Франц Кафка

Превращение

---------------------------------------------------------------
Перевод: С.Апт
---------------------------------------------------------------

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза
обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на
панцирно-твердой спине, он видел, стоило ему при-поднять голову, свой
коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке
которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его
многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки
беспомощ-но копошились у него перед глазами.

"Что со мной случилось?"-- подумал он. Это не было сном. Его комната,
настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась
в своих четырех хорошо знакомых стенах. Над столом, где были разложены
распакованные образцы сукон -- Замза был коммивояжером, -- висел портрет,
который он недавно вырезал из ил-люстрированного журнала и вставил а
красивую золоченую рамку. На портрете была изображена дама в меховой шля-пе
и боа, она сидела очень прямо и протягивала зрителю тяжелую меховую муфту, в
которой целиком исчезала ее рука.

Затем взгляд Грегора устремился в окно, и пасмурная погода-- слышно
было, как по жести подоконника стучат капли дождя -- привела его и вовсе в
грустное настроение. "Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту
чепу-ху",-- подумал он, но это было совершенно неосуществимо, он привык
спать на правом боку, а в теперешнем своем состоянии он никак не мог принять
этого положения. С ка-кой бы силой ни поворачивался он на правый бок, он
не-изменно сваливался опять на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть своих
барахтающихся мог, он проделал это доб-рую сотню раз и отказался от этих
попыток только тогда, когда почувствовал какую-то неведомую дотоле, тупую и
слабую боль в боку.

"Ах ты, господи, -- подумал он,-- какую я выбрал хло-потную профессию!
Изо дня в день в разъездах. Деловых волнений куда больше, чем на месте, в
торговом доме, а кроме того, изволь терпеть тяготы дороги, думай о
распи-сании поездов, мирись с плохим, нерегулярным питанием, завязывай со
все новыми и новыми людьми недолгие, ни-когда не бывающие сердечными
отношения. Черт бы по-брал все это!" Он почувствовал вверху живота легкий
зуд; медленно подвинулся на спине к прутьям кровати, что-бы удобнее было
поднять голову; нашел зудевшее место, сплошь покрытое, как оказалось, белыми
непонятными то-чечками; хотел было ощупать это место одной из ножек, но
сразу отдернул ее, ибо даже простое прикосновение вызвало у него, Грегора,
озноб.

Он соскользнул в прежнее свое положение. "От этого раннего вставания,--
подумал он,-- можно совсем обезуметь. Человек должен высыпаться. Другие
коммивояжеры жи-вут, как одалиски. Когда я, например, среди дня возвра-щаюсь
в гостиницу, чтобы переписать полученные заказы, эти господа только
завтракают. А осмелься я вести себя так, мои хозяин выгнал бы меня сразу.
Кто знает, впрочем, может быть, это было бы даже очень хорошо для меня. Если
бы я не сдерживался ради родителей, я бы давно заявил об уходе, я бы подошел
к своему хозяину и выло-жил ему все, что о нем думаю. Он бы так и свалился с
конторки! Странная у него манера-- садиться на конторку и с ее высоты
разговаривать со служащим, который вдо-бавок вынужден подойти вплотную к
конторке из-за того, что хозяин туг на ухо. Однако надежда еще не совсем
по-теряна: как только я накоплю денег, чтобы выплатить долг моих родителей
-- на это уйдет еще лет пять-шесть,-- я так и поступлю. Тут-то мы и
распрощаемся раз и на-всегда. А пока что надо подниматься, мой поезд отходит
в пять".

И он взглянул на будильник, который тикал на сунду-ке. "Боже правый!"--
подумал он. Было половина седь-мого, и стрелки спокойно двигались дальше,
было даже больше половины, без малого уже три четверти. Неужели будильник не
звонил? С кровати было видно, что он по-ставлен правильно, на четыре часа; и
он, несомненно, зво-нил. Но как можно было спокойно спать под этот
сотря-сающий мебель трезвон? Ну, спал-то он неспокойно, но, видимо, крепко.
Однако что делать теперь? Следующий поезд уходит в семь часов; чтобы поспеть
на него, он должен отчаянно торопиться, а набор образцов еще не упако-ван,
да и сам он отнюдь не чувствует себя свежим и лег-ким на подъем. И даже
поспей он на поезд, хозяйского разноса ему все равно не избежать-- ведь
рассыльный торгового дома дежурил у пятичасового поезда и давно до-ложил о
его, Грегора, опоздании. Рассыльный, человек бесхарактерный и неумный, был
ставленником хозяина. А что, если сказаться больным? Но это было бы крайне
неприятно и показалось бы подозрительным, ибо за пятилетнюю свою службу
Грегор ни разу еще не болел. Хозяин, конечно, привел бы врача больничной
кассы и стал попрекать родителей сыном-лентяем, отводя любые возра-жения
ссылкой на этого врача, по мнению которого все люди на свете совершенно
здоровы и только не любят работать. И разве в данном случае он был бы так уж
неправ? Если не считать сонливости, действительно странной после такого
долгого сна, Грегор и в самом деле чувствовал себя превосходно и был даже
чертовски голоден.

