Лос-Анджелесе в десять утра, я пошел на станцию, дешево позавтракал кофе и
пончиками в баре, сидя у стойки и болтая с барменом, который хотел знать,
зачем мне такой здоровый рюкзак, потом присел на травку и стал смотреть, как
составляются поезда.
расхаживал по станции с рюкзаком, беседовал со стрелочниками, расспрашивал,
когда следующий местный, - и тут подходит здоровенный молодой полицейский с
болтающимся в кобуре на бедре пистолетом, весь прямо как шериф из
телевизора, и, глядя стальным взглядом сквозь темные очки, велит мне
проваливать. И стоит, уперев руки в боки, наблюдая, как я удаляюсь и выхожу
на шоссе. Страшно злой, я прошел подальше по шоссе, перемахнул через забор
на станцию и какое-то время лежал в траве. Потом сел, покусывая травинку и
стараясь не высовываться. Вскоре раздался свисток к отправлению - поезд
готов: я рванул к своему поезду, перелезая через вагоны, вскочил на него в
тот самый момент, когда он трогался, и выехал из Лос-Анджелеса, лежа на
спине, с травинкой во рту, под укоризненным взглядом моего полицейского,
который стоял теперь, уперев руки в боки уже по другой причине. И почесывал
в затылке.
песке костерок и приготовил поесть, и вернулся на станцию - до "полночного
призрака" еще куча времени. "Призрак" состоит в основном из платформ с
прицепами, прикрученными к ним стальным кабелем. Огромные колеса прицепов
заключены в деревянные колодки. Я всегда лежу головой к этим колодкам, так
что если произойдет крушение - прощай, Рэй. Но я решил - если судьба мне
погибнуть на "полночном призраке", значит, судьба. Хотя, видимо, у Господа
Бога есть еще для меня дела. "Призрак" появился точно по расписанию; я
забрался на платформу, под прицеп, расстелил спальник, снял башмаки и
положил в головах, под скатанную в подушку куртку, вздохнул, расслабился.
Бум, поехали. Теперь я понял, почему бродяги называют его "полночным
призраком": измотанный, я, против всех ожиданий, моментально уснул и
проснулся только от яркого света фонарей станционной конторы в
Сан-Луис-Обиспо, ситуация очень опасная, поезд остановился совершенно не
там, где надо. Но ни души не было возле конторы, глухая ночь, и только я
пробудился от глубокого сна без сновидений, тут же впереди раздался свисток,
и мы тронулись, действительно как призраки. После этого я уже не просыпался
до утра, до самого Сан-Франциско. Оставался один доллар; Гари * ждал меня в хижине. Вот и все путешествие,
молниеносное, как сон, вот я и вернулся.
24
жить в миру, нормальной домашней жизнью, с женой и детьми, - эти братья
будут такими, как Шон Монахан.
столпившихся коттеджей Корте-Мадера, ездил на допотопном драндулете,
собственноручно пристроил к дому заднюю веранду под детскую для будущих
детей и выбрал себе жену, полностью разделявшую его взгляды на то, как
безбедно прожить в Америке без особых доходов. Шон любил брать отгулы просто
так, для того, чтобы подняться на холм в хижину, принадлежащую к арендуемой
им собственности, и там целый день медитировать, изучать буддистские сутры,
пить чай и дремать. Жена его, Кристина, юная красавица с медовыми волосами,
ходила по дому и двору босиком, развешивала белье, пекла домашний хлеб и
печенье. Она была мастерица готовить еду из ничего. В прошлом году Джефи
очень порадовал их, подарив им на годовщину десятифунтовый мешок муки. Шон
был настоящим патриархом, как в прежние времена, и, несмотря на свои
двадцать два, носил, как святой Иосиф, окладистую бороду, посверкивая оттуда
белозубой улыбкой и молодыми синими глазами. Две маленькие дочурки тоже
бегали везде босиком и росли весьма самостоятельными.
полагалось разуваться. Было много книг и единственная дорогая вещь -
отличный проигрыватель, чтобы слушать собранную Шоном богатую коллекцию
индейской музыки, фламенко и джаза. Даже китайские и японские пластинки у
него были. Обедали за низким черным лакированным столиком, в японском стиле,
причем сидеть, хочешь не хочешь, полагалось на циновках. Кристина
превосходно готовила супы и свежие бисквиты.
дороге, и Кристина тут же усадила меня за горячий суп и горячий хлеб с
маслом. Какое, право, славное существо. "Шон и Джефи на работе в Сосалито.
Вернутся около пяти".
хлеба на вечер и кое-что заштопать. - С такой женой Шон, не особо напрягаясь
на работе, сумел положить в банк несколько тысяч. Как истый патриарх, Шон
был щедр и гостеприимен, всегда уговаривал пообедать, а если в гостях
оказывалось человек двенадцать - накрывали во дворе, на огромной доске, обед
бывал простой, но вкусный, и всегда с большим кувшином красного вина. Вино,
однако, покупалось вcкладчину, насчет этого было строго, а если кто приезжал
на все выходные (как обычно и делали), полагалось привозить еду или деньги
на еду. Ночью во дворе, под звездами и деревьями, все сидели сытые,
довольные, пили красное вино, а Шон брал гитару и пел народные песни. Когда
я уставал от этого, то поднимался к себе на холм и ложился спать.
