Чтение 18–й страницы книги ~Игра в классики~

до тех пор, пока не разберемся, какой линии следовать, как выражается мой
брат, который любит говорить красиво.

-- Ну так оставайся.

-- А ты. понимаешь, по каким причинам я отказываюсь от этого геройского
поступка и чего мне это стоит?

-- Ну конечно.

-- Ну-ка объясни, почему я не ухожу.

-- Ты не уходишь, потому что довольно буржуазен и думаешь о том, что
скажут Рональд, Бэпс и остальные друзья.

-- Совершенно верно. Хорошо, что ты понимаешь: ты сама тут совершенно
ни при чем. Я не останусь из-за солидарности, не останусь из жалости или
потому, что надо давать соску Рокамадуру. Или потому, что нас с тобой якобы
что-то еще связывает.

-- Иногда ты бываешь такой смешной, -- сказала Мага.

-- Разумеется, -- сказал Оливейра. -- Боб Хоуп по сравнению со мной
ничто.

-- Когда говоришь, что нас с тобой ничего не связывает, ты так
складываешь губы...

-- Вот так?

-- Ну да, потрясающе.

Им пришлось хватать пеленки и обеими руками зажимать ими рот -- так они
хохотали, просто ужас, того гляди, Рокамадур проснется. И хотя Оливейра,
закусив тряпку и хохоча до слез, как мог, удерживал Магу, она все-таки
сползла с кресла, передние ножки которого были короче задних, хочешь не
хочешь -- сползешь, и запуталась в ногах у Оливейры, который хохотал до
икоты, так, что в конце концов пеленка выскочила у него изо рта.

-- Ну-ка покажи еще раз, как я складываю губы, когда говорю такое, --
умолял Оливейра.

-- Вот так, -- сказала Мага; и они опять скорчились от хохота, а
Оливейра согнулся и схватился за живот, и Мага над самым своим лицом увидела
лицо Олнвейры, он смотрел на нее блестящими от слез глазами. Они так и
поцеловались: она подняв голову кверху, а он -- вниз головой, и волосы
свисали, точно бахрома, а когда они целовались, зубы касались губ другого,
потому что рты их не узнавали друг друга, это целовались совсем другие рты,
целовались, отыскивая друг друга руками в адской путанице волос и травы,
вывалившейся из опрокинутого кувшинчика, и жидкость струйкой стекала со
стола на юбку Маги.

-- Расскажи, какой Осип в постели, -- прошептал Оливейра, прижимаясь
губами к губам Маги. -- Не могу так больше, кровь к голове приливает ужасно.

-- Очень хороший, -- сказала Мага, чуть прикусывая ему губу. -- Гораздо
лучше тебя.

-- Послушай, ну и грязи от этого мате. Пойду-ка я прогуляюсь по улице.

-- Не хочешь, чтобы я рассказала про Осипа? -- спросила Мага. -- На
глиглико, на птичьем языке.

-- Надоел мне этот глиглико. Тебе не хватает воображения, ты все время
повторяешься. Одни и те же слова. Кроме того, на глиглико нельзя сказать
"что касается".

-- Глиглико придумала я, -- обиженно сказала Мага. -- А ты выдумаешь
какое-нибудь словечко и воображаешь, но это не настоящий глиглико.

-- Ну так вернемся к Осипу...

-- Перестань валять дурака, Орасио, говорю тебе, не спала я с ним. Или
я должна поклясться великой клятвой сиу?

-- Не надо, кажется, я в конце концов поверю тебе и так.

-- И потом, -- сказала Мага, -- сдается мне, я все-таки стану спать с
Осипом, потому только, что ты этого хотел.

-- А тебе и вправду этот тип может понравиться?

-- Нет. Просто за все в жизни надо платить. От тебя мне не надо ни
гроша, а с Осипом я не могу так -- у него брать, а ему оставлять несбыточные
мечты.

-- Ну конечно, -- сказал Оливейра. -- Ты -- добрая самаритянка. И
пройти мимо плачущего солдатика в парке -- тоже не могла.

-- Не могла, Орасио. Видишь, какие мы разные.

-- Да, милосердие не относится к числу моих достоинств. Я бы тоже мог
где-нибудь плакать, и тогда ты...

-- Никогда не видела тебя плачущим, -- сказала Мага. -- Плакать для
тебя -- излишняя роскошь.

-- Нет, как-то раз я плакал.

-- От злости, не иначе. Ты не умеешь плакать, Орасио, это одна из
вещей, которых ты не умеешь.

Оливейра притянул к себе Магу и посадил на колени. И подумал, что,
наверное, запах Маги, запах ее затылка привел его в такую грусть. Тот самый
запах, который прежде... "Искать через посредство, -- смутно подумалось ему.
-- Если я чего-нибудь и не умею, то как раз этого, и еще -- плакать и жалеть
себя".

