всего лишь посыльным, и велел подать ему пива. К. проследил, как он это
примет, но тот взял пиво с явным удовольствием и сразу выпил. К. пошел за
хозяином. В этом домишке для К. не нашлось ничего, кроме чердачной каморки,
да и это вызвало осложнения, потому что пришлось куда-то переселять двух
служанок, спавших там до сих пор. Собственно говоря, там больше ничего не
сделали, только выселили служанок; комната была не убрана, даже единственная
кровать не постлана, на ней лежали лишь пара одеял да попона, оставшиеся с
прошлой ночи. На стенах висело несколько религиозных картинок и фотографий
солдат. Даже проветривать каморку не стали -- видно, понадеялись, что новый
постоялец надолго не задержится, и ничего не сделали, чтобы его удержать. Но
К. был на все готов, он завернулся в одеяло, сел к столу и при свече стал
перечитывать письмо.
свободному человеку, чью личную волю признают, -- это выражалось в обращении
и в той фразе, где говорилось о его пожеланиях. Но были такие выражения, в
которых к нему скрыто или явно относились как к ничтожному, почти
незаметному с высокого поста работнику, будто высокому начальству
приходилось делать усилие, чтобы "не терять его из виду", а непосредственным
его начальником оказался сельский староста, ему надо было даже отчитываться
перед ним. И, чего доброго, его единственным сослуживцем станет сельский
полицейский! Тут, безусловно, крылись противоречия настолько явные, что их,
без сомнения, внесли в письмо нарочно. К. сразу отбросил безумную по
отношению к столь высокой инстанции мысль, что у них были какие-то
колебания. Скорее, он видел тут открыто предложенный ему выбор -- ему
представлялось сделать свои выводы из содержания письма: желает ли он стать
работником в Деревне, с постоянно подчеркиваемой, но на самом деле только
кажущейся связью с Замком, или же он хочет только внешне считаться
работником Деревни, а на самом деле всю свою работу согласовывать с
указаниями из Замка, передаваемыми Варнавой. К. не задумывался -- выбор был
ясен, он бы сразу решился, даже если бы за это время ничего не узнал. Только
работая в Деревне, возможно дальше от чиновников Замка, сможет он хоть
чего-то добиться в Замке, да и те жители Деревни, которые пока еще так
недоверчиво к нему относились, заговорят с ним иначе, когда он станет если
не их другом, то хотя бы их односельчанином, и когда он перестанет
отличаться от Герстекера или Лаземана -- а такая перемена должна наступить
как можно скорее, от этого все зависело, -- тогда перед ним сразу откроются
все пути, которые были для него не только заказаны, но и незримы, если бы он
рассчитывал на господ оттуда, сверху, и на их милость. Правда, тут таилась
одна опасность, и в письме она была достаточно подчеркнута, даже с некоторым
злорадством, словно избежать ее было невозможно. Это -- положение рабочего.
Служба, начальник, условия заработной платы, отчетность, работник -- этими
словами так и пестрело письмо, и даже когда речь шла о чем-то более личном,
все равно и об этом говорилось с той же точки зрения. Если К. захочет стать
рабочим, он может им стать, но уж тогда бесповоротно и всерьез, без всяких
других перспектив. К. понимал, что никакой прямой угрозы тут нет, этого он
не боялся, но, конечно, его удручала обстановка, привычка к постоянным
разочарованиям, тяжелое, хоть и незаметное влияние каждой прожитой так
минуты, и с этой опасностью он должен был вступить в борьбу. Письмо не
обходило молчанием, что если этой борьбе суждено начаться, то К. уже имел
смелость в нее вступить: сказано об этом было с тонкостью, и только человек
с беспокойной совестью -- именно беспокойной, а не нечистой! -- мог это
вычитать в трех словах, касавшихся его приема на работу: "как вам известно".
К. доложил о себе, и с этого момента, говорилось в письме, он, как ему
известно, был принят.
каморке ему жить, тут пусть и висит письмо.
"Ага, вот ты где", -- сказал К. без всякого повода -- он просто обрадовался,
увидев Варнаву. Тот сразу вскочил. И все крестьяне тоже вскочили с мест при
входе К. и стеснились вокруг него, видно, у них уже вошло в привычку ходить
за ним по пятам. "Чего вам от меня нужно?" -- крикнул К. Они не рассердились
и медленно вернулись на свои места. Отходя, один из них сказал, как бы в
объяснение, мимоходом, с непонятной усмешкой, отразившейся и на других
лицах: "Того и гляди, услышишь какую-нибудь новость", -- и облизнулся, как
будто новость можно было съесть. К. воздержался от дружеского слова, ему
нравилось, что он внушал к себе уважение, но стоило ему сесть рядом с
Варнавой, как он почувствовал, что кто-то дышит ему в затылок: крестьянин
сказал, что пришел взять соль. Но К. так на него топнул, что тот убежал без
солонки. Было действительно нетрудно вывести К. из себя, стоило только
напустить на него этих крестьян, их упрямое участие казалось еще хуже, чем
замкнутость других, а кроме того, они были достаточно замкнуты: если бы К.
