Чтение 91–й страницы книги ~Игра в классики~

но хлеб заплакал, когда я вонзил в него нож. Какая-то французская булка, а
плакала. Я проснулся и не знал, что будет, а нож, по-моему, все еще торчал в
хлебе.

-- Tiens, -- сказал Этьен.

-- Теперь понимаешь: после такого сна просыпаешься, идешь в коридор,
суешь голову под кран, снова ложишься и куришь всю ночь напролет...
Почему-то я решил, что лучше позвонить тебе, может, сходим навестить
старика, который попал под машину, помнишь, я тебе рассказывал.

-- Правильно сделал, что позвонил, -- сказал Этьен. -- Сон какой-то
детский. Только дети могут видеть во сне или выдумать такое. Мой племянник
рассказал мне однажды, что побывал на луне. Я спросил, что он там видел. Он
ответил: "Там был хлеб и сердце". Ну и пекарня ему пригрезилась, я после
этого на детишек без страха смотреть не могу.

-- Хлеб и сердце, -- повторил Оливейра. -- Да, но я видел только хлеб.
Вот так. Тут старуха ждет и уже поглядывает на меня недобро. Сколько минут
можно разговаривать по телефону-автомату?

-- Шесть. А потом тебе начнут стучать в стекло. Ждет только одна
старуха?

-- Старуха, косоглазая женщина с ребенком и какой-то, судя по всему,
торговый агент. Наверняка торговый агент, потому что в руках у него
книжечка, он листает ее как бешеный, а из верхнего кармашка у него
выглядывают три ручки.

-- А может, сборщик налогов.

-- Вот еще двое подошли, парнишка лет четырнадцати, стоит и ковыряет в
носу, а старуха в необычной шляпке, как с картины Кранаха.

-- Ну, тебе уже лучше, -- сказал Этьен.

-- Да. В этой будочке неплохо. Жаль, правда, что столько народу ждет.
По-твоему, мы уже проговорили шесть минут?

-- Ни в коем случае, -- сказал Этьен. -- От силы три, и то едва ли.

-- Значит, старуха не имеет права стучать в стекло?

-- Пусть катится к черту. Конечно, не имеет. У тебя законные шесть
минут, и ты можешь рассказать мне все свои сны.

-- Мне приснился только этот, -- сказал Оливейра. -- Но сон -- еще не
самое страшное. Самое страшное то, что называется пробуждением... А тебе не
кажется, что на самом деле я сплю как раз сейчас и вижу сон?

-- Кто его знает. Это заезженная тема, помнишь, философ и бабочка,
всякий знает.

-- Ты прости, но я еще немного на эту же тему. Мне бы хотелось, чтобы
ты представил себе мир, где можно разрезать хлеб и чтобы он не стонал.

-- И в самом деле трудно представить, -- сказал Этьен.

-- Да нет, я серьезно. С тобой не бывало, чтобы ты проснулся с четким
ощущением, что в этот самый момент и начинается невероятное заблуждение?

-- Именно в таком заблуждении, -- сказал Этьен, -- я пишу замечательные
картины, и мне безразлично, кто я -- бабочка или Фу-Манчу.

-- Ошибка, заблуждение -- какая разница. Кажется, благодаря заблуждению
Колумб добрался до Гуанаани или как он там называется, этот остров. Разве
обязателен этот греческий критерий истины и заблуждения?

-- Я такого не говорил, -- сказал Этьен досадливо. -- Ты сам говорил о
заблуждениях и ошибках.

-- Это был просто образ, -- сказал Оливейра. -- А можно назвать его и
сном. Трудно определить, заблуждение как раз и есть то, о чем нельзя сказать
даже, что это заблуждение.

-- Старуха разобьет тебе стекло, -- сказал Этьен. -- Даже мне слышно.

-- Пусть катится к черту, -- сказал Оливейра. -- Не может быть, чтобы
шесть минут уже прошли.

-- Приблизительно. Кроме того, не забудь про знаменитую
латино-американскую любезность, которую все превозносят.

-- Нет, шести не прошло. Я рад, что рассказал тебе сон, и когда мы
увидимся...

-- Приходи, когда хочешь, -- сказал Этьен. -- Сегодня я уже не буду
писать, ты перебил мне желание.

-- Слышишь, как стучат? -- сказал Оливейра. -- И не только старуха с
крысиным лицом, но и парнишка, и косая. Того гляди, служащий прибежит.

-- Чувствую, тебе придется отбиваться.

-- Да нет, зачем. Я знаю великий способ -- притвориться, будто ни слова
не понимаешь по-французски.

-- А ты и на самом деле не много понимаешь, -- сказал Этьен.

-- Да. Грустно только, что для вас это -- шуточки, в то время как
ничего смешного нет. Просто я не хочу понимать: раз поняв, ты должен принять
то, что мы называем заблуждением. Че, дверь открыли, какой-то тип стучит мне
по плечу. Ну, спасибо, что выслушал меня, чао.

-- Чао, -- сказал Этьен.