-- Мы никогда не любили друг друга, -- сказал он, целуя ее волосы.

-- За меня не говори, -- сказала Мага, закрывая глаза. -- Ты не можешь
знать, люблю я тебя или нет. Даже этого не можешь знать.

-- Считаешь, я настолько слеп?

-- Наоборот, тебе бы на пользу быть чуточку слепым.

-- Да, конечно, осязание вместо понимания, поскольку инстинкт идет
дальше разума. Магический путь в потемки души.

-- Очень бы на пользу, -- упрямилась Мага, как она делала всякий раз,
когда не понимала, о чем речь, но не хотела в этом признаться.

-- Знаешь, и без этого я прекрасно понимаю: мы Должны пойти каждый
своей дорогой. Я думаю, мне необходимо быть одному, Лусиа; по правде говоря,
я еще не знаю, что буду делать. К вам с Рокамадуром, который, по-моему,
просыпается, я отношусь несправедливо плохо и не хочу, чтобы так
продолжалось.

-- О нас с Рокамадуром не надо беспокоиться.

-- Я не беспокоюсь, но в этой комнате мы трое без конца путаемся друг у
друга под ногами, это неудобно и неэстетично. Я не слеп, как тебе хочется,
моя дорогая, а потому зрительный нерв позволяет мне видеть, что ты прекрасно
справишься и без меня. Признаюсь: ни одна из моих подруг покуда еще не
кончала самоубийством, хотя это признание смертельно ранит мою гордость.

-- Да, Орасио.

-- Итак, если мне удастся мобилизовать весь свой героизм и проявить его
сегодня вечером или завтра утром, у вас тут ничего страшного не случится.

-- Ничего, -- сказала Мага.

-- Ты отвезешь ребенка обратно к мадам Ирэн, а сама вернешься сюда и
будешь жить преспокойно.

-- Вот именно.

-- Будешь часто ходить в кино и, как прежде, читать романы, с риском
для жизни станешь прогуливаться по самым злачным, самым неподходящим
кварталам в самые неподходящие часы.

-- Именно так.

-- И на улицах найдешь массу диковинных вещей, принесешь их домой и
сделаешь из них что-нибудь. Вонг обучит тебя фокусам, а Осип будет ходить за
тобой хвостом, на расстоянии двух метров, сложив ручки в почтительном
подобострастии.

-- Ради бога, Орасио, -- сказала Мага, обнимая его и пряча лицо.

-- Разумеется, мы загадочным образом будем встречать друг друга в самых
необычных местах, как в тот вечер, помнишь, на площади Бастилии.

-- На улице Даваль.

-- Я был здорово пьян, и ты вдруг появилась на углу; мы стояли и
смотрели друг на друга, как дураки.

-- Я думала, что ты в тот вечер идешь на концерт.

-- А ты, дорогая, сказала мне, что у тебя вечером свиданье с мадам
Леони.

-- И так забавно -- встретились на улице Даваль.

-- На тебе был зеленый пуловер, ты стояла на углу и утешала какого-то
педераста.

-- Его взашей вытолкали из кафе, и он плакал.

-- А в другой раз, помню, мы встретились неподалеку от набережной
Жеммап.

-- Было жарко, -- сказала Мага.

-- Ты мне так до сих пор и не объяснила, что ты искала на набережной
Жеммап.

-- О, совершенно ничего.

-- В кулаке ты сжимала монетку.

-- Нашла на краю тротуара. Она так блестела.

-- А потом мы пошли на площадь Республики, там выступали уличные
акробаты, и мы выиграли коробку конфет.

-- Ужасных.

-- А еще было: я вышел из метро на Мутон-Дюверне, а ты, моя милая,
сидела на террасе кафе в обществе негра и филиппинца.

-- А ты так и не объяснил мне, что тебе понадобилось на Мутон-Дюверне.

-- Ходил к мозолистке, -- сказал Оливейра. -- Приемная у нее в
фиолетово-красных обоях, а по этому фону -- гондолы, пальмы, парочки под
луной. Представь все это тысячу раз повторенное размером восемь на
двенадцать.

-- И ты ходил ради этого, а не ради мозолей.

-- Мозолей у меня не было, дорогая моя, а жуткий нарост на ступне.
Авитаминоз, кажется.

-- Она тебя вылечила? -- спросила Мага, подняв голову и глядя на него
очень пристально.

При первом же взрыве хохота Рокамадур проснулся и запищал. Оливейра
вздохнул, сейчас все начнется сначала, какое-то время он будет видеть только
спину Маги, склонившейся над кроваткой, и ее снующие руки. Он взялся за
мате, достал сигарету. Думать не хотелось. Мага вышла помыть руки,
вернулась. Они выпили два или три кувшинчика мате, почти не глядя друг на