Чтение 34–й страницы книги ~Киносценарии и повести (сборник)~

альные шоу с назойливыми зазывалами у входа!

Пройдя до конца, Нинка перебралась на другую сторону, но там и шоу с
шопами не оказалось: ночные магазины газового оружия, ножичков разных,
недорогих часов, неизбежные турки у прилавков! Впору было возвращаться
домой: не спрашивать же у прохожих, - но тут веселая подвыпившая мат-
росская компания свернула в переулок, Нинка вмиг поняла зачем и свернула
тоже.

Девицы стояли гроздьями прямо на углу, в двух шагах от полицейского
управления, и странно похожи были одна на другую: не одеждою только, но,
казалось, и лицами. Нинка цепко глянула и пошла дальше.

На зеленом дощатом заборе, оставляющем по бокам два узких прохода,
висела табличка: "Детям и женщинам вход воспрещен" - Нинка тут же поня-
ла, что сюда-то ей и надо, и нырнула в левый проходец.

Переулочек состоял из очень чистеньких, невысоких, один к одному до-
мов, в зеркальных витринах которых, тем же ультрафиолетом зазывно подс-
веченные, восседали полураздетые дамы: кто просто так, кто - поглаживая
собачку, кто даже книжку читая.

Одна витрина заняла Нинку особенно, и она приостановилась: за стек-
лом, выгодно и таинственно освещенная бра, сидела совсем юная печальная
гимназисточка в глухом, под горло застегнутом сером платьице. Тут Нинку
и тронул за плечо средних лет толстяк навеселе:

- Развлечемся? Ты - почем?

Нинка брезгливо сбросила руку, сказала яростно, по-русски:

- П-пошел ты куда подальше! Я туристка!

- О! Туристка! - выхватил толстяк понятное словцо. - Америка? Париж?

- Россия! - выдала Нинка.

- О! Россия! - очень почему-то обрадовался толстяк. - Если Россия -
пятьсот марок! - и показал для ясности растопыренную пятерню.

- Ф-фавен! - шлепнула Нинка толстяка по роже, впрочем - легонько
шлепнула, беззлобно. - Я же сказала: ту-рист-ка!

- Извини, - миролюбиво ответил он. - Я чего-то не понял. Я думал, что
пятьсот марок - хорошие деньги и для туристки, - и пофланировал дальше.

- Эй, подруга! - окликнула Нинку на чистом русском, приоткрыв витрину
напротив, немолодая, сильно потасканная женщина, в прошлом без сомнения
- статная красавица. - Плакат видела? Frau und Kinder - verboten! Очень
можно схлопотать. А вообще, - улыбнулась, - давненько я землячек не
встречала. Заваливай - выпьем!

Нинка улыбнулась в ответ и двинула за землячкою в недра крохотной ее
квартирки.

Стоял серенький день. Народу на улице было средне. Нинка сидела у ок-
на и меланхолично глядела на улицу. Сергей валялся на тахте с книгою
Достоевского. На комнатке лежала печать начинающегося запустения, тоски.
Ни-ще-ты.

- Может, вернешься в Россию? - предложила вдруг Нинка.

Сергей отбросил книгу:

- Ненавидишь меня?

Хотя Нинка довольно долго отрицательно мотала головою, глаза ее были
пусты.

Мимо окна, среди прохожих, мелькнула стайка монахинь.

Нинка слегка оживилась:

- Где ряса?

- На дне, в сумке. А зачем тебе?

- Платье сошью, - и Нинка полезла под тахту.

- Ну куда ты хочешь, чтоб я пошел работать?! Куда?! - взорвался
вдруг, заорал, вскочил Сергей. - Я уже все тут оббегал! Ты ж запрещаешь
обращаться к Отто!

Нинка обернулась:

- Бесполезно. Я у него уже была!

- Была? В каком это смысле?! - в голосе Сергея зазвучала угроза.

- Надоел ты мне страшно! - вздохнула Нинка и встряхнула рясу. - В ка-
ком хочешь - в таком и понимай!

Было скорее под утро, чем за полночь. Нинка выскользнула из такси,
осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, достала из сумочки ключ, вошла в
комнату; разделась, нырнула под одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей
не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, за-
росшему щетиной.

- Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький! - принялась целовать Нинка
сожителя, гладить, а он не реагировал и продолжал плакать. - Ну перес-
тань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.

- Я не верю тебе, - произнес он, наконец, и отстранился. - Никакая ты
не ночная сиделка. Ты ходишь! ты ходишь на Риппер-бан!

- Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?! - и Нинка впилась губами
в губы идиота, обволокла его тело самыми нежными, самыми нестерпимыми
ласками.

Сергей сдался, пошел за нею, и они любили друг друга так же почти,
как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что
чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.

Когда буря стихла, оставив их, лежащих на спинах, словно выброшенные
на пляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:

- Но если это правда! Я тебя! вот честное слово, Нина! Я тебя убью.

Сейчас они сидели в витринах друг против друга, на разных сторонах
переулка: гимназисточка и монахиня. Землячка привалилась к наружной две-
ри, готовая продать билет! И тут из правого проходца возник Сергей:
пьяный, слегка покачиваясь.

Нинка увидела его уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим,
жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжала си-
деть.

Землячка обратила внимание на странного прохожего:

- Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!

- Что? - очнулся Сергей. - Ах, да! извините, - и, опустив голову,
побрел прочь.

Землячка выразительно крутанула указательным у виска.

- Зачем? - шептала Нинка в витрине. - Зачем ты поперся сюда, дура-
чок?..

Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого,
третьего, старая, страшненькая жрица любви без особого труда умыкает
Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатой!

На сей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окна мягко свети-
лись, да и не мог Сергей Нинку не ждать.

Она замерла на мгновенье у двери, собираясь перед нелегким разгово-
ром, но, толкнув ее, любовника не обнаружила. Шагнула в глубь квартиры и
тут услышала за спиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трез-
вый, а победивший отчасти и на время усилием воли власть алкоголя, гля-
дел на нее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макаро-
ва.

- Где ты его взял? - спросила почему-то Нинка и Сергей почему-то от-
ветил:

- Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими на-
бит сейчас весь мир.

- Понятно, - сказала Нинка. - А я-то все думаю: куда деваются мароч-
ки? - и пошла на любовника.

- Ни с места! - крикнул тот и, когда она замерла, пояснил, извиняясь:
- Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед
смертью кое-что еще тебе сказать.

- Перед чьей смертью?

- Я же тебя предупреждал.

- Вон оно что! - протянула Нинка. - Ну хорошо, говори.

Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого писто-
лета ходил ходуном.

- Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, разв-
ратила, поссорила с Богом. Так, правда? Про то, как я затоптала в грязь
чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратила
свое тело!

- Замолчи! - крикнул Сергей. - Замолчи, я выстрелю!

- А я разве мешаю?

Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.

Нинка сказала очень презрительно:

- Все ж ты фавен, Сереженька. Вонючий фавен, - и пошла на него.

Тут он решился все-таки, нажал гашетку.

Жизненная сила была в Нинке необыкновенная: за какое-то мгновенье до
того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинка глубоко пригнулась и
бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, а не в живот, куда
Сергей метил), резко дернула любовника за щиколотки. Он, падая, выстре-
лил еще, но уже неприцельно, а Нинка, собранная, как в вестерне, успела
уловить полсекундочки, когда рука с пистолетом лежала на полу, и с раз-
маха, коленкой, ударила, придавила кисть так, что владелец ее вскрикнул
и макарова поневоле выпустил.

Сейчас Нинка, окровавленная, вооруженная, стояла над Сергеем, а он,
так с колен и не поднявшись, глядел на нее в изумлении.

- Ты хуже, чем фавен, - сказала Нинка. - Я не думала, что ты выстре-
лишь. Ты - гнида, - и выпустила в Сергея пять оставшихся пуль. Поглядела
долго, прощально на замершее через десяток секунд тело, перешагнула,
открыла защелку и, уже не оборачиваясь, вышла на улицу.

Ее распадок выталкивал, выдавливал из себя огромное оранжевое солнце.
С пистолетом в висящей плетью руке, с которой, вдоволь напитав рукав,