выводил прямо к заднему крыльцу. Вокруг гигантские пондерозы и другие сосны,
а на соседнем участке - залитый солнцем выгон с полевыми цветами и две
великолепные гнедые, склонивших изящные шеи к сочной траве. "Да, -
восхитился я, - это покруче, чем леса Северной Каролины!" На травянистом
склоне Шон и Джефи повалили три эвкалипта и распилили их бензопилой на
бревна. Я увидел, что они уже начали расщеплять их клиньями и колоть на
дрова. Тропинка поднималась на холм так круто, что приходилось передвигаться
чуть ли не на четырех, по-обезьяньи. Вдоль тропы шла кипарисовая аллея,
высаженная стариком, который умер несколько лет назад в этой хижине. Аллея
служила защитой от холодных ветров, несущих с моря туман. Подъем делился на
три части: задний двор Шона, затем забранный оградой маленький чистый
"олений парк", где я как-то ночью действительно видел оленей, пять штук
(вообще вся территория была заповедником); наконец, последняя ограда и
травянистый холм с внезапным обрывом справа, где домик был едва различим за
деревьями и цветущими кустами. Позади домика - хорошо сработанного
строеньица о трех комнатах (одна уже была занята Джефи) - запас отличных
дров, козлы, топоры, подальше - уборная, без крыши, просто дырка в земле и
доска. А на дворе - словно первое утро мира, солнце струится сквозь море
густой листвы, кругом птички-бабочки скачут, тепло, чудесно, аромат горного
вереска и цветов над проволочной изгородью, тянущейся до самой вершины,
откуда открывается великолепный вид на Марин-Каунти. Я вошел в домик.
означают, вероятно, заклинание от Мары (Мара - Соблазн). Внутри - прекрасная
простота, свойственная всем жилищам Джефи: все аккуратно, целесообразно и,
как ни странно, красиво, хотя на украшение не потрачено ни цента. Старые
глиняные кувшины взрываются охапками цветов, собранных возле дома. Аккуратно
составлены в апельсиновых ящиках книги. На полу - недорогие соломенные
циновки. Стены, как я уже говорил, обшиты холстом - лучших обоев не
придумаешь, и вид хороший, и запах. Циновка, на которой Джефи спал, покрыта
тонким матрасом и пестрой шалью, в головах - опрятно скатанный с утра
спальный мешок. Рюкзак и прочее снаряжение убраны в чулан, за холщовую
занавеску. По стенам развешаны репродукции китайской живописи на шелке,
карты Марин-Каунти и северо-западного Вашингтона, а также разные стихи -
написав стихи, он попросту вешал их на гвоздь, чтобы кто хочет, мог
прочесть. Последний листок, перекрывающий прочие, гласил: "Началось с того,
что над крыльцом завис колибри, в двух ярдах отсюда, в дверях, затем
упорхнул; отложив книгу, увидел я старый столб, покосившийся в жесткой
земле, застрявший в огромном кусте желтых цветов выше моей головы, сквозь
которые я пробираюсь каждый раз, возвращаясь домой. Солнце словлено в сеть
их сплетенных теней. Хохлатые воробьи вовсю расчирикались в кронах, петух
кукарекает день напролет в долине внизу. За спиной моей Шон Монахан, греясь
на солнце, читает "Алмазную Сутру". Вчера я читал "Миграции птиц".
Золотистая ржанка, полярная крачка - большая абстракция, ставшая явью,
стучится ко мне: скоро дрозды и вьюрки улетят, скоро туманным апрельским
деньком солнце согреет мой холм, и узнаю без книги: птицы морские тянутся
вдоль побережья к северу, вслед за весной, чтоб через шесть недель на Аляске
гнездиться". И подпись: "Джефет М. Райдер, кипарисовая хижина, 18.III.56".
высокой траве и продремал там до вечера. Но потом сообразил: "Приготовлю-ка
славный ужин для Джефи," - спустился в магазин, накупил бобов, солонины,
разной бакалеи, вернулся, затопил плиту и приготовил целую кастрюлю бобов,
как у нас в Новой Англии, с мелиссой и луком. Я поразился тому, как Джефи
хранил еду: на полке у плиты - пара луковиц, апельсин, мешочек пророщенной
пшеницы, банки с карри и рисом, загадочные куски сушеных китайских
водорослей, бутылочка соевого соуса (для изготовления загадочных китайских
блюд). Соль и перец - в аккуратных целлофановых пакетиках, перетянутых
резинкой. Здесь ничего не пропадало и не тратилось впустую. А я учредил у
него посреди кухни мощную, внушительную кастрюлю свинины с бобами - вдруг
ему не понравится? Еще была большая краюха вкусного черного хлеба от
Кристины, а хлебным ножом служил кинжал, попросту воткнутый в доску.
остыла. Наколол немного дров, подложил к тем, что лежали за плитой. С океана
подуло туманом; низко клонясь, зашумели деревья, С вершины холма были видны
одни лишь деревья, сплошные деревья, шумящее море деревьев. Рай, настоящий
рай. Похолодало, я пошел в дом, напевая, подбросил дров и закрыл окно.
Собственно, вместо окон были просто съемные пластиковые щиты, умное
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Лондон Джек