же музей, он тщательно сохранен в доисторическом
виде), полынь протянула ветку на руку старухе, старуха поглаживает ветку, на
коленях у ней -- от солнца желтая полоса. И на один миг: я, солнце, старуха,
полынь, желтые глаза -- мы все одно, мы прочно связаны какими-то жилками, и
по жилкам -- одна общая, буйная, великолепная кровь...
откровенным до конца. Так вот: я нагнулся -- и поцеловал заросший, мягкий,
моховой рот. Старуха утерлась, засмеялась...
в спальню. Уже у дверей схватился за ручку и вдруг: "А если она там не
одна?" Стал, прислушался. Но слышал только: тукало около -- не во мне, а
где-то около меня -- мое сердце.
в замочной скважине там -- ключ со старинным кольцом. И никого. Я тихонько
позвал:
как если бы я стоял уже на коленях перед ей: -- I! Милая!
Не могу сейчас объяснить, почему, но только это было мне неприятно; я крепко
завернул кран, вышел. Тут ее нет: ясно. И значит, она в какой-нибудь другой
"квартире".
третью: заперто. Все было заперто, кроме только той одной "нашей" квартиры,
и там -- никого.
подошвы вдруг стали чугунными. Помню отчетливо мысль: "Это ошибка, что сила
тяжести -- константна. Следовательно, все мои формулы -- == "
плитам. Я -- снова легкий, легчайший -- бросился к перилам -- перегнуться, в
одном слове, в одном крике "Ты!" -- выкрикнуть все...
переплета, размахивая розовыми крыльями-ушами, неслась голова S.
и сейчас): "Нельзя -- ни за что -- чтобы он меня увидел".
квартире.
умолял дверь, но она деревянная: заскрипела, взвизгнула. Вихрем мимо --
зеленое, красное, желтый Будда -- я перед зеркальной дверью шкафа: мое
бледное лицо, прислушивающиеся глаза, губы... Я слышу -- сквозь шум крови --
опять скрипит дверь... Это он, он.
что-то напоминает мне -- опять мгновенный, голый, без посылок, вывод --
вернее, осколок: "В тот раз -- == ". Я быстро открываю дверь в шкаф -- я
внутри, в темноте, захлопываю ее плотно. Один шаг -- под ногами качнулось. Я
медленно, мягко поплыл куда-то вниз, в глазах потемнело, я умер.
порылся в памяти, в книгах -- и теперь я, конечно, понимаю: это было
состояние временной смерти, знакомое древним и -- сколько я знаю --
совершенно неизвестное у нас.
секунд, но только через некоторое время я воскрес, открыл глаза: темно и
чувствую -- вниз, вниз... Протянул руку -- ухватился -- царапнула шершавая,
быстро убегающая стенка, на пальце кровь, ясно -- все это не игра моей
больной фантазии. Но что же, что?
этом -- так все было неожиданно и непонятно). Минута, две, три -- все вниз.
Наконец, мягкий толчок: то, что падало у меня под ногами, -- теперь
неподвижно. В темноте я нашарил какую-то ручку, толкнул -- открылась дверь
-- тусклый свет. Увидел: сзади меня быстро уносилась вверх небольшая
квадратная платформа. Кинулся -- но уже было поздно: я был отрезан здесь...
где это "здесь" -- не знаю.
бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на "трубы" наших
подземных дорог, но только гораздо уже и не из нашего стекла, а из какого-то
другого старинного материала. Мелькнуло -- о подземельях, где будто бы
спасались во время Двухсотлетней Войны... Все равно: надо идти.
ярче. Какой-то смутный гул. Может быть, машины, может быть, голоса -- не
знаю, но только я -- возле тяжелой непрозрачной двери: гул оттуда.
дверь медленно, тяжело растворилась.
лезвиеносый, тончайший доктор.
никогда и не знал ни одного человеческого слова: я молчал, глядел и
совершенно не понимал, что он говорил мне. Должно быть, что мне надо уйти
отсюда; потому что потом он быстро своим плоским бумажным животом оттеснил
меня до конца этой, более светлой части коридора -- и толкнул в спину.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Жюль Верн
Березин Федор
Суворов Виктор
Максимов Альберт