Предприятие безнадежное с самого начала, в правке тут же выскакивают
совершенно нетерпимые вещи. Персонаж подошел к лестнице: "Рамон начал
спуск..." Вычеркиваю и пишу: "Рамон стал спускаться..." Бросив править,
снова и снова задаю себе вопрос, каковы подлинные аргументы этого отвращения
к "литературному" языку. "Начал спуск" -- не так уж плохо, если бы не
чересчур просто; но "стал спускаться" -- это совершенно то же самое, разве
что погрубее, прозаичнее (то есть просто передает информацию, и ничего
более), в то время как другое выражение, кажется, все-таки сочетает полезное
с приятным. В форме "начал спуск" меня отталкивает декоративное
использование глагола с существительным, которые мы почти не употребляем в
обыденном языке; в целом же мне претит литературный язык (я имею в виду -- в
моих произведениях). Почему?
все, что я написал за последние годы, то очень скоро окажусь совершенно
неспособным выразить простейшую мысль, описать самую незамысловатую вещь.
Если бы мои аргументы были теми же, что у гофмансталевского лорда Чандоса,
причин для жалоб не было бы, но ежели это отвращение к риторике (а это, по
сути дела, так) вызвано только лишь словесной высушенностью, соответствующей
и параллельной высушенности моего существа, в таком случае лучше отказаться
раз и навсегда от всякого писания. Перечитывать написанное теперь мне
сделалось скучно. Но в то же время за этой нарочитой бедностью, за этим
"стал спускаться", заменившим "начал спуск", я улавливаю нечто меня
ободряющее. Я пишу плохо, и все-таки что-то сквозь это пробивается. Прежний
"стиль" был вроде зеркал для читателя-жаворонка; читатель смотрелся в него,
находил в этом отраду, узнавал себя, как та публика, что ждет, узнает и
получает удовольствие от реплик персонажей какого-нибудь Салакру или Ануя.
Гораздо легче писать так, чем складывать повествование (почти
"раскладывать") так, как хотелось бы мне теперь, потому что теперь не
происходит диалога или встречи с читателем, а есть лишь надежда на диалог с
неким далеким читателем. Разумеется, проблема лежит в плане нравственном.
Возможно, артериосклероз, возраст усиливают эту тенденцию -- боюсь,
несколько мизантропического свойства -- превозносить ethos и открывать (у
меня это открытие сильно запоздало), что эстетические стили -- скорее
зеркало, нежели доступ к метафизическим метаниям.
удовольствия, острая и едкая радость творческого процесса или просто
созерцание красоты теперь уже не кажутся мне наградой, подступом к
абсолютной и удовлетворяющей реальности. Есть только одна красота, которая
пока еще может дать мне этот подступ, она есть цель, а не средство и
является такой потому, что в сознании ее творца человеческая сущность и его
художническая суть тождественны. Напротив, сторона эстетическая
представляется мне только эстетической, и ничем больше. Яснее объяснить я не
могу.
113
слов для того, чтобы отмыться от других слов, сколько грязи ради того, чтобы
забить ароматы "Пиве", "Карон", "Карвен" -- всего этого, что наслоилось
"после Р.Х.". Быть может, сквозь все это надо пройти, чтобы обрести
утраченное право и заново научиться пользоваться словами в их изначальном
смысле.
и он уже переплыл лужу, колыхаясь, как в люльке. Лодка -- только для
взрослых. Дамы и дети -- бесплатно, легонький толчок -- и уже на другом
берегу. Смерть по-мексикански, сахарная голова: "Totenkinder Lieder"...314
непредугаданное путешествие по черным водам!
НЕБО. Тротуар там, в Бурсако, и камешек, любовно выбранный, надо точно
подбить носком ботинка, тихонько, тихонько, хотя Небо совсем близко, вся
жизнь еще впереди.
через оторванную подметку, в гостиничном окне лицо, похожее на клоуна,
строит за стеклом рожи. Тень голубая коснулась собачьей какашки: Париж.
Точно ленивые личинки. Но слово "личинка" еще означает и "маска", Морелли
где-то писал об этом.
114
последнюю апелляцию, направленную 2 числа текущего месяца, Луи Винсент был
казнен сегодня утром в газовой камере тюрьмы Сан-Кинтин, штат Калифорния.
четверым помощникам выйти из камеры и, похлопав Винсента по плечу, выходит
за ними следом. Приговоренный остается в камере один, а пятьдесят три
свидетеля через окошечки наблюдают за ним.
будто желая освободиться от ремней...
потом откидывает ее назад. Изо рта начинает выступать пена.
приговоренный скончался. Свидетели, в числе которых были три журналиста
из...
115
другу, Клуб пришел к выводу, что Морелли в современной манере повествования
видел приближение к тому, что неудачно было названо абстрактным искусством.
"Музыка утрачивает мелодию, живопись утрачивает сюжет, роман утрачивает
описание". Вонг, мастер диалектических коллажей, подвел итог: "Роман,
который нас интересует, -- не тот, что помещает своих персонажей в ситуацию,
а тот, который предлагает ситуацию персонажам. Благодаря чему последние
перестают быть просто персонажами, а становятся персоной, личностью. Нечто
вроде экстраполяции, посредством которой они выскакивают к нам или мы -- к
ним. У Кафки К. -- это его читатель, или наоборот". К этому следует добавить
довольно туманное замечание, в котором Морелли излагал замысел эпизода, где
он собирался оставить персонажи без имен, чтобы в каждом отдельном случае
эта предполагаемая абстракция обязательно была бы заменена гипотетическим
определением.
116
souffrait d'avoir introduit des figures decharnees, qui se deplacaient dans
un monde dement, qui jamais ne pourraient convaincre"317.
единственный достойный выход. Довольно романов гедонистических, где все
разжевано, романов с психологией. Надо стремиться к максимуму, стать
voyant318, как хотел Рембо. Романист гедонистического склада не что иное,
как voyeur319. С другой стороны, хватит и чисто описательной техники, хватит
романов "поведения", добросовестных киносценариев, лишенных подлинных
образов".
макияжа, без того, чтобы время от времени подмигнуть читателю? Только если
отказаться от предположения, что повествование -- искусство. Прочувствовать
его так, как прочувствовали бы мы гипс, наложенный на лицо, чтобы сделать с
него маску. Только лицо это -- наше".
Мане и его "Олимпии", отмечает, что Мане оставляет в стороне природу,
красоту, действие и моральные побуждения во имя того, чтобы сосредоточиться
на пластическом образе. Итак, он, сам того не зная, как бы переносит
современное искусство в средние века. В средние века искусство понималось
как ряд образов, на смену чему при Возрождении и в современную эпоху пришло
изображение действительности. Сам Вентури (или это Джулио Карло Арган?)
добавляет: "Насмешнице истории было угодно, чтобы в тот самый момент, когда
изображение реальной действительности начало становиться объективным, а
потому фотографическим и механическим, одного блестящего парижанина,
собиравшегося писать реалистически, его огромный гений толкнул на то, чтобы
вернуть искусству функцию создания образов..."
Браун Дэн
Афанасьев Роман
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Каменистый Артем