гвозди жевать могу. А вот сейчас никак не переварю, чего вы говорите. Не
по зубам мне. Не учили меня этому. Книжки я люблю, и стихи тоже, и читаю
всякую свободную минутку, а только по-вашему отродясь про них не думал.
Потому и толковать про них не умею. Я вроде как штурман - занесло не-
весть куда, а ни карты, ни компаса нету. Надо мне сориентироваться. Мо-
жет, укажете, куда держать путь? Вы-то откуда узнали все это, про что
рассказывали?
еще недосягаемей, ее отнесло по крайней мере еще на миллион миль.
вежда, и принялся спрашивать дальше:
- В старшие классы вы не ходили? Нет, конечно. Ну а восемь классов кон-
чили?
переходил с отличием.
ку кресла, даже кончикам пальцев стало больно. И в эту минуту в дверях
появилась какая-то женщина. Девушка встала и стремительно пошла ей
навстречу. Они поцеловались и, обняв друг друга за талию, направились к
нему. Мамаша, видать, подумал он. Была она высокая, светловолосая,
стройная, осанистая и лицом красивая. Платье как раз под стать дому.
Глаз радуется, такое оно складное да нарядное. И сама и платье - прямо
как на сцене. А потом он вспомнил, сколько раз стоял и глазел, как вхо-
дят в лондонские театры такие вот важные разряженные дамы, и сколько раз
полицейские выталкивали его из крытой галереи на моросящий дождь. И сра-
зу же воспоминания перенесли к Гранд-отелю в Иокогаме, там с обочины
тротуара он тоже видал таких важных дам. Теперь перед глазами замелькали
бесчисленные картины самого города Иокогамы и тамошней гавани. Но угне-
тенный тем, что ему сейчас предстояло, он постепенно погасил калейдоскоп
памяти. Он знал, надо встать, тогда тебя познакомят, и неловко поднялся
с кресла, и вот он стоит - брюки на коленях пузырятся, руки нелепо по-
висли, лицо напряглось в ожидании неизбежной пытки.
кался, его шатало, кидало из стороны в сторону, казалось, ему вовек не
дойти. Но наконец он все-таки вступил в столовую, и его посадили подле
Нее. Его испугала целая выставка ножей и вилок. Они ощетинились, предве-
щая неведомые опасности, и он завороженно уставился на них, пока на их
слепящем фоне не двинулись чередой новые картины матросского кубрика,
где он и его товарищи ели солонину, раздирая ее складными ножами и рука-
ми, или видавшими виды оловянными ложками черпали из жестяных мисок гус-
той гороховый суп. В ноздри била вонь от тухлого мяса, в ушах отдавалось
громкое чавканье едоков, и чавканью вторил треск обшивки и жалобный
скрип переборок. Он смотрел, как едят матросы, и решил, что едят они,
как свиньи. Да, здесь надо поосторожней. Чавкать он не будет. Надо быть
начеку.
братья, напомнил он себе, и они сразу показались ему славными ребятами.
Как любят друг друга в этой семье! Ему вновь представилась встреча Руфи
с матерью - вот они поцеловались, вот идут к нему обнявшись. В его мире
таких нежностей между родителями и детьми не увидишь. Ему открылось, ка-
ких жизненных высот достиг мир, стоящий выше того, где обретается он.
Это - самое прекрасное из того немногого, что уловил здесь его беглый
взгляд. Он был глубоко тронут, и нежность, рожденная пониманием, смягчи-
ла сердце. Всю свою жизнь он жаждал любви. Любви требовало все его су-
щество. Так уж он был устроен. И однако жил без любви и мало-помалу
ожесточался. И даже не знал, что нуждается в ней. Не знал и теперь. Лишь
увидел ее воочию, и откликнулся на нее, и подумал, как это прекрасно,
возвышенно, замечательно.
миться с этим семейством - с ней, с ее матерью, с братом Норманом. Арту-
ра он уже кое-как знал. А знакомиться еще с отцом - это уж было бы слиш-
ком. Казалось, никогда еще он так тяжко не работал. Рядом с этим самый
каторжный труд - просто детская игра. На лбу проступила испарина, рубаш-
ка взмокла от пота - таких усилий требовал весь этот незнакомый обиход.
Приходилось делать все сразу: есть непривычным манером, управляться с
какими-то хитроумными предметами, поглядывать исподтишка по сторонам,
чтобы узнать, как с чем обращаться, впитывать все новые и новые впечат-
ления, мысленно оценивать их и сортировать, и притом он ощущал властную
тягу к этой девушке, тяга становилась неясным, мучительным беспо-
койством. Жгло желание стать вровень с нею в обществе, и опять и опять
сверлила мысль, каким бы способом ее завоевать, и возникали в сознании
смутные планы. А еще, когда он украдкой взглядывал на сидящего напротив
Нормана или на кого-нибудь другого, проверяя, каким ножом или вилкой на-
до сейчас орудовать, черты каждого запечатлевались в мозгу, и невольно
он старался разобраться в них, угадать, - что они для нее. Да еще надо
было что-то говорить, слушать, что говорят ему и о чем перебрасываются
словами остальные, и, когда требовалось, отвечать, да следить, как бы с
языка по привычке не слетело что-нибудь неприличное. Он и так и замеша-
тельстве, а тут в придачу еще лакей, непрестанная угроза, зловещим
сфинксом бесшумно вырастает за спиной, то и дело загадывает загадки и
головоломки и требует немедленного ответа. С самого начала трапезы Мар-
тина угнетала мысль о чашах для ополаскивания пальцев. Ни с того ни с
сего он поминутно спохватывался, когда же их подадут и как их признать.
Он слыхал про такой обычай и теперь, оказавшись за столом в этом благо-
родном обществе, где за едой ополаскивают пальцы, он уж беспременно,
вот-вот, рано или поздно увидит эти самые чаши, и ему тоже надо будет
ополоснуть пальцы. Но всего важнее было решить, как вести себя здесь,
мысль эта глубоко засела в мозгу и, однако, все время всплывала на по-
верхность. Как держаться? Непрестанно, мучительно бился он над этой за-
дачей. Трусливая мыслишка подсказывала притвориться, кого ни то из себя
разыграть, другая, еще трусливей, остерегала - не по плечу ему притво-
ряться, не на тот лад он скроен и только выставит себя дураком.
тише воды, ниже травы. И не подозревал, что своей молчаливостью опровер-
гает слова Артура, - тот накануне объявил, что приведет к обеду дикаря,
но им бояться нечего - дикарь презанятный. В тот час Мартин Иден нипочем
бы не поверил, что брат Руфи способен на такое предательство, да еще
после того, как он этого брата вызволил из довольно скверной заварушки.
И он сидел за столом в смятении, что он тут не к месту, и притом зачаро-
ванный всем, что происходило вокруг. Впервые в жизни он убедился, что
можно есть не только лишь бы насытиться. Он понятия не имел, что за блю-
да ему подавали. Пища как пища. За этим столом он насыщал свою любовь к
красоте, еда здесь оказалась неким эстетическим действом. И интеллекту-
альным тоже. Ум его был взбудоражен. Здесь он слышал слова, значения ко-
торых не понимал, и другие, которые встречал только в книгах, - никто из
его окружения, ни один мужчина, ни одна женщина, даже произнести бы их
не сумели. Он слушал, как слова эти слетают с языка у любого в этой уди-
вительной семье - ее семье, - и его пробирала дрожь восторга. Вот оно
необыкновенное, прекрасное, полное благородной силы, про что он читал в
книгах. Он был в том редком, счастливом состоянии, когда видишь, как
твои мечты гордо выступают из потаенных уголков фантазии и становятся
явью.
ваться в тени, слушал, наблюдал, радовался и сдержанно, односложно отве-
чал: "Да, мисс" и "Нет, мисс" - ей и "Да, мэм" и "Нет, мэм" - ее матери.
Отвечая ее братьям, он обуздывал себя, - по моряцкой привычке с языка
готово было слететь "Да, сэр", "Нет, сэр". Так не годится, это все равно
что признать, будто ты их ниже, а если хочешь ее завоевать, это нипочем
нельзя. Да и гордость в нем заговорила. "Право слово, - в какую-то мину-
ту сказал он себе, - ничуть я не хуже ихнего, ну, знают они всего види-
мо-невидимо, подумаешь, мог бы и я их кой-чему поучить". Но стоило ей
или ее матери обратиться к нему "мистер Иден", и, позабыв свою во-
инственную гордость, он сиял и таял от восторга. Он культурный человек,
вот так-то, он обедает за одним столом с людьми, о каких прежде только
читал в книжках. Он и сам будто герой книжки, разгуливает по печатным
страницам одетых в переплеты томов.
кроткая овечка, - он упрямо думал да гадал, как же себя повести. Был он
отнюдь не кроткая, овечка, и роль второй скрипки, никогда не подошла бы
этой благородной, сильной натуре. Говорил он, лишь когда от него этого
ждали, и говорил примерно так, как шел в столовую: спотыкался, останав-
ливался, подыскивая в своем многоязычном словаре нужные слова, взвешивая
те, что явно годятся, но боязно - вдруг неправильно их произнесешь, -
отвергая другие, которых здесь не поймут, или они прозвучат уж очень
грубо и резко. И непрестанно угнетало сознание, что из-за этой осмотри-
тельности, мешающей оставаться самим собой, он выглядит олухом. Да еще
вольнолюбивый нрав теснили эти жесткие рамки, как теснили шею крах-
мальные оковы воротничка. Притом он был уверен, что все равно сорвется.
Природа одарила его могучим умом, остротою чувств, и неугомонный дух его
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Куликов Роман
Акунин Борис
Посняков Андрей