тебе нравится, ты пробуждаешь во мне настоящий язык этой страны, язык
рабочих, железнодорожников, лесорубов. Слыхал вообще, как они говорят?
двенадцать ночи, когда какой-то хрен, владелец мотеля, поднял шухер, и
соответственно подружка моя, Денди Куртс, меня выписала, но сказала - не
поймаешь машину, приходи, ляжешь на полу, и вот, значит, жду я на пустой
дороге где-то час, тут едет грузовик, а за рулем индеец, он сказал - чероки,
но звали его как-то Джонсон, или Элли Рейнольдс, в этом роде, вот он
говорил, типа: "Э-э, браток, ты еще и реки не нюхал, когда я мамкину хижину
бросил да на запад подался, дурью маяться, нефть добывать в восточном
Техасе," - ритмическая речь, и с каждым наплывом ритма он жал на сцепление,
на всякие свои примочки, и с ревом гнал эту здоровенную дуру, выжимал
семьдесят миль в час, в такт своим рассказам, потрясающе, вот это поэзия,
это я понимаю.
надо тебе обязательно съездить на Скэджит.
звезды за навесом сплетенных ветвей, с этой своей бородкой на фоне мощного
камня, Джефи был точь-в-точь похож на то, как я представлял себе старых
дзенских мудрецов Китая. Коленопреклоненный, взор устремлен вверх, в руках -
точно священная сутра. Вскоре он сходил к сугробу за охлаждавшимся там
шоколадным пудингом. Ледяной пудинг был восхитителен, и мы немедленно его
съели.
шесть футов длиной; воцарялась ледяная хрустальная ночь, вкупе с запахом
дымящихся поленьев - восхитительная, как шоколадный пудинг. Я пошел немного
прогуляться, посидел, медитируя, на кочке; стены гор, огораживая долину,
массивно молчали. Больше минуты нельзя, холодно. Вернулся; остатки костра
бросают оранжевый отсвет на скалу, Джефи, склонив колени, смотрит на небо,
все это в десятке тысяч футов над скрежещущим миром: картина покоя и разума.
Что еще всегда поражало меня в Джефи, так это его глубокое искреннее
бескорыстие. Он всегда все дарил, то есть практиковал то, что буддисты
именуют Парамитой Даны, совершенством милосердия.
возьми эти, - и протянул мне коричневые деревянные четки, нанизанные на
крепкую черную веревочку, выглядывающую из последней крупной бусины
аккуратной петлей.
сегодня научил, стоит этих четок. В любом случае - бери. - Через несколько
минут он подчистил остатки пудинга, перед тем удостоверившись, что я больше
не хочу. Потом устлал наш каменный пятачок ветками, а сверху постелил пончо,
причем устроил так, что мой спальник оказался ближе к костру, чтобы я не
замерз. Во всем проявлял он бескорыстие и милосердие. И меня научил этому,
так что через неделю я подарил ему отличные новые фуфайки, обнаруженные мною
в магазине "Доброй воли". А он мне за это - пластиковый контейнер для
хранения пищи. Для смеха я отдарился огромным цветком из альвиного сада.
Через день он с серьезным видом принес мне букетик, собранный на уличных
газонах Беркли. "И тапочки оставь себе, - сказал он. - У меня есть еще пара,
правда, более старые, но не хуже этих".
подарки. - Он дарил как-то очень славно, без помпы и рождественской
торжественности, почти грустно, и зачастую это были вещи старые, ношеные, но
трогательные своей полезностью и легкой печалью дарения.
еще поболтали, но вскоре один из нас не отозвался, и мы заснули. Ночью, пока
он мирно похрапывал, я проснулся, лежал на спине, глядя на звезды, и
благодарил Бога за то, что я пошел в этот поход. Ноги не болели, я
чувствовал себя сильным и здоровым. Потрескивали умирающие дрова, словно
Джефи невзначай комментировал мое счастье. Я посмотрел, как он спит,
зарывшись головой в пуховый спальник. Вокруг - мили и мили тьмы, и этот
маленький свернувшийся калачик, плотно упакованный, сосредоточенный на
желании делать добро. "Что за странная штука человек, - подумал я, - как там
в Библии: кто постигнет дух человека, глядящего вверх? На десять лет я
старше этого бедного парнишки, а рядом с ним чувствую себя дураком, забываю
все идеалы и радости, которые знал прежде, в годы пьянства и разочарований;
ну и что, что он беден, - ему не нужны деньги, а нужен только рюкзак с
пакетиками сушеных припасов да крепкие ботинки, и вперед, он идет и
наслаждается привилегиями миллионера в этом великолепии. Да и какой
подагрический миллионер забрался бы на эту скалу? Мы взбирались целый день".
И я пообещал себе, что начну новую жизнь. "По всему западу, по горам на
востоке страны, по диким краям пройду я с рюкзаком, и сделаю это чисто".
Зарывшись носом в свой мешок, я заснул; на рассвете проснулся, дрожа, холод
камней просочился сквозь пончо и мешок, ребра упирались в сырость, худшую,
чем сырость холодной постели. Изо рта шел пар. Я перевернулся на другой бок
и поспал еще: сны были чисты и холодны, как ледяная вода, хорошие сны, не
кошмары.
на востоке сквозь благоухающие ветви наших сосен, и я почувствовал себя, как
в детстве, когда просыпаешься в субботу утром и знаешь - сейчас влезешь в
комбинезон и можешь целый день играть. Джефи был уже на ногах и, напевая,
возился над костерком. Белый иней покрывал землю. Выбежав из нашего укрытия,
Джефи крикнул: "Йоделэй-хии!" - и, ей-Богу, Морли тотчас же отозвался; звук
был ближе, чем вчера вечером.
из спальника согревшиеся за ночь тапочки, обулся, нацепил берет, вскочил и
пробежался по траве. Неглубокий ручеек был весь затянут льдом, только
посредине катились мелкие бульки. Я бросился ничком и припал губами к воде.
Утром в горах умыться родниковой водой - какое ощущение в мире сравнится с
этим? Когда я вернулся, Джефи разогрел остатки вчерашнего ужина - они были
все так же хороши. Потом мы поднялись на утес и аукались с Морли - и вдруг
увидели его, крохотную фигурку милях в двух от нас, скачущую по долине
камней, маленькое живое существо в необъятной пустоте.
голосом лесоруба.
разговаривать, и немедленно заговорил, попутно преодолевая последние валуны
по дороге к нам, ожидающим его на разогревшемся солнышке.
ли у вас, ребята, к рубашкам голубые ленточки, говорят, осталось море
розового лимонада, и лорд Маунтбэттен пребывает в нетерпении. Не исключено,
что будут установлены причины недавних прискорбных событий на Среднем
востоке, но прежде надо бы научиться ценить достоинства кофия. Сдается мне,
в компании таких высокообразованных джентльменов, как вы, им бы следовало
соблюдать приличия... - и так далее, и так далее, трепотня без всякой
видимой причины, между ясным синим небом и камнями, старина Морли со своей
слабой улыбочкой, слегка вспотевший от долгого утреннего перехода.
11
их до следующего сезона вряд ли кто-нибудь нашел бы, и отправились вверх по
осыпи, прихватив с собой лишь немного еды и аптечку. Долина оказалась
длиннее, чем мы предполагали. Оглянуться не успели - уже два, солнце
налилось послеполуденным золотом, ветер поднимается, и я подумал: "Господи,
когда же мы полезем на гору, ночью, что ли?"
длинная, длинная была долина. Под конец подъем стал очень крут, и я стал
опасаться, что упаду, было скользко, лодыжки ныли - вчерашнее мускульное
напряжение давало себя знать. А Морли хоть бы хны - он все топал да болтал,
и я отметил его поразительную выносливость. Джефи снял штаны, чтоб выглядеть
настоящим индейцем, то есть совершенно голым, если не считать крохотных
плавок, и шагал на четверть мили впереди нас, иногда останавливался
подождать и снова припускал вперед - хотел поскорее добраться до горы. Морли
шел вторым, ярдах в пятидесяти передо мной. Я не спешил. Ближе к вечеру я
прибавил шагу, решил обогнать Морли и присоединиться к Джефи. Здесь, на
высоте одиннадцать тысяч футов, было уже холодно, много снега, на востоке
открывалась грандиозная панорама многоступенчатых заснеженных террас, мы и
впрямь были на самой крыше Калифорнии. В одном месте мне пришлось, следом за
другими, пройти по узкому выступу над обрывом, и я действительно испугался:
падать пришлось бы футов со ста, запросто шею сломать, до следующего
небольшого уступа, а там минутная подготовочка - и прощальный полет с
крепким последним шмяком с тысячефутовой высоты. Ветер хлестал нас. И однако
же весь этот день, даже больше, чем вчерашний, был полон какими-то
предчувствиями воспоминаний, как будто я уже бывал здесь, карабкался по этим
скалам, с другими более древними, простыми, серьезными целями. Наконец мы
достигли подножия горы Маттерхорн, с красивейшим озерцом, недоступным взору
большинства жителей этого мира, за исключением горстки альпинистов,
маленькое озеро на высоте этих самых одиннадцати тысяч футов, увенчанных
снегом и чудесными цветами альпийского луга, на который я тотчас же рухнул,
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Апраксина Татьяна
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман