утро, сижу я на циновке у низкого столика, печатаю на машинке, рядом чайник
горячий, мои бумаги, карты, трубка, фонарик - все аккуратненько сложено, а
снаружи сливовые деревья, сосны, снег на ветвях, а наверху, на горе Хиейцан,
снег совсем глубокий, суги и хиноки растут, то есть секвойи, да, брат, и
кедры. Каменистые тропы ведут к затерянным в горах храмикам, на древних
замшелых маленьких площадях лягушки квакают, а внутри - небольшие статуи,
масляные лампы, золотые лотосы и лакированные сундуки для статуй. - Корабль
отплывал через два дня. - Но уезжать из Калифорнии тоже грустно... вот и я
хочу кинуть на нее прощальный взгляд, вместе с тобой, Рэй.
мы вновь углубились в заросли кустарника, вышли на тропу, которую и
знало-то, наверное, всего несколько человек, и оказались в Мьюировском лесу.
На мили вперед раскинулся он по широкой долине. Мили две мы прошагали по
старой просеке, а потом, вскарабкавшись по склону, Джефи вывел меня на
другую тропу, о существовании которой вообще вряд ли кто-либо подозревал. Мы
пошли по этой тропе, то вверх, то вниз, вдоль скачущего по камням ручья,
через который кое-где были перекинуты бревна и даже мостики, сооруженные, по
словам Джефи, бойскаутами: стволы, распиленные вдоль и уложенные плоской
стороной вверх, чтоб удобнее было ходить. Взобравшись по крутому сосновому
склону, мы вышли на шоссе, поднялись на травянистый холм и увидели нечто
вроде театра под открытым небом, построенного в греческом вкусе, с каменными
сиденьями вокруг голой каменной площадки, предназначенной для четырехмерных
представлений Эсхила и Софокла. Мы попили водички, сели, разулись и смотрели
с последнего ряда молчаливый спектакль. Вдалеке виднелся Голден-Гейтский
мост и белел Сан-Франциско.
Вокруг не было никого, кто бы мог его услышать.
настроенный медведь. Да, Рэй, Скэджит - одно из самых потрясающих мест в
Америке, эта река, змеящаяся по ущельям к своему безлюдному бассейну, эти
влажные снежные горы, переходящие в сухие сосновые, эти глубокие долины,
например, Большой Бобер и Малый Бобер, где сохранились, наверное, лучшие в
мире девственные кедровые леса. Я часто вспоминаю свою покинутую сторожку на
Кратерном пике, сидишь там - и никого, разве что кролики - воет ветер, а они
сидят себе и тихо старятся в своих пушистых гнездах, глубоко под камнями,
тепло им, сидят себе и грызут семечки, или что они там грызут.
огню, - тем духовнее оказывается мир. Все эти люди, считающие себя
прожженными практичными материалистами, ни черта не смыслят в материи, их
головы полны призрачных идей и ложных представлений. - Он поднял руку. -
Слышишь, перепел кричит?
было им всем пойти с нами, хоть научились бы чему-то. - Он вскинул на плечи
рюкзак и зашагал снова. Через полчаса ходьбы по пыльной тропке, иногда
перебираясь через мелкие ручьи, мы вышли на чудесный луг. Это и был привал
Портреро Медоуз - стоянка, устроенная Национальной Службой леса, - каменная
площадка для костра, столики для пикника и все прочее, но до выходных никто
здесь не появится. В нескольких милях от нас, на вершине горы Тамальпаис,
виднелась сторожка наблюдателя. Мы распаковали рюкзаки и спокойно провели
вечер, греясь на солнышке, или Джефи носился за бабочками и птицами,
записывая что-то в блокнотике, а я гулял по другой стороне, к северу, где
простиралась к морю каменистая пустыня, напоминающая Сьерры.
очень усталые и счастливые. Никогда не забуду, какой суп сварил он в тот
вечер - воистину лучший суп из всех, что я пробовал с тех пор, как, будучи
подающим надежды молодым писателем, обедал на кухне у Анри Крю. А всего-то
навсего - всыпать в котелок с водой пару пакетиков горохового супа, добавить
жареной ветчины кусочками, вместе с салом, и вскипятить.
копченой ветчиной и жиром, как раз то, что надо пить в сумерках у
потрескивающего искрами костра. Кроме того, гуляючи, он нашел дождевики -
натуральные грибы, не в виде зонтиков, а просто большие, размером с
грейпфрут, шары белой крепкой мякоти; нарезав, он поджарил их на сале, и мы
ели их с рисом. Великолепный ужин. Мы вымыли посуду в журчащем ручье. Костер
отгонял комаров. Сквозь сосновые ветви глядел на нас нарождающийся месяц. Мы
расстелили спальные мешки в луговой траве и, усталые, рано легли.
трассе, вдоль по побережью к Сиэтлу и оттуда на Скэджит. Хотел бы я знать,
что с нами со всеми будет.