Покуда он все это торопливо обдумывал, никак не решаясь покинуть
постель,-- будильник как раз пробил без четверти семь,-- в дверь у его
изголовья осторожно постучали.

-- Грегор,-- услыхал он (это была его мать),-- уже без четверти семь.
Разве ты не собирался уехать?

Этот ласковый голос! Грегор испугался, услыхав ответные звуки
собственного голоса, к которому, хоть это и был, несомненно, прежний его
голос, примешивался какой-то подспудный, но упрямый болезненный писк, отчего
слова только в первое мгновение звучали отчетливо, а потом искажались
отголоском настолько, что нельзя было с уверенностью сказать, не ослышался
ли ты. Грегор хотел подробно ответить и все объяснить, но ввиду этих
обстоятельств сказал только:

- Да, да, спасибо, мама, я уже встаю.

Снаружи, благодаря деревянной двери, по-видимому, не заметили, как
изменился его голос, потому что после этих слов мать успокоилась и зашаркала
прочь. Но короткий этот разговор обратил внимание остальных членов семьи на
то, что Грегор вопреки ожиданию все еще дома, и вот уже в одну из боковых
дверей стучал отец -- слабо, но кулаком.

-- Грегор! Грегор!-- кричал он.-- В чем дело? И через несколько
мгновений позвал еще раз, понизив голос:

-- Грегор! Грегор!

А за другой боковой дверью тихо и жалостно говорила сестра:

-- Грегор! Тебе нездоровится? Помочь тебе чем-ни-будь?

Отвечая всем вместе: "Я уже готов",-- Грегор старался тщательным
выговором и длинными паузами между сло-вами лишить свой голос какой бы то ни
было необычности. Отец и в самом деле вернулся к своему завтраку, но се-стра
продолжала шептать:

-- Грегор, открой, умоляю тебя.

Однако Грегор и не думал открывать, он благословлял приобретенную в
поездках привычку и дома предусмотри-тельно запирать на ночь все двери.

Он хотел сначала спокойно и без помех встать, одеться и прежде всего
позавтракать, а потом уж поразмыслить о дальнейшем, ибо -- это ему стало
ясно-- в постели он "и до чего путного не додумался бы. Ом вспомнил, что уже
не раз, лежа в постели, ощущал какую-то легкую, вызван-ную, возможно,
неудобной позой боль, которая, стоило встать, оказывалась чистейшей игрой
воображения, и ему было любопытно, как рассеется его сегодняшний морок. Что
изменение голоса всего-навсего предвестие профессио-нальной болезни
коммивояжеров -- жестокой простуды, в этом он нисколько не сомневался.

Сбросить одеяло оказалось просто; достаточно было немного надуть живот,
и оно упало само. Но дальше дело шло хуже, главным образом потому, что он
был так широк.

Ему нужны были руки, чтобы подняться; а вместо этого у него было
множество ножек, которые не переставали бес-порядочно двигаться и с которыми
он к тому же никак не мог совладать. Если он хотел какую-либо ножку
сог-нуть, она первым делом вытягивалась; а если ему наконец удавалось
выполнить этой ногой то, что он задумал, то другие тем временем, словно
вырвавшись на волю, прихо-дили в самое мучительное волнение. "Только не
задержи-ваться понапрасну в постели",-- сказал себе Грегор.

Сперва он хотел выбраться из постели нижней частью своего туловища, но
эта нижняя часть, которой он, кста-ти, еще не видел, да и не мог представить
себе, ока-залась малоподвижной; дело шло медленно; а когда Гре-гор наконец в
бешенстве напропалую рванулся вперед, он, взяв неверное направление, сильно
ударился о прутья кровати, и обжигающая боль убедила его, что нижняя часть
туловища у него сейчас, вероятно, самая чувстви-тельная.

Поэтому он попытался выбраться сначала верхней ча-стью туловища и стал
осторожно поворачивать голову к краю кровати. Это ему легко удалось, и,
несмотря на свою ширину и тяжесть, туловище его в конце концов мед-ленно
последовало за головой. Но когда голова, перева-лившись наконец за край
кровати, повисла, ему стало страшно продвигаться и дальше подобным образом.
Ведь если бы он в конце концов упал, то разве что чудом не повредил бы себе
голову. А терять сознание именно сейчас он ни в коем случае не должен был;
лучше уж было остаться в постели.

Но когда, переведя дух после стольких усилий, он при-нял прежнее
положение, когда он увидел, что его ножки копошатся, пожалуй, еще неистовей,
и не сумел внести в этот произвол покой и порядок, он снова сказал себе, что
в кровати никак нельзя оставаться и что самое разумное -- это рискнуть всем
ради малейшей надежды освободить себя от кровати. Одновременно, однако, он
не забывал нет-нет да напомнить себе, что от спокойного размышления толку
гораздо больше, чем от порывов отчаяния. В такие мгновения он как можно