вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его
хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по
телу.
Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток - радость, второй -
счастье, третий - спокойствие, четвертый - безумие, пятый - экстаз.
Тридцать футов в вышину и тридцать в основании, почти правильный квадрат;
искривленные деревья, перегибаясь, заглядывали к нам под навес. От основания
камень выдавался вперед, образуя пещеру, так что в случае дождя мы были бы
частично защищены.
поле?
невероятных неведомых доисторических гор, а может, грохнулась сюда, когда
весь этот фигов хребет вылезал из земли, во время смещения пластов Юрского
периода. Тут тебе, Рэй, не кафешка в Беркли. Тут начало мира и его конец.
Видишь, как смотрят на нас эти молчаливые Будды.
вдоль кварцитовой жилы, собираю цветы, чтобы украсить стоянку, или просто
хожу голышом, пою, веселюсь, готовлю ужин.
свете, и самый классный, ей-Богу. Как я рад узнавать все это. Мне здесь
хочется, знаешь, молиться; кстати, есть у меня одна молитва, знаешь, какая?
другим, без злобы и пристрастия, говорю: "Джефи Райдер, равно пуст, равно
достоин любви, равно будущий Будда", потом, допустим: "Дэвид О.Селзник,
равно пуст, равно достоин любви, равно будущий Будда", на самом деле я,
конечно, не говорю "Дэвид О.Селзник", только о людях, которых я знаю, потому
что когда говоришь: "равно будущий Будда", хочется представлять себе их
глаза, вот Морли, например, голубые глаза за очками, думаешь: "равно будущий
Будда" - и представляешь себе эти глаза, и действительно вдруг видишь в них
это тайное истинное спокойствие, и понимаешь, что он действительно будущий
Будда. Потом думаешь о глазах врага своего какого-нибудь.
восхищенно качая головой. - На самом деле очень здорово. Научу этой молитве
монахов в Японии. Рэй, с тобой все в полном порядке, единственная беда, что
ты не научился еще выбираться в такие места, как, например, вот это, а
позволяешь миру жрать себя с говном, потому и раздражен... хотя сравнения,
безусловно, одиозны, но мы сейчас говорим правильные вещи.
высыпал все это в котелок, чтобы сварить, когда стемнеет. Мы стали
прислушиваться - не аукает ли Морли, но ничего не услышали. Начали
беспокоиться за него.
никого, помочь некому. Опасное дело. Я-то хожу один, конечно, но я же умею,
я вообще горный козел.
снежку, попьем воды, подождем.
вернулись обратно. К этому времени солнце скрылось за западной стеной нашей
долины; потемнело, порозовело, похолодало, пурпур тронул вершины.
услыхали дальнее: "Йоделэйхи-и!" Джефи вскочил на камень и трижды аукнул.
Донесся ответный йодль.
не доберется.
с изюмом, пожуем пока, подождем. Может, он ближе, чем я думаю.
в полный "лотос" на камень, достал четки-амулет и начал молиться. То есть
просто держал четки в руках, причем большие пальцы соприкасались, и смотрел
прямо перед собой, совершенно неподвижный. Я постарался усесться как можно
правильнее на другом камне, и оба мы молча медитировали. Только я с
закрытыми глазами. Густой гул тишины. Шум ручья, его хлопотливая речь не
долетали досюда сквозь камень. Мы слышали еще несколько меланхолических
йодлей и отвечали, но, кажется, с каждым разом крик удалялся. Когда я открыл
глаза, розовость сменилась пурпуром. Замерцали звезды.
наши друзья, я почувствовал, как странно, что на всем огромном пространстве
долины нас всего трое: тройка, сакральное число. Нирманакайя, Самбхокайя,
Дхармакайя. Я молился о благополучии и вообще о вечном счастье для бедняги
Морли. Порой я открывал глаза и видел Джефи, сидящего твердо, как камень, и
мне хотелось смеяться - такой он был забавный. Но горы были внушительно
серьезны, и Джефи тоже, а потому и я, и вообще смех - серьезная вещь.
вливался в уши алмазным прибоем - любого успокоит на тысячу лет. Я молился о
Джефи, о его благополучии и возможном будущем Будды. Во всем этом была
чрезвычайная серьезность, галлюцинация и счастье.
мыслей жил в голове. У Джефи были свои мысли. Я поражался, как он может
медитировать с открытыми глазами. Я был по-человечески поражен тем, как этот
грандиозный коротышка, штудирующий восточную поэзию, антропологию,
орнитологию и прочие всевозможные науки, этот маленький искатель
приключений, отважный путешественник и альпинист, вдруг берет свои жалкие и
прекрасные деревянные четки и серьезно молится, словно древний святой в
пустыне, и до чего же это странно здесь, в Америке, стране сталеплавилен и
аэропортов. Мир не так уж плох, пока в нем есть такие люди, как Джефи, -
подумал я и обрадовался. Мускулы ныли, живот подвело, камни вокруг холодны -
не приголубят, не утешат ласковым словом; и все же сидеть тут, медитируя,
рядом с серьезным и искренним другом - ради одного этого стоило родиться,
чтобы потом умереть, как придется всем нам. Что-то выйдет из всего этого на
Млечных путях вечности, что расплещутся пред нами, как только спадет пелена
с наших глаз, ребята. Мне хотелось поведать свои мысли Джефи, но я знал, что
все это не имеет значения, да он и так все понимал, а молчание - золотая
гора.
всему, он еще далеко. Я думаю, он догадается заночевать там внизу в
одиночку, так что давай-ка спускаться в лагерь и готовить ужин.
его на милость ночи. Мы знали, что он догадается сделать все, как надо. И
действительно, как выяснилось, он устроил привал, завернулся в два одеяла и
заснул на своем надувном матрасе на том самом чудесном лугу с прудом и
соснами, о чем рассказал нам назавтра.
10
и наконец принялся за большие бревна - найти их тут не составляло труда. Мы
разожгли такой костер, что Морли мог бы увидать его за пять миль, правда,
пламя было скрыто от него стеной утеса. Каменная стена вбирала и мощно
отдавала тепло, мы сидели как в жарко натопленной комнате, хоть носы у нас и
мерзли - приходилось высовывать их за водой и дровами.
шоколадный пудинг и поставил на огонь в маленьком котелке из моего рюкзака.
Кроме того, он заварил свежий чай. Потом достал две пары палочек, и вот мы
уже наслаждались ужином. Это был самый вкусный в мире ужин. Над оранжевым
сиянием костра переливались мириады звезд и созвездий - отдельные блестки,
низкая блесна Венеры, бесконечная млечность путей, недоступных человеческому
разумению, холод, синь, серебро, а у нас тут - тепло, красота, вкуснота. Как
и предсказывал Джефи, алкоголя не хотелось совершенно, я вообще про него
забыл, слишком высоко над уровнем моря, слишком свеж бодрящий воздух, от
одного воздуха будешь в задницу пьян. Великолепный ужин, всегда лучше
поглощать пищу не жадно, а понемножку, хитрыми щепотками на кончиках
палочек; кстати, дарвиновская теория естественного отбора отлично применима
к Китаю: если, не умея управляться с палочками, полезешь в большой семейный
горшок - родня тебя живо обскачет, так и вымрешь с голодухи. В конце концов
я, конечно, все-таки стал прихватывать куски указательным пальцем.
мочалкой, а меня услал за водой; я пошел, зачерпнул кипящих сверкающих звезд
старым бидоном, оставшимся от других путешественников, и впридачу принес
снежок; Джефи мыл посуду в заранее нагретой воде.
заворачиваю, это не обязательно... Хотя подобные маленькие хитрости не
одобряются в этом лошадино-мыльном заведении, как бишь его, на
Мэдисон-авеню, фирма эта английская, Урбер и Урбер или как ее там, короче,
елки-палки, будь я туг, как лента на шляпе, если сию же минуту не достану
карту звездного неба и не гляну, что у нас тут за расклад сегодня ночью.
Расклад, черт возьми, покруче, чем все твои любимые Сурангамные сутры,
братишка. - Достает карту, повертел немножко и говорит: - Ровно восемь сорок
восемь вечера.
Посняков Андрей
Корнев Павел
Чернецов Андрей
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий