Анатолий КИМ

Мое прошлое

ПОВЕСТЬ

Часть первая
Желтые холмы Казахстана
Мой дед Ким Ги-Ен происходил из рода крупного военного чина, начальника
королевской стражи, который в XV веке после дворцового переворота вынужден
был бежать и скрылся в глухой провинции на севере Кореи. Там и проросла наша
тоненькая фамильная ветвь, которая впоследствии проникла в Россию, где я и
увидел свет. Корни же моего старинного рода находятся в провинции Каннынг и
уходят на большую историческую глубину, зачинаясь со времен образования
государства Силла.
Появлению моего деда в России предшествовала миграция корейцев, начавшаяся в
шестидесятых годах прошлого века. Уходили с севера Кореи безземельные
крестьяне, переселяясь на малолюдную тогда окраину Российской империи в
поисках свободного жизненного пространства.
Дед перебрался в Россию примерно в 1908 году, когда уже тысячи корейских
семей поселились на землях российского Дальнего Востока и Приамурья.
Российские власти, заинтересованные в быстрейшей колонизации Дальнего
Востока, вначале охотно давали русское гражданство корейским эмигрантам и
наделяли их земельными участками. Но впоследствии, когда поток корейских
переселенцев значительно увеличился, а из самой России на Дальний Восток
было переселено достаточно русских крестьян, благоволение властей к
корейским эмигрантам прекратилось.
Мой дед отправился в Россию один, оставив в Корее семью. Он был
крестьянином, хотел иметь свою землю. Но на родине земли у него не было, а
на чужбине ее не досталось - к тому времени, когда мой дед пришел в Россию,
землю новоприбывшим корейцам выделять перестали. Дед нанялся работником к
какому-то зажиточному земляку по фамилии Ко.
Вышло так, что этот Ко вскоре умер, оставив после себя жену и сына, а мой
дед, живший в их доме, постепенно стал за хозяина и вскоре женился на вдове.
От второго брака у него родилось трое сыновей, одному из них и суждено было
впоследствии стать моим отцом.
Сочетаясь новым браком, дед полагал, видимо, что станет владельцем той
земли, которая принадлежала умершему хозяину. Но фамильный клан Ко решил
по-своему: усадьба и вся земля были переданы подросшему сыну покойного. Деду
же достались не очень-то покладистая жена, прежняя бедность да горькое
чувство вины.
Так начиналась, с глубинной боли вины, русская жизнь нашей корейской ветви.
Мечта деда, его всесильная крестьянская страсть - своя земля - лишь в
какую-то неверную минуту причудилась ему. Он умер от тоски и безысходности в
1918 году.
Тогда пришел из Кореи его младший брат, пробравшись через запертую японцами
границу. Он отыскал старшего брата и потребовал от него, чтобы тот вернулся
в Корею, где много лет ждет, пребывая в большой нужде, его первая семья. Но
этого дед не мог сделать: с маленькими детьми совершить опасный путь через
границу было невозможно. Бросить троих сыновей и вторую жену он тоже не мог.
У деда никакого выхода не было, как только умереть. И он однажды, вернувшись
с поля, лег в своем углу, отвернувшись к стене, и больше не встал. Похоронен
он был на чужбине, где-то на берегу реки Амур, у села Благословенное.
Мой отец, Андрей Ким, был крещен там же в русскую православную веру и
наречен христианским именем. Но, несмотря на это, отец никогда не был по
вере и по характеру русским человеком. Он всегда оставался корейцем - во
всей полноте своей натуры.
До пятнадцати лет, когда отец был направлен учиться на рабфак, он прожил с
дядей. Тот после смерти своего старшего брата остался в России, считая своим
долгом вырастить и воспитать трех племянников. У самого же дядьки в Корее
остались его семья и дети, с которыми он больше никогда не встретился в этой
жизни. Когда племянники выросли и разлетелись кто куда, дядька решил
пробираться на родину через Маньчжурию. На маньчжурской границе он и сгинул,
никто больше о нем ничего не слыхал.
В 1937 году, когда настал самый кровавый год сталинских репрессий, корейцев
принудительно выселили с Дальнего Востока. Крестьян, служащих, студентов,
рыбаков, детей и взрослых, актеров театра, охотников за пантами и искателей
горного женьшеня - всех корейцев погрузили в товарные вагоны и под конвоем
отправили в западном направлении...
Моя бабушка с материнской стороны, при крещении нареченная Анной, не раз
вспоминала впоследствии, грустными глазами уставясь куда-то в пространство и
деловито загибая пальцы на руке: "Нам пришлось все бросить: новый дом, двух
лошадей и дойную корову, весь урожай риса, соленые кимчи, закопанные в
глиняных бочарах в землю... Полный сундук, набитый кусками полотна. И всю
посуду: медные тазы, глубокие и мелкие чаши, блюда, много ложек и палочек
для еды - и все это из жаркой меди, вычищенной до блеска... Вся посуда
осталась целехонькой лежать на полках".
Итак, корейцев непонятно за что переселили с Дальнего Востока в пески
Казахстана, Узбекистана, в другие районы Средней Азии. Их лишили дома,
