Чтение 27–й страницы книги ~Киносценарии и повести (сборник)~

В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в
черном, овеваемую синим дымом дьяконова кадила, окруженную несколькими
похожими старушками. Нинка даже не вдруг поверила себе, что это - ее мо-
нашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.

Она отступила во тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас! - в са-
мый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать ко-
щунственное видение: нинкина голова, поворачиваемая трупно-белой, огром-
ной ладонью жлоба-шофера.

Нинка на цыпочках подошла к женщине, торгующей за загородкою свечами,
иконами, книгами, шепнула:

- Сколько будет еще! ну, это?.. - и кивнула в сторону гроба.

- Служба? - спросила женщина.

- Во-во, служба.

- Часа два.

- Так до-олго?! А какая у вас книжка самая! священная? Эта, да? -
ткнула пальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезла в сумочку за
деньгами. - А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..

Жизнь бурлила перед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: "Жи-
гули", "Волги", иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппара-
ты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров,
до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловян-
ные и алюминиевые распятия, книги, газеты! И много-много ашотиков!

Нинка с Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, ела у
ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку,
пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно
альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит она не надышится возду-
хом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным,
нормальной, привычной плотности.

Шофер стал на подножку полузаполненного ПАЗика:

- Ну?! Кто еще до Москвы? Пятерка с носа! Есть желающие?

Какие-то желающие оказались, и Нинка тоже встрепенулась, двинулась
было к автобусу, но затормозила на полпути!

!Сторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но
все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую
подозвал, собрался пустить на разведку, но устыдился, перекрестил, отп-
равил с Богом.

И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим
платьем с черным древесным стволом, поджидала Нинка.

- Здравствуйте, - сказала пересохшими вдруг связками.

- Здравствуйте, - остановился на полноге монах.

- А вы что, и впрямь - Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте
так?

- Н-нет! в паспорте - по-другому. Сергей.

- А я - Нина, - и Нинка подала ладошку лодочкой. - Познакомились,
значит.

Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долго-
полых, недлинно, но цепко посмотрели на парочку.

- У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюда заявилась?

- Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели? - изо всех сил охлаж-
дал, бюрократизировал монах свой тон.

- Прощения попросить! - прошептала Нинка жарко. - И вот, вы забыли! -
вынула из кошелька перстень.

Монах отклонил ее руку:

- Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.

- Нельзя?

- Это аметист, - покраснел вдруг монах. - Символ девственности. Цело-
мудрия.

- А!.. - прошептала-пропела Нинка. - Так вы и вправду - ни с кем ни-
когда?

Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.

- Так у нас же с вами все равно ничего не было, - снова протянула
Нинка перстень.

- Нет, - покачал головою Агафангел. - Не не было.

Еще кто-то прошел в черном, оглянулся на них.

- Все-таки я ужасная дура, - сказала Нинка. - Вы здесь так все на ви-
ду!

- Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мне-
ние, кроме собственного? И потом - тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти
отсюда, когда захотел!

- Поняла, - ответила Нинка. - Я не буду к вам приставать больше. Ни-
когда, - и быстро, склонив голову, пошла к воротам.

- Нина! - окликнул, догнал ее монах. - Господи, Нина!

Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, мо-
лившийся в келье:

- Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждают!
- сказал и растворился, как возник.

- Старец, - шепнул Сергей после паузы. - Мой духовник. Я должен ему
исповедоваться.

- Ты что?! - ужаснулась Нинка совершенно изменившимся вдруг, заговор-
щицким, девчоночьим тоном. - Ты все ему рассказал! про нас?

- Как я ему расскажу такое?! Никому, никому не могу! - в лад,
по-мальчишечьи, ответил Сергей.

- А мне? - спросила Нинка и посмотрела ясными невинными глазами. - А
я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли - мне
шести не было. Нефть качали в Африке!

Зазвонили колокола.

- К молитве, - пояснил Сергей.

- Иди, - отозвалась Нинка.

- Нет! Я буду тебе исповедоваться, - и, схватив за руку, монах пов-
лек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.

- Не надо! - пыталась вырваться Нинка. - Не надо туда! Вообще - не
надо!

- Почему не надо? - задыхался Сергей и отпирал замок извлеченным
из-под рясы ключом. - Почему не надо?! Мы ж - исповедоваться!.. - и поч-
ти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.

Нинка притихла, шепнула в ужасе:

- А если войдет кто?

- До утра - вряд ли. А и войдет - что с того?..

Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые куполами-резонато-
рами. Уличный свет пробивался едва-едва, изломанными полосами. Сергей
зажигал свечу.

- Ой, что это?! - Нинка наткнулась на дерево и поняла вдруг сама: -
Покойница.

- Ну и ладно, - отвел ее от гроба Сергей. - Что ж, что покойница? Ты
что, мертвых боишься? - и усадил на ковер, на ступени какие-то, сам
опустился рядом.

Потянулась тишина, оттеняемая колоколами. Сергей гладил нинкину руку.

- Ну, - вымолвила Нинка наконец.

- Что? - не сразу отозвался Сергей.

- Ты ж хотел исповедоваться.

Сергей сдавленно хмыкнул - Нинке почудилась, что зарыдал, но нет:
засмеялся.

- Что с тобою, Сережа? Что с тобой?!

- Как я могу тебе исповедоваться, - буквально захлебывался монах от
хохота, - когда ты и есть мой грех! Ты! Ты!! Ты!!!

- Нет! - закричала Нинка. - Я не грех! Я просто влюбилась! Не трогай
меня! Не трогай!

- Ну почему, почему? - бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее
одеждах.

- Здесь церковь! Ты себе не простишь!

- Я себе уже столько простил!

Беда была в том, что, хоть она точно знала, что нельзя, Нинке тоже
хотелось - поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недос-
таточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху
его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, на которые синхронно
подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгореть!

Они лежали, обессиленные, опустошенные, а эхо, казалось, еще повторя-
ло нечеловеческие крики, а свечка, догорая, выхватывала предсмертно из
темноты суровый лик.

- Не бойся, - обреченно произнес монах, когда пламя погасло совсем. -
Я не буду плакать. Не буду кричать на тебя. Просто я ничего не знал о
человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас,
ладно? Зажечь тебе свет?

- Не стоит, - отозвалась Нинка. - Я привыкла, я уже вижу, - и встала;
неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. - Мы что, не
встретимся больше?

- Я напишу тебе. На Главпочтамт, ладно?

- Ладно.

- Извини!

- Бог простит, - незнамо откуда подхваченное, изверглось из Нинки.

Она отложила засов, вышла на улицу, постояла, стараясь не заплакать.
Вернулась вдруг к собору, распахнула дверцу, крикнула в гулкую темноту:

- Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! - и побежала прочь.

Всю следующую неделю Нинка мучилась, страдала, переживала примерно
так:

!паранойяльно накручивая на наманикюренный пальчик дешевую цепочку с
дешевым крестиком, читала Евангелие, отрываясь от него время от времени
то ли для осмысления, то ли для мечтаний!