Чтение 28–й страницы книги ~Мое прошлое~

покоился на боку, протянув по земле свою тощую ручонку, голова его была
наполовину укрыта платком, видимо, материнским. Нет, ребенок не был мертв,
он спал или находился в знойном забытьи на этом беспощадном африканском
пекле, точно так же угнетенный им, как и я, бредущий по раскаленному бетону
набережной иностранец. И этот ребенок был мною. Он первым догадался об этом,
и, когда я проходил совсем близко, младенец приоткрыл глаза и очень
внимательно, со значением, посмотрел из-под платка на меня.
Ах, Боже мой, сколько же было этих открытий, когда в какой-нибудь новой
стране я снова и снова обнаруживал самого себя в ее жителях! И речь сейчас
идет не о том, как я сошел с ума, находя свою душу в других людях,- нет, я
говорю о том, что в моей душе помещается множество других душ.
Если бы я чувствовал в себе только одну мучительную душу свою, свое первое
Я, суетное, неправедное и грешное, тогда я действительно был бы сумасшедшим.
Ведь любая форма душевной болезни имеет причиной только одно: полную
сосредоточенность на себе одном, невозможность сойти с одного и того же
замкнутого круга... Но именно в далеких путешествиях я научился избавляться
от этой своей стихийной склонности к солипсизму и, наблюдая совершенно
незнакомые народы, наконец-то постиг, что на свете существует огромное число
людей, совсем таких, как я, и разница наших тел, лиц, национальностей и
степени приобщенности к современной цивилизации ничего не значат.
Поначалу я так увлекся этим открытием, был столь вдохновлен обнаруженным в
моей малой единичной сущности качеством всемирности, что не заметил одной
большой опасности... Пусть будет так: одна звезда - это все звезды, один
человек - это все люди, но что же делать, если подобное понимание мира вдруг
в какой-то момент откроет тебе всю бессмысленность, смехотворность и
ничтожность твоих личных устремлений? Лишит всякого смысла существование
твоего первого, маленького Я?
Это было в Америке, в штате Нью-Мексико, в городе Санта-Фе. Там я побывал в
доме американского скульптора-авангардиста и доме одного русского живописца,
Фешина, выстроенном им в глуши американского Техаса...
По архитектуре это были очень похожие сооружения в стиле старинных
мексикано-индейских построек: за глухой глиняной стеной глинобитная коробка
дома с плоской крышей, с выступающими из торцовых стен могучими деревянными
балками, с узкими и высокими, как бойницы, окнами. Но какая разница была в
том, что было внутри этих художнических убежищ, разница не только в начинке
вещами, но и в планировке.
Американец, скульптор современного направления, названия которого я не знаю,
творил свои произведения из списанных и рассекреченных деталей ракетного
оборудования, которыми пользовались в недалеком от Санта-Фе космическом
центре. Из всяких колес, сверкающих сфер, колпаков и могучих металлических
штанг скульптор собирал что-то вроде тех фигурок, которыми увлекаются дети,
любящие всякие игрушечные наборы типа "Конструктор". Американец лепил из
бросовых деталей белого металла что-то такое, напоминающее роботов,
допотопных чудовищ, но давал им всякие интересные символические названия,
скажем, "Экстаз" или "Взгляд в ничто".
Фешин был русским эмигрантом, я никак не мог предположить, что он окажется в
Америке, под Санта-Фе... Это был один из самых любимых мною русских
художников, со студенческих лет я больше всего ценил живопись Константина
Коровина и угольные рисунки Фешина. И вот встреча в его доме, штат
Нью-Мексико... Маленькая, кругленькая, уютная русская барыня, престарелая
дочь художника Ия... Фешин занимался, кроме живописи, еще и резьбой по
дереву: двери и настенные панели, мебель, большие шкафы и сундуки были им
украшены собственноручно. Было много русских фольклорных мотивов в его
деревянных композициях. На стенах дома висели чудесные, роскошные по
живописи фешинские шедевры...
У американца дом также находился в лесу, но в таком, какой бывает только в
Техасе, зоне гористых полупустынь,- редкие отдельно стоящие деревья, то ли
раскидистые сосны, то ли темно-зеленые кущи туй небольших размеров. Эти
деревья не желали сливаться в единый массив, и леса как такового вокруг не
было - лишь независимые друг от друга зеленые деревца, заполнявшие собой все
размашистые склоны окрестных гор. И среди этих деревьев находился дом
скульптора. Внутри это был современный дворец, на трех или даже четырех
уровнях, отделанный с немыслимой роскошью, с мраморными колоннами, широкими
серебристыми лестницами... И жил в этом дворце хозяин-скульптор, который
рассказывал, что за каждое свое произведение, за очередного робота или
громадного динозавра, слепленного газосваркой из труб, колес, шестеренок и
ракетных охвостий, он получает от ста тысяч до миллиона долларов.