имущества, привычных родных мест - и глубокой осенью тридцать седьмого года
ссадили с товарных вагонов в камышовые болота у озера Балхаш, на угрюмые
пески Кызылкумов, в малярийные долины Узбекистана.
Это насильственное переселение прямо обвиняло: виноват! Но в чем? Так до сих
пор и не выяснено, в чем обвинялось корейское население Дальнего Востока. И
около трехсот тысяч человек отправилось отбывать бессрочную ссылку, затаив в
себе чувство неясной вины.
Вот так я и родился с комплексом вины в своей крови 15 июня 1939 года в
Казахстане, в южной его части, у гор с названием Тюлькубас, в поселке
русских переселенцев Сергиевке. Я помню голубой свет небес, мелькнувший за
окном. Помню маму, срезающую на огороде большим ножом зеленые перья лука...
Дует ветер, темные деревья сильно раскачиваются, стекло на окне, плохо
примазанное к раме, стучит: тыр-та! тыр-та! тыр-та!.. Это Сергиевка. Мой
отец получил там работу после окончания педагогического института. Мне,
значит, два года от роду.
Будет преувеличением говорить, что человек способен в самом раннем возрасте
постичь тягость и печаль существования. Нет, ничего подобного я тогда еще не
мог осознавать, а тягостное ощущение жизни рождалось потому, что началу моей
жизни - с двух лет и до шести - сопутствовало военное лихолетье. И чувство
голода, может быть, являлось тогда моим главным ощущением бытия...
В том случае, если ты просыпаешься и, еще лежа в постели, хочешь есть, а
потом весь день также хочешь есть, а еды почему-то не дают,- разве не похоже
это на некую фатальную виноватость? Ты вроде бы виноват уже только тем, что
появился на этом свете и хочешь есть.
К этому времени наша семья переселилась в другой край просторного
Казахстана, к горам Талды-Курган. Перед моими глазами засветились под
неистовым солнцем блекло-желтые холмы с округлыми вершинами, совершенно
безлесыми, лысыми.
Вот на эти холмы я как бы и сошел с облаков и зашагал по бренной зем-ле - и
до сих пор иду, не представляя себе ясно, куда должен прийти под конец.
Итак, степь и желтые холмы Казахстана стали первой картиной моей души.
Будучи в этом мире художником, я мыслю цветом, линией и художественными
образами. Мир нашей души - это музей Божественного искусства. Каждый из нас
носит в себе целую картинную галерею. Большие и важные части своей жизни я
представляю в виде законченных картин.
Почему холмы Казахстана видятся мне блекло-желтыми, как цвет старого меда?
Ведь ранней весною эти круглые горы вдруг наливаются ярким сиянием зелени -
нет ничего на свете зеленее. Огромные алые облака диких тюльпанов вдруг в
одночасье словно опускаются с небес на землю. И тогда безлесые склоны холмов
становятся нарядными, как расписные шелка.
Над пыльно-желтой степью парят в размытом небе неторопливые орлы. И то
огромное пространство, которое вмещает в себя и круговые полеты орлов, и
предгорную равнину, и желтые холмы Казахстана, навсегда вошло в мою душу.
Каждый народ живет там, где Бог определил ему жить. Но отдельные
человеко-частички отрываются, словно искры от пламени костра, и могут
улететь очень далеко... Я родился в Казахстане, стране бескрайних степей,
выгоревших под солнцем, и неспешных орлиных спиралей над горами. Душу
человека формируют ландшафты той страны, которую впервые увидел он в самом
раннем детстве.
В дальнейшем она не может измениться. Душа может только расшириться и
дополниться другими картинами мира. Я навсегда останусь огнепоклонником
солнца, яростно пылающего над раскаленной бескрайней степью. Мне всегда
будет душно и тесно в каменных ущельях городов, какими бы просторными и
громадными они ни были. И жаркий пот на лице окажется для меня милее, чем
прохладная сухость кожи в искусственном воздухе комнат, оборудованных
кондиционерами.
И еще одно: никогда не перестанет шуметь и мельтешить в моей душе
многоязыкий пестрый базар народов. Я стану человеком множественного,
полиментального склада характера. Мой естественный космополитизм во всех
случаях идет от моих самых ранних впечатлений...
Казахстан времен моего детства был местом ссылки, беженства и военной
эвакуации многих народностей империи. Огромные просторы Казахии советская
имперская власть предопределила как тюрьму для разных народов. В этой тюрьме
находились ссыльные нации: немцы, чеченцы, крымские татары, корейцы и
другие. По воле Сталина эти народы были сорваны со своих родных мест и
брошены на малообжитые, бедные земли, словно за тюремные стены, откуда нет
свободного выхода.
Корейцы стали первыми, кого заключили в казахский "лагерь народов". И я
родился уже несвободным - мои родители считались ссыльными, и в паспортах у
них проставили особые пометки. За пределы Казахстана выезжать им
запрещалось. Это положение сохранялось больше десяти лет.
Во время войны с Германией Казахстан оказался убежищем для бесчисленных