из самых явственных снов моей жизни: китайский рынок, грязь, дым, толкотня,
нищие, торговцы, вьючные лошади, грязь, курильницы, на земле в грязных
глиняных корытах - кучи хлама и овощей на продажу, и вдруг -
бродяга-оборванец, сморщенный, коричневый, невероятный китайский бродяжка,
он только что спустился с гор и вот стоит на краю рынка, бесстрастно взирая
на все вокруг. Маленького роста, жилистый, лицо темно-красное, выдубленное
солнцем пустыни и гор, одежда - сборные тряпки, на спине кожаная котомка,
ноги босы. Только в Мексике, изредка, встречал я подобных людей - возможно,
эти нищие приходили в Монтеррей с каменистых суровых гор, где обитали в
пещерах. Но этот, китайский, был еще вдвое беднее, вдвое круче и бесконечно
загадочен, и, конечно же, это был Джефи. Тот же широкий рот, веселые
блестящие глаза, костистое лицо (похожее на посмертную маску Достоевского -
квадратный череп, выступающие надбровные дуги), такой же маленький, но
крепко сбитый, как Джефи. Проснувшись на рассвете, я подумал: "Ну и ну, так
вот что, значит, станется с Джефи? Может быть, он уйдет из монастыря да так
и пропадет, и мы никогда больше не увидимся, и превратится он в эдакого Хань
Шаня, призрака восточных гор, и даже китайцы будут бояться его, такого
оборванного и разбитого".
сходил. Йоделэйхи-хо! Рэй, я привезу тебе палочки разных благовоний из храма
холодной воды в Кийомицу и буду укладывать их одну за другой в большую
медную чашу для благовоний, с надлежащими поклонами. Годится? Сон ему,
видите ли, был. Что ж, если это я, значит, я. Вечно рыдающий, вечно юный,
у-у!
разгоревшийся костер. Туман еще путался в кронах и стлался по земле.
Лорел-Делл. Потом спустимся к морю, искупаемся.
поднятия энергии: хрустящие крекеры, кусок острого чеддера и батон салями.
Мы запили этот завтрак свежим чаем и почувствовали, что как следует
подкрепились. Двое взрослых мужчин могли бы прожить двое суток на этом
концентрированном хлебе, салями (концентрированном мясе) и сыре, а всего-то
весу полтора фунта. Джефи был полон таких остроумных идей. Сколько надежды,
сколько человеческой энергии, сколько истинно американского оптимизма
таилось в его аккуратном маленьком теле! Вот он топает впереди и кричит мне:
"Попробуй медитировать на тропе, просто иди и смотри не по сторонам, а под
ноги, как мелькает земля, и впадай в транс".
костровища с решетками и столы для пикника, но местность намного живописнее,
чем в Портреро-Медоуз. Здесь были настоящие луга - сонная прелесть мягко
стелющейся травы, окаймленная зеленой густотой леса; волнуемая ветром трава,
ручейки, и больше ничего.
бензина, и буду готовить ужины без дыма, так что лесники меня и не заметят.
костровище - выгонят вон.
прятаться где-нибудь в лугах. Я останусь тут навсегда.
полдень мы отправились в сторону пляжа. Путь был довольно утомительный. Мы
взобрались высоко на луга, откуда опять был виден белеющий вдали
Сан-Франциско, и вновь устремились вниз по тропе, ниспадавшей, кажется, до
самого уровня моря так круто, что приходилось бежать и раз даже съезжать
сидя. Я обогнал Джефи и, напевая, запетлял по тропе с такой скоростью, что
опередил его на милю и даже ждал внизу. Джефи не спешил, увлекшись цветами и
папоротниками. Мы затырили рюкзаки в палых листьях под кустами и налегке
зашагали по приморским лугам, мимо прибрежных ферм с пасущимися коровами,
купили в магазинчике возле пляжа бутылку вина и вышли туда, где песок и
волны. День был прохладный, солнце выглядывало редко. Но сказано - сделано.
Раздевшись до трусов, мы прыгнули в океан, быстро поплавали, вылезли,
разложили на газетке салями, крекеры и сыр и стали пить, закусывать и
беседовать. Я даже соснул маленько. Джефи был очень доволен.
решили провести эти два дня в походе. Я опять как новенький. И я уверен, что
из всего этого что-нибудь хорошее да получится!
собираемся проламывать череп или перегрызать глотку, в смысле экономически,
мы посвятили себя молитве за всех живых существ и, набрав достаточно силы,
действительно уподобимся древним святым. Кто знает, быть может, мир еще
проснется и расцветет одним большим прекрасным цветком Дхармы.
сколько воды - аж до самой Японии". Он все больше грустил об отъезде.
30
Соломатина Татьяна
Сапковский Анджей
Майер Стефани
Флинт Эрик
Свержин Владимир
Мацумото Сэйте