Чтение 4–й страницы книги ~Неспешность~

только затем, чтобы позабавить какую-то незнакомку.

Потом появляются другие друзья, рассаживаются, затевают болтовню;
Машу травит анекдоты, Гужар в коротких сухих репликах выставляет напо-
каз свою книжную эрудицию, раздается женский смех. Понтевен молчит,
словно воды в рот набрал; он выжидает; когда его молчание достигает
достаточной зрелости, он изрекает: "Моя малышка вечно требует от меня
некоторой грубости в поведении".

Боже ты мой, каким тоном он умеет произносить подобные фразы! Даже
посетители за соседними столиками смолкают и навостряют уши; в воздухе
трепещет нетерпеливое хихиканье. Да что же забавного в том факте, что
подружка Понтевена требует от него грубых замашек? Все дело, должно
быть, в магии голоса, и Венсан тут же начинает мучиться от зависти,
понимая, что его собственные голосовые данные в сравнении с данными
Понтевена все равно что какая-нибудь простецкая дудка, дерзнувшая со-
перничать с виолончелью. Понтевен говорит негромко, никогда не повышая
голоса, который, однако, наполняет весь зал и перекрывает все осталь-
ные звуки.

Он продолжает: "Грубое поведение... Но я не способен на такое! Я
вовсе не груб! Я - сама утонченность!"

Хихиканье продолжает трепетать в воздухе, и, чтобы как следует им
насладиться, Понтевен делает очередную паузу.

Потом говорит: "Время от времени ко мне забегает молоденькая маши-
нистка. И вот однажды во время диктовки я схватил ее за волосы, стащил
со стула и поволок в постель. Но на полпути отпустил и покатился со
смеху: "Ах, какое недоразумение, ведь это не вы хотели от меня грубос-
ти. Ах, простите меня, мадемуазель!"

Все кафе разражается хохотом, даже Венсан, который снова полюбил
своего учителя.

И, однако, на следующий день он сказал ему тоном упрека: "Понтевен,
ты не только теоретик плясунов, но и сам великий плясун".

Понтевен (в легком замешательстве): "Ты валишь в одну кучу разные
понятия".

Венсан: "Когда мы вместе, ты и я, и к нам присоединяется кто-то
третий, пространство, в котором мы находимся, тут же разделяется на
две части: вновь прибывший и я оказываемся в партере, а ты - ты выде-
лываешь свои пируэты на сцене".

Понтевен: "Говорят же тебе, что ты валишь в одну кучу разные поня-
тия. Термин "плясун" приложим исключительно к эксгибиционистам общест-
венной жизни. А у меня она не вызывает ничего, кроме отвращения".

Венсан: "Ты вел себя перед этой дамой точь-в-точь как Берк перед
кинокамерой. Ты хотел выглядеть самым лучшим, самым умным. А по отно-
шению ко мне не погнушался применить вульгарнейший прием дзюдо эксги-
биционистов".

Понтевен: "Быть может, это было дзюдо эксгибиционистов, но не мо-
ральное дзюдо! Лишний довод в пользу того, что ты ошибаешься, причис-
ляя меня к плясунам. Ибо плясун хочет выглядеть более высокоморальным,
чем все остальные. А я хочу казаться хуже, чем ты".

Понтевен (внезапно меняя прежний выспренний тон на самый что ни на
есть искренний): "Если я задел тебя, Венсан, прости меня".

Венсан (мгновенно растроганный извинением Понтевена): "Мне не за
что тебя прощать. Я знаю, что все это было шуткой".

То, что они встречались в "Гасконском кафе", не было случайностью.
Среди их святых покровителей д'Артаньян был самым великим: покровите-
лем дружбы, единственной ценности, которую они чтили как святыню.

Понтевен продолжает: "В самом широком смысле слова (и здесь ты, без
сомнения, прав) плясун, конечно же, таится в каждом из нас, и я не мо-
гу с тобой не согласиться: когда на горизонте появляется женщина, я
становлюсь плясуном в десять раз более ретивым, чем все другие. Что с
этим поделаешь? Эта штука сильнее меня".

Растроганный до глубины души, Венсан дружески смеется, а Понтевен
продолжает гнуть свое покаянным тоном: "Впрочем, поскольку я, как ты
только что признал, являюсь великим теоретиком плясунов, между ними и
мной должна существовать хоть малая малость общего, без которой я не
смог бы их понять. В этом я с тобой согласен, Венсан".

На этой стадии раскаявшегося друга Понтевен и впрямь становится те-
оретиком: "Но только самая малая малость, потому что в точном смысле,
какой я вкладываю в это понятие, у меня нет ничего общего с плясуном.
Я считаю не только возможным, но и вероятным, что истинный плясун, ка-
кой-нибудь Берк или Дюберк, оказавшись рядом с женщиной, не испытывает
ни малейшего желания выставляться и соблазнять ее. Ему и в голову не
придет плести ей ахинею про машинистку, которую он будто бы потащил за
волосы в постель, спутав с другой барышней. Он горит желанием соблаз-
нить публику, а это ведь не та или другая женщина, вполне конкретная и
зримая, а несметная толпа невидимок. Послушай, да это же еще одна не-
разработанная глава из теории плясунов: публика-невидимка! Плясун за-
голяется не передо мной и не перед тобой, а перед всем миром. А что
такое этот пресловутый "весь мир"? Безликая бесконечность! Чистая абс-
тракция!"