Я вспоминаю бронзоволицых индейцев, что продавали изделия из бирюзы там, на
улицах Санта-Фе, и о том, как в одном из них я снова увидел самого себя. Он
сидел на обтянутой кожей скамейке, накрывшись широкополой шляпой, и дремал,
закрыв свои старые, окруженные сетью морщин глаза...
И художник Фешин, построивший в Нью-Мексико индейский дом с русской
начинкой, был во мне - со всей своей судьбой русского эмигранта первой
волны, который и в далекой Америке не пропал - Бог дал раскрыться его
искусству... И когда-то - не знаю даты смерти - я умер в Фешине, вместе с
ним, тоскуя по зеленым просторам родной приволжской равнины.
И богатый американский авангардист, широкоплечий малый с окладистой седой
бородой, также был во мне, и я в нем - в его неистовом устремлении к успеху,
к большим деньгам, которые и позволили человеку построить такую чудовищную
домину в пустынной долине штата Нью-Мексико...
Мне вспоминается профессор славистики из Нью-Йорка, с которым по моей
просьбе мы прокатились в подземке, и в том, как, смущенно улыбаясь,
профессор признавался, что никогда не ездит в метро, потому что боится
темнокожих бандитов, для которых подземка - место работы,- я узнал самого
себя... В Японии другой профессор-русист, усатый, черный, густобровый,
словно какой-нибудь азербайджанец, с грустным видом говорил мне, что
современный японский интеллигент получает образование, затем старательно
трудится всю жизнь, словно муравей, только с одной целью: заработать
достаточно денег на место в богадельне, в каком-нибудь приличном пансионате
для стариков.
На Гавайских островах, в Гонолулу, я шел от своего отеля к морю и впереди
увидел голого по пояс стройного парня в джинсах, босого, с кудрявыми, длинно
отросшими волосами. Он вдруг остановился возле мусорной урны, опустился на
колени и запустил туда руки. Выудив из урны банку из-под кока-колы, помотал
ею, прислушиваясь, не осталось ли чего там внутри, потом запрокинул голову и
выпил остатки...
Это был также я. И его превосходительство господин президент Португалии, и
сказочного роста, стройная, как бригантина, пышноволосая дочь самого
богатого человека Америки, за банкетный стол которой я был приглашен и сидел
напротив хозяйки, между двумя лауреатами Нобелевской премии - Бродским и
Милошем... И когда на парижском бульваре у "Мулен Руж" я жестами и мимикой,
словно глухонемой, пытался побеседовать с проституткой, которая оказалась
гомосексуалистом, одетым в женское платье,- во всех случаях, не вступая ни в
какие разговоры, лишь обменявшись взглядами или улыбками, я в других,
совершенно неизвестных мне и космически удаленных по земному бытию людях
почему-то уверенно угадывал самого себя.
Каждый человек - это все люди. У каждого есть две судьбы. Одна та, что
принадлежит его малому Я и заключается в даты рождения-смерти. Другая
связана с судьбой человеческого рода и потому содержит в себе все отпущенное
человеческой истории время.
Также исподволь мне стало понятным, что после открытия двузначности жизни и
судьбы человеку больше незачем устремляться на другой край Земли, чтобы
удостовериться в том. Но для того, чтобы прийти к этому, мне обязательно
надо было сначала пройти земные пути.
И когда стало ясно, что уже нет у меня мучительного любопытства к людям иных
культур, стран, наций и рас, религиозных убеждений, цивилизаций, когда во
всех встречных на путях земных я узнавал себя, а каждого ощутил в себе, то
уже не захотелось мне больше разъезжать по миру.
Мне вспомнились слова, приписываемые древнему китайскому мудрецу, которые
звучат примерно так: "Век живи в своей деревне, слушай крик петухов из
соседней деревни - и никогда не ходи туда в гости". И мне действительно
хочется забраться куда-нибудь в деревню и жить так, как советовал древний
китаец. Может, я постарел, поэтому не привлекают меня экзотика, развлечения,
роскошь и удовольствия мира, а может быть, удовлетворив свое самое сильное,
мучительное, страстное любопытство в том, что такое я и что такое остальные
люди, я успокоился и больше не желаю суетливо перемещаться по миру. Мне
хорошо сейчас там, где я нахожусь, и мне дорог покой, которого я достиг.