отвратительно-мягкое, податливое, живое, зеленое, упругое.
подходящее слово. Я стоял, обеими руками вцепившись в какой-то качающийся
сук.
тончайший, вырезанный из бумаги профиль... нет, не чей-то, а я его знаю. Я
помню: доктор -- нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они
вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня
заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы,
крылья, листья, свист...
не знаю как: может быть, правильней -- существа.
И мне теперь ясно, отчего I всегда так упорно отмалчивалась: я все равно бы
не поверил -- даже ей. Возможно, что завтра я и не буду верить и самому себе
-- вот этой своей записи.
-- четыреста... человек -- пусть -- "человек", мне трудно говорить иначе.
Как на трибунах из общей суммы лиц вы в первый момент воспринимаете только
знакомых, так и здесь я сперва увидел только наши серо-голубые юнифы. А
затем секунда -- и среди юниф, совершенно отчетливо и просто: вороные,
рыжие, золотистые, караковые, чалые, белые люди -- по-видимому, люди. Все
они были без одежд и все были покрыты короткой блестящей шерстью -- вроде
той, какую всякий может видеть на лошадином чучеле в Доисторическом Музее.
Но у самок были лица точно такие -- да, да, точно такие же, -- как и у наших
женщин: нежно-розовые и не заросшие волосами, и у них свободны от волос были
также груди -- крупные, крепкие, прекрасной геометрической формы. У самцов
без шерсти была только часть лица -- как у наших предков.
я спокойно стоял -- положительно утверждаю: спокойно стоял и смотрел. Как
весы: перегрузите одну чашку -- и потом можете класть туда уже сколько
угодно -- стрелка все равно не двинется...
Кругом только эти, атласно лоснящиеся на солнце шерстью. Я хватаюсь за
чье-то горячее, крепкое, вороное плечо:
только сейчас -- вот сию минуту...
череп, камень.
глаза, по ту сторону, и от этого вся она -- на синем полотне неба -- резкая,
угольно-черная, угольный силуэт на синем. Чуть выше летят облака, и так,
будто не облака, а камень, и она сама на камне, и за нею толпа, и поляна --
неслышно скользят, как корабль, и легкая -- уплывает земля под ногами...
городе -- строят "[Интеграл]". И вы знаете: пришел день, когда мы разрушим
эту Стену -- все стены -- чтобы зеленый ветер из конца в конец -- по всей
земле. Но "[Интеграл]" унесет эти стены туда, вверх, в тысячи иных земель,
какие сегодня ночью зашелестят вам огнями сквозь черные ночные листья...
день, когда он впервые отчалит в небо, на нем будем мы. Потому что с нами
Строитель "[Интеграла]". Он покинул стены, он пришел со мной сюда, чтобы
быть среди вас. Да здравствует Строитель!
кричащие рты, выплеснутые вверх и падающие руки. Это было необычайно
странное, пьяное: я чувствовал себя над всеми, я был я, отдельное, мир, я
перестал быть слагаемым, как всегда, и стал единицей.
объятий, телом -- внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху -- улыбка
I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В
руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными губами и
подает мне, и я жадно, закрывши глаза, пью, чтоб залить огонь, -- пью
сладкие, колючие, холодные искры.
земля летит пухом. И все мне легко, просто, ясно.
почему-то это так нужно, это простая, прочная нить, связывающая все. Я вижу
грубое изображение -- может быть, тоже на этом камне: крылатый юноша,
прозрачное тело, и там, где должно быть сердце, -- ослепительный,
малиново-тлеющий уголь. И опять: я понимаю этот уголь... или не то: чувствую
его -- так же как не слыша, чувствую каждое слово (она говорит сверху, с
камня) -- и чувствую, что все дышат вместе -- и всем вместе куда-то лететь,
как тогда птицы над Стеной...
и оттуда солнце, головы, на синем -- зеленая зубчатая пила, и я кричу:
-- как можно скорее! Это необходимо -- я знаю.
во мне уголь, и это мгновенно, легко, чуть больно, прекрасно...
поворачивает голову вправо, влево, и в меня ввинчиваются черные, круглые
глаза...
спине ползет темное, с крошечными, прозрачными крыльями насекомое -- спина
вздрагивает, чтобы согнать насекомое, еще раз вздрагивает...
что-то похожее на легендарную пищу древних: длинный желтый плод и кусок
чего-то темного. Женщина сует это мне в руку, и мне смешно: я не знаю, могу
ли я это есть.
и пропадают, лопаются, как пузыри. И на секунду -- или, может быть, это
только мне кажется -- прозрачные, летящие крылья-уши.
улыбка. Мне неясно: почему она улыбается -- как она может улыбаться?
кто-нибудь из них -- здесь.
здесь. Вспомни: вот ты -- разве ты когда-нибудь думал, что это возможно? Они
ловят нас там -- пусть ловят! Ты бредишь.
легкая -- плывет...
Запись 28-я.
себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света --
какую-нибудь Атлантиду, и там -- небывалые города-лабиринты, люди, парящие в
воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда,
-- словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы
страдаете сноболезнью. Вот так же и я вчера. Потому что -- поймите же --
никто и никогда из нас со времени Двухсотлетней Войны не был за Стеною -- я
уже говорил вам об этом.
этом странном и неожиданном мире, открывшемся мне вчера. Но пока я не в
состоянии вернуться к этому. Все новое и новое, какой-то ливень событий, и
меня не хватает, чтобы собрать все: я подставляю полы, пригоршни -- и
все-таки целые ведра проливаются мимо, а на эти страницы попадают только
капли...
I, упругий, металлический -- и другой, почти негнувшийся -- как деревянная
линейка -- голос Ю. Затем дверь разверзлась с треском и выстрелила их обеих
ко мне в комнату. Именно так: выстрелила. I положила руку на спинку моего
кресла и через плечо, вправо -- одними зубами улыбалась той. Я не хотел бы
стоять под этой улыбкой.
себе целью охранять вас от меня как малого ребенка. Это -- с вашего
разрешения?
все это -- только затем, чтобы... что все это комедия. Да! И мой долг...
и, с трудом удерживая в себе того -- с трясущимися волосатыми кулаками, с
трудом протискивая сквозь зубы каждое слово, крикнул ей в упор -- в самые
жабры:
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Громыко Ольга
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Афанасьев Роман