В разгар их беседы появляется Гужар в компании с Машу, который пря-
мо с порога обращается к Венсану: "Ты, помнится, говорил мне, будто
тебя пригласили на крупный конгресс энтомологов. Так вот, у меня но-
вость: Берк тоже там будет".

Понтевен: "Опять он? Ну прямо какой-то вездесущий тип!"

Венсан: "Да что ему, черт возьми, там делать?"

Машу: "Ты сам энтомолог, тебе виднее".

Гужар: "Будучи студентом, он целый год занимался в школе высшей эн-
томологии. А теперь, наверно, надеется, что на этом конгрессе ему при-
судят звание почетного энтомолога".

"Нужно заявиться туда, - заключает Понтевен, - и устроить там фор-
менный бордель. - И, оборачиваясь к Венсану: - А твоя задача - провес-
ти нас всех туда тайком, с черного входа!"

Вера уже спит; я открываю окно, выходящее в парк, и думаю о прогул-
ке, которую когда-то совершили в нем мадам де Т. и ее юный кавалер,
выйдя ночью из парка, об этой незабываемой прогулке в три этапа.

Первый этап: они гуляют рука об руку, беседуют, потом находят ска-
мейку на лужайке, садятся на нее, не расплетая рук, продолжая беседо-
вать. Стоит лунная ночь, сад террасами спускается к Сене, чье журчание
сливается с шелестом деревьев. Попробуем уловить обрывки их разговора.
Кавалер молит о поцелуе. Мадам де Т. отвечает: "Я бы не прочь, вы
слишком возгордитесь, натолкнувшись на отказ. Ваше самолюбие внушит
вам, будто я вас боюсь".

Все, что говорит мадам де Т., - это плод искусства, искусства бесе-
ды, не оставляющего ни один поступок без комментариев и постоянно ра-
ботающего над его осмыслением; на сей раз, например, мадам де Т. наг-
раждает кавалера поцелуем, которого он у нее домогается, но перед этим
предлагает своему согласию собственную интерпретацию: она позволяет
себя поцеловать, но лишь для того, чтобы удержать гордыню кавалера в
границах благопристойности.

Когда, в результате умственной игры, она превращает поцелуй в акт
сопротивления, никто не остается внакладе, и менее всего - сам кава-
лер; он должен принимать эти условия всерьез, ибо они составляют часть
духовного демарша, на который ему надлежит реагировать другим духовным
демаршем. Беседа - это не пустое времяпрепровождение, совсем наоборот:
именно она-то и организует время, управляет им и диктует ему законы,
которые то обязано соблюдать.

Конец первого этапа их ночи: за поцелуем, который она подарила ка-
валеру, чтобы он не слишком возгордился, следует другой, поцелуи "спе-
шат, толпятся, прерывают беседу, занимают ее место...". Но вот дама
встает и решает вернуться в замок.

Какое искусство мизансцены! После первого смятения чувств нужно бы-
ло показать, что наслаждение любви еще не стало зрелым ее плодом; нуж-
но было набить ему цену, сделать его более желанным, нужно было соз-
дать перипетию, обстановку напряжения и волнующего ожидания. Возвраща-
ясь к замку вместе с кавалером, мадам де Т. разыгрывает возврат к ну-
левой точке их отношений, прекрасно сознавая, что в последний момент
она будет в силах изменить ситуацию и продолжить их свидание. Для это-
го довольно всего одной фразы, одной краткой формулы, которых вековое
искусство беседы накопило десятки. Но как бы в силу неожиданного заго-
вора, непредвиденной нехватки вдохновения она не может вспомнить ни
одной. Она оказывается в положении актрисы, внезапно позабывшей свою
роль. Ведь ей нужно знать ее назубок: те времена совсем не похожи на
наши, когда девице достаточно сказать: ты хочешь, я хочу, так чего же
нам терять время! Для мадам де Т. и ее кавалера подобная откровенность
была запретным барьером, преодолеть который они не могли, несмотря на
все свои вольнодумные убеждения. Если же ни одному, ни другому не при-
ходит вовремя в голову никакой подходящей мысли, если они не могут
найти никакого повода для продолжения прогулки, им остается, в силу
простой логики их взаимного молчания, вернуться в замок и разойтись по
своим покоям. Чем настойчивей оба они ищут предлог, чтобы остановиться
и заговорить вслух, тем сильнее ощущают, что их уста скованы: все сло-
ва, которые могли бы прийти им на помощь, попрятались кто куда, и обо-
им осталось только безнадежно взывать к ним о помощи. Вот почему, дой-
дя до ворот замка, "словно повинуясь безмолвному сговору, мы замедлили
шаги".

К счастью, в последний момент в сознании дамы словно бы проснулся
некий внутренний суфлер и она вспомнила свою роль, обратившись к спут-
нику с упреком: "Я не очень-то довольна вами..." Наконец-то, наконец!
Еще одно усилие - и все будет спасено! Она сердится! Она отыскала по-