сел к их столу, они бы немедленно поднялись и ушли бы. Только присутствие
Варнавы мешало ему учинить скандал. Все же он угрожающе повернулся к ним, да
и все они повернулись к нему. Но когда он увидел, как они все сидят, каждый
на своем месте, не разговаривая друг с другом, без всякого видимого общения,
связанные только тем, что все они не спускали с него глаз, ему показалось,
что они преследуют его вовсе не из злого умысла; может быть, они и вправду
хотели от него чего-то добиться, только сказать не умели, а может быть, все
это было простым ребячеством, которое тут как будто всем было свойственно:
разве не ребячливо вел себя сам хозяин -- держа обеими руками стакан пива,
предназначенный одному из посетителей, он уставился на К. и не слышал оклика
хозяйки, высунувшейся из кухонного окошечка.
помощников, но не мог найти предлог. Впрочем, они молча уткнули глаза в свое
пиво. "Насчет письма, -- сказал К. -- Я его прочел. Ты знаешь содержание?"
"Нет", -- сказал Варнава, и его взгляд говорил больше, чем его ответ. Может
быть, К. ошибочно видел в нем слишком много хорошего, как в крестьянах --
плохое, но ему было приятно его присутствие.
сведения от меня начальству и обратно, потому я и решил, что ты знаешь
содержание письма". "Мне только поручили передать письмо, -- сказал Варнава,
-- и дождаться, пока его прочтут; если тебе понадобится, отнести устный или
письменный ответ". "Отлично, -- сказал К., -- в письменном ответе нужды нет,
передай господину начальнику -- кстати, как его звать? Подпись я не
разобрал". "Кламм", -- ответил Варнава. "Так вот, передай господину Кламму
мою благодарность за прием, а также за его исключительную любезность. Как
человек, еще ничем себя не зарекомендовавший, я особенно это ценю. Я готов
безоговорочно подчиниться его указаниям. Никаких особых желаний у меня нет".
Варнава выслушал все внимательно и попросил разрешения повторить поручение.
К. разрешил, Варнава все повторил слово в слово. Потом он встал и хотел
попрощаться.
пристальней. Ростом Варнава был не выше К., и все же казалось, что смотрел
он на него сверху, хотя и очень смиренно, -- немыслимо было представить
себе, чтобы этот человек хотел кого-нибудь унизить. Правда, он был только
посыльным, не знал даже содержания письма, порученного ему, но в его
взгляде, в улыбке, в походке крылась тоже какая-то весть, хоть он о ней и не
подозревал. И К. протянул ему руку, что его явно удивило -- он хотел
ограничиться простым поклоном.
прислонился плечом к косяку и обвел комнату взглядом, ни к кому в
отдельности не относившимся, -- К. сказал помощникам: "Сейчас принесу из
комнаты свои записи, и обсудим план работы". Они хотели было пойти с ним, но
К. сказал им: "Останьтесь". А когда они все же собрались идти за ним, он
повторил приказ еще строже. В прихожей Варнавы уже не было. А ведь он только
что вышел. Но и перед домом -- снова пошел снег -- К. его не увидел. Он
крикнул: "Варнава!" Никакого ответа. Может быть, он еще в доме? Это казалось
единственной возможностью. Но все-таки К. изо всех сил окликнул его по
имени. Имя громом прокатилось в темноте. И уже издалека послышался слабый
отклик -- так далеко ушел Варнава. К. снова позвал его к себе и сам пошел
ему навстречу; когда они встретились, постоялый двор уже не был виден.
тебе еще кое-что сказать. По-моему, очень неудачно придумано, что моя связь
с Замком зависит только от твоих случайных приходов. И если бы я сейчас тебя
не догнал -- а ты просто летаешь, я думал, что ты еще в доме, -- то кто его
знает, сколько мне пришлось бы ждать, пока ты снова появишься". "Но ведь ты
можешь попросить начальника, чтобы я приходил в определенное время, когда ты
назначишь", -- сказал Варнава. "И этого недостаточно, -- сказал К. -- Может
быть, мне целый год нечего будет передать, а потом вдруг через четверть часа
после твоего ухода возникнет что-нибудь неотложное". "Так что же, -- сказал
Варнава, -- доложить начальнику, чтобы он наладил с тобой другую связь, не
через меня?" "Нет-нет, -- сказал К., -- вовсе нет, это я так, мимоходом,
ведь сейчас, к счастью, я тебя догнал". "Не вернуться ли нам на постоялый
двор, -- сказал Варнава, -- чтобы ты мне там дал новое поручение?" И он уже
шагнул обратно ко двору. "Не стоит, Варнава, -- сказал К., -- лучше я
провожу тебя немного". "Почему ты не хочешь вернуться туда?" -- спросил
Варнава. "Мне там народ мешает, -- сказал К. -- Ты сам видел, какие они
назойливые, эти крестьяне". "Можно пройти к тебе в комнату", -- сказал
Варнава. "Да это каморка для прислуги, -- сказал К., -- там грязно, душно,
для того я и пошел за тобой, чтобы там не сидеть. Только разреши мне, --
продолжал К., стараясь побороть смущение, -- разреши взять тебя под руку, ты
идешь уверенней". И К. взял его под руку. Было совсем темно, его лица К. не
видел, вся его фигура неясно вырисовывалась в темноте, но К. постарался
ощупью найти его руку.
К. чувствовал, что, несмотря на величайшие усилия, он не мог идти в ногу с
Варнавой и задерживал его и что в обычной обстановке это незначительное
обстоятельство могло бы все погубить, особенно если бы они попали в те
проулки, где днем плутал в снегу К. и откуда теперь Варнаве пришлось бы
выносить его на руках. Но К. старался не думать об этом, утешенный, кстати,
Семенова Мария
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман
Аникина Наталья
Максимов Альберт
Каргалов Вадим