Чтение 8–й страницы книги ~Белый щенок ищет хозяина~

мушкетерские отвороты. Сапоги были страшно большими. Когда Уголек влез
в них, его ноги сделались похожими на лучинки, торчащие из черных
ведер. Но других сапог не было. Славка почесал свою круглую голову и
взглянул на Толика. Толик подумал и сказал:

- Сойдет.

А раз Толик сказал, что сойдет. Уголек не спорил.

Наступил день представления. Зрители устроились на стульях вокруг
арены. В билетах так и было сказано: <Вход свободный со своими
сиденьями>.

Впереди сидели малыши. Их много живет в большом трехэтажном доме. До
сих пор о них не было сказано ни слова лишь потому, что в повести они
не принимали участия. Народ это не очень сообразительный, и толку от
них никакого, один шум.

Но сейчас малыши сидели притихшие и ждали начала, как в настоящем
цирке.

За малышами устроились их родители. Кроме того, там был отец братьев
Селивановых - очень серьезный, очень загорелый и очень высокий человек.

Перед тем, как сесть среди зрителей, он зашел за <кулисы>. Внимательно
и без усмешки осмотрел снаряжение артистов, сухими коричневыми
пальцами расправил перья Георгина, прилаженные к шляпе Уголька. И
спросил мимоходом:

- Готов, дрессировщик?

Почему-то не у своих сыновей спросил, а у него. Уголек поспешно
кивнул. Конечно, готов. Правда, от волнения сосет под ложечкой, но про
это ведь не станешь говорить. И неожиданно для себя Уголек сказал,
искоса глянув на Селиванова:

- А у меня отец - капитан грузового теплохода. Он на Севере.

- Повезло тебе, - заметил Селиванов и пошел на свое место во втором
ряду.

Была в числе зрителей и комендантша тетя Клава. А позже всех пришел
лейтенант милиции Сережа. Сережу, пользуясь давним знакомством,
пригласил Уголек. Он пообещал:

- Ты там такую вещь увидишь! Спасибо говорить будешь.

- Знаю я эти вещи, - усомнился лейтенант милиции. - В Лесном переулке
тоже цирк устраивали. Пришлось вызывать пожарную команду, врача и
плотника.

- Нам Клава разрешила, - успокоил Уголек. - Она тоже придет, - добавил
он между прочим. Услыхав это сообщение, Сережа сделал задумчивое лицо
и сказал, что, пожалуй, стоит прийти посмотреть представление...

А пока представление не началось, лейтенант милиции Сережа смотрел на
комендантшу, которой было двадцать два года и которую все, кроме
малышей, звали просто Клавой. Он смотрел искоса, но так внимательно,
будто хотел сосчитать все веснушки на Клавином лице.

Наконец из сарая донеслась музыка. Это играл Толик. Играл на баяне,
который почему-то называл <полбаяна>. Одеяло с клоуном заколыхалось, и
появилась Тетка в желтом платье, густо обсыпанном елочным блеском. С
загнутых кос тоже сыпался блеск легкими искрящимися струйками.

Тетка с достоинством подождала, когда стихнет восторженный гвалт
малышей, и объявила первый номер.

Полбаяна умолкли, и на арену вырвались братья Селивановы в красных
трусиках. Они с разбегу встали на головы и заслужили аплодисменты.
Потом братья прошлись по арене колесом и показали еще несколько таких
же интересных штук. Малыши начали подвывать от восторга.

Митька, братья Козловы и Шуруп, проникшие в цирк для подрывной
деятельности, пробовали свистеть. Но лейтенант Сережа посмотрел на них
очень серьезно, а Клава пообещала выставить с музыкой.

Едва Толик и Славка скрылись за одеялом, как снова появилась Тетка, с
ватным зайчонком. Она заявила о своем намерении читать басню про
пьяного зайца.

Толик взял свои полбаяна и на басах начал изображать за одеялом
львиное рычание. Получалось здорово.

- Он все умеет, - с восхищением прошептал Уголек в Славкино ухо.

- Ага, - рассеянно отозвался Славка.

- Хороший у тебя брат...

- Ничего... Только принципиальный очень.

- Как это?

- Ну, упрямый. Хочет, чтобы все были такие же, как он.

- Разве это плохо? - удивился Уголек.

- Как когда...

В сарай вернулась довольная Тетка. Снаружи гремели аплодисменты. Тетка
швырнула в угол зайца и велела Мушкетеру готовиться к выходу.

- Собирай свои склянки, Витенька. А потом ваша борьба, акробаты. Не
копайтесь!

Но борьбу пришлось пропустить. Из-за Витьки.

Мушкетер успешно жонглировал стаканами и блюдцем. Упало только два
стакана, да и те не разбились на песке. Но вот появился Славка.
Мушкетер стоял на одной ноге. На другой ноге и на руках у него
вращались картонные обручи. Мушкетер покосился на Славку и сказал:

- Алле!

Славка прицелился и размахнулся...

Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы
она красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент
Славка не нашел пластмассовую посудину и прихватил тяжелую
металлическую миску. Впопыхах Славка не подумал о Витькиной голове.

О ней подумала Тетка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось
чьей-нибудь другой головы. Тетка бы не крикнула. Но опасность грозила
Мушкетеру. Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову
жонглера.

- Ви-ить! - истошно заорала Тетка. Мушкетер поднял глаза, ловко
извернулся и вовремя ушел от гибели. Миска стукнула по ногам
пятилетнюю зрительницу Натку Лопухову и мирно легла на траву. Рев
Натки и глухой ропот родителей грозили срывом представления. Спасти
дело мог лишь неожиданный эффект.

- Марш с манежа, болтан, - тихо и зловеще процедила Тетка. Потом Тетка
подняла руку, мило улыбнулась и объявила:

- Гвоздь программы! Дрессированные звери. Аттракцион <Смерть и
воскрешение браконьера>!

Грянули полбаяна. Из-за одеяла появился самый сообразительный из
пятилетних жителей - Алешка Маковкин. На Алешке Маковкине был синий
бумажный шлем. В руках Алешка сжимал полосатую палку.

Ничуть не тронутый хлопками и криками друзей-зрителей, Алешка встал
посреди арены и поднял палку. Полбаяна угрожающе завыли. Одеяло
откинулось, и, сверкая нарядом, появился дрессировщик Угольков.

Уголек тянул деревянную тележку. В тележке, сонно щурясь, лежал Вьюн.
Регулировщик Алешка Маковкин махнул жезлом. Полбаяна оборвали вой.
Уголек дернул за цепочку, и Вьюн сел, подняв передние лапы...

Теперь, пока не поздно, следует рассказать, что должно было случиться
дальше.

Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:

- Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?

Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.

- Четыре ноги! - следовало удивиться Алешке.

Уголек собирался заступиться за Вьюна-Папиросыча, сказать, что это
очень больной человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по
земле.

После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из песка,
и делать вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от
милиционера Алешки, прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть
мертвым. Тетка, одетая врачом, не сможет оживить умершего от страха
Папиросыча.

- Папиросыч! Вашу малину ребята едят! - крикнет из сарая Славка своим
оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч,
кинется спасать малинник...

Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант
милиции Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется
печальная жизнь. Но...

- Гражданин Папиросыч, - скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. -
Сколько у вас ног?

Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин
не дергает за цепочку?

- Гражданин Папиросыч... - жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка
скользнула из пальцев Уголька. Уголек смотрел куда-то вдаль. Он не
думал о цепочке. Он не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже,
о цирке. В просвете между зрителей, окружавших арену тремя тесными
кольцами. Уголек видел забор и открытую калитку.

У калитки стоял Белый Щенок.

Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги,
тяжелые, как якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.

И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот,
и опять навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.

Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось что-то пестрое, с
оранжевыми перьями на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался
тише и закончился шумным всплеском...

Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плаща-скатерти и с рукавов
стекали мутные капли.

А щенка не было нигде.

Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.

- Это. Что. Такое? - прозвенел металлический голос. Мама стояла за
спиной Уголька. По лицу ее он понял, что вереница несчастий только
началась.