Поправив пиджак, Оливейра вышел из будки. Служащий выкрикивал ему прямо
в ухо правила пользования автоматом. "Если бы у меня в руке был нож, --
подумал Оливейра, доставая сигареты, -- возможно, этот тип закукарекал бы
или превратился в букет цветов". Но вещи имели свойство каменеть и такими
оставаться ужасно долго, надо было закурить сигарету, стараясь не обжечься,
потому что руки здорово дрожали, и слушать, слушать вопли служащего, который
уходил и через каждые три шага оглядывался, чтобы еще раз бросить взгляд на
Оливейру и подкрепить свое негодование жестами, и косая с торговым агентом
тоже смотрели на него одним глазом, потому что другим уже следили за
старухой, как бы она не проговорила больше шести минут, а старуха в будке
была точь-в-точь кечуанская мумия из Музея человека, мумия, которая
освещается, если нажмешь кнопочку рядом. Но все было наоборот, как столько
раз случалось во сне: старуха внутри нажала кнопочку и завела разговор с
другой старухой, засунутой в какую-нибудь мансарду этого бескрайне огромного
сна.

(-76)

101

Приподняв голову, Пола сразу же видела календарь: розовая корова на
зеленом поле, а в глубине -- фиолетовые горы под синим небом, четверг -- 1,
пятница -- 2, суббота -- 3, воскресенье -- 4, понедельник -- 5, вторник --
6, Saint Mamert, Sainte Solange, Saint Achille, Saint Servais, Saint
Boniface, lever 4 h. 12, coucher 19 h. 23, lever 4 h. 10, coucher 19 h. 24,
lever coucher, lever coucher, levercoucher, coucher, coucher, coucher298.

Прижавшись лицом к плечу Оливейры, она поцеловала кожу, дышащую потом,
табаком и сном. Рукой, словно издалека, из свободы, она гладила его живот,
проводила по ногам, играла пушистыми волосками -- запускала в них пальцы и
тихонько дергала, чтобы Орасио рассердился и, шутя, укусил ее. На лестнице
кто-то шаркал тапочками, Saint Ferdinand, Sainte Petronille, Saint Fortune,
Sainte Blandine, un, deux, un, deux299, правая, левая, правая, левая,
хорошо, плохо, хорошо, плохо, вперед, назад, вперед, назад. Рука бродила по
спине, медленно ползла вниз, как паук перебирает лапками: один палец,
Другой, третий, Saint Fortune, Sainte Blandine, палец сюда, этот -- сюда,
этот сверху, тот снизу. Ласка проникла в нее медленно, словно из другого
измерения. Это была уже роскошь, surplus300, ну-ка, куснуть тихонько, мягко
преодолеть притворные колебания, упереться кончиком языка в кожу, медленно
впиться ногтем, прошептать: coucher 19 h. 24, Saint Ferdinand. Пола
приподняла голову и посмотрела на Орасио -- глаза его были закрыты. Она
подумала, таков ли он и со своей подругой, матерью мальчика. Он не любил
говорить о той, другой, словно требуя уважения -- не упоминать ее без
крайней необходимости. Когда она спросила его, двумя пальцами приоткрыв ему
глаз и яростно впиваясь поцелуем в рот, который отказывался отвечать,
единственным утешением было молчание, вот и лежать так, друг против друга,
слушая, как дышит другой, время от времени прогуливаясь рукой или ногою по
телу, что дышало рядом, ненастойчивые прогулки, без последствий, остатки
ласк, растраченных в постели, в воздухе, призраки поцелуев, крошечные
личинки ароматов или привычек. Нет, с подругой он этого не делал, такое
могла понять только Пола, только она умела так подчиняться его прихотям.
Просто поразительно, до чего она была по нему. Даже когда она жаловалась,
потому что однажды она стала жаловаться, он решил было освободиться, да
поздно, петля затянулась, и его мятеж только сделал еще глубже и
пронзительнее наслаждение и боль, двойное недоразумение, которое им надо
было преодолеть, потому что была ложь, нельзя же, в конце концов, чтобы одни
и те же руки обнимали, ну конечно, может быть, совсем иначе, если только, ну
да, совсем иначе.

(-144)

102

Вонг, муравей по натуре, раскопал наконец в библиотеке Морелли
экземпляр "Die Vervirrungen des Zoglings Torless" Музиля с дарственной
надписью, в котором одно место было жирно подчеркнуто:

-- Что это за вещи, которые кажутся мне странными? Самые обычные.
Прежде всего -- неодушевленные предметы. Что мне кажется в них странным?
Нечто, чего я не знаю. Именно это! Откуда, черт подери, я черпаю знание
этого "нечто"? Я чувствую, что оно там, оно существует. И вызывает у меня
ощущение, будто оно хочет высказаться. Я злюсь, как человек, который силится
читать по сведенным губам паралитика и не может. Такое впечатление, будто у
меня есть плюс еще одно к обычным пяти чувство, но только оно совершенно не
развито, оно есть, но не действует. Для меня мир полон безмолвных голосов.
Означает это, что я -- ясновидящий или что у меня галлюцинации?

Рональд нашел цитату из "Письма лорда Чандоса" Гофмансталя:

Точно так же, как один раз я увидел через лупу увеличенной кожу своего
мизинца, похожую на равнину, изборожденную полями и ложбинами, так же увидел
я и людей с их поступками. Я больше не могу глядеть на них просто и