А те вывозят за границу. Потому Глеб вечно беден, он даже не осознает, как
поднимаются цены на его картины... А в ближайшие год-два они подскочат
невероятно, поверьте мне, потому что все больше людей начинают понимать, что
это такое...
нужна хорошая, вот что. Тогда все наладится, и картины не будут попадать к
спекулянтам. Добрая, разумная и простая баба, - и она добавила потише,
взглянув на Катю, сидевшую вдалеке. - Ему надо жениться, но, конечно, не на
подпольной царевне с интеллектом вместо короны, - и она усмехнулась, - тогда
он не пропадет...
можно, на некоторых вдохновительницах.
первый раз у Омаровых, и все казалось ей еще сердечней, чем у Олега.
небольшую порцию рыбы. О нем мало кто слышал из присутствующих, но те, кто
слышали, с тайным любопытством посматривали на него.
для здоровья... Как вы думаете?
взглянув на нее. - Йога - это единение с Богом, а не физкультура.
единстве с Богом. Я хочу быть при себе.
за ваше желание. - На Восток повсюду в мире большая мода сейчас, но, увы,
увы, способность его понять... увы... увы... очень страдает... мягко
говоря... как эта селедка... - и он воткнул вилку в кусочек селедки на
блюдце. - Итак, выпьем, за то, чтобы быть при себе, - и он поднял рюмку
чего-то крепкого и подмигнул даме. - Это хороший тост. Я и сам хочу быть при
"себе". Только вот что понимать под этим "себе", при котором надо быть. В
этом-то весь вопрос и все различие.
Неожиданный разговор о йоге прервался...
восклицания, обрывались слова...
вскоре гостиная преобразилась: один ее угол был освобожден, и в этом углу за
маленьким старинным столиком под портретом царедворца давно прошедших времен
должен был читать автор.
диванах, стульях, группами, поодиночке, в углах, и в центре. Верхний свет -
по обычной традиции "подпольного" чтения - был погашен, так что слушатели
оказались в полутьме: горела только настольная лампа на "авторском"
"антикварном" столике.
искусства, "яд", который оживлял.
маленьким столиком, но все неудобства были позабыты. Вика Семенова,
радостная и нервная, устроилась на полу рядом с Катей и не сводила горящих
глаз с мужа.
идиотах. В нем был поток бешеного издевательства над обычным, горизонтальным
интеллектуализмом, проведенный частично его же собственным острым умом. Ум,
как сабля, обращенная внутрь, отрицал самого себя. И это была апология
бесконечного покоя в душе.
в призраков, глядящих пустыми глазами на исчезающий мир. Ничто не могло
поколебать их блаженной тишины.
вздыхая, про себя соглашались, что какая-то правда во всем этом есть. Хотя
их немного раздражало, что такой рафинированный эстет и интеллектуал, как
Геннадий Семенов, глумится над умом. Впрочем, в рассказе была легкая ирония
по отношению ко всем: и интеллектуалам, и идиотам. Но она была настолько
скрытой и неуловимой, что мало кто чувствовал ее. А те, кто чувствовал,
улыбались про себя в полумраке гостиной. Для них автор не принимал ни ту, ни
иную сторону, а подобно древней птице, парил над землей.
довольно большого напряжения, чтоб его правильно воспринять. А потом, когда
автор закончил, - раздался взрыв восклицаний, вопросов, взглядов... Взгляды
были особенно странными и близкими - они спрашивали: "Ну, а что потом? Что
будет? Ты знаешь, что будет?" Они точно уводили от рассказа куда-то дальше -
в почти последнюю сферу. Но знал ли сам автор, "что будет"? ... Его душа,
однако, словно соприкасалась с другими душами и уходила с ними - в эту почти
последнюю сферу.
Омаров.
своим широким синим мраком уже смотрело им в окна.
уходящие вдаль разговоры долго не утихали; некоторые подходили к столу,
выпивали бокал вина и снова присоединялись к спорящим...
истощился, Омаров негромко объявил:
что-то из портфеля, пока, наконец, не достал грязную потрепанную школьную
тетрадку.
этого он выбирал уединенные кладбища, особенно, если недалеко от них ютились
отключенные пивнушки. Чтобы начать писать, он вставал обычно рано утром и,
прихватив портфельчик, отправлялся в такую пивнушку, где чуть ли не с
восходом солнца можно было попробовать пивка. Он любил пивные погрязней и
позаброшенней, и чтоб было мало народу. Тогда взяв две-три кружечки - не
больше, - он подсаживался к какому-нибудь наиболее химеричному существу и
погружался вместе с ним в некий провал бытия, который он называл
"разговором". Но Валя не прочь был также выпить пивка и один, чтоб подумать
о рассказе или просто посозерцать "пропащих" (которых он вовсе не считал
"пропащими" по большому счету). А потом он уединялся на какую-нибудь
облюбованную могилку (больше всего он обожал могилки юных девушек) и начинал
писать, приспособившись на скамеечке или под деревом...
сегодня.
рук как-то соответствовали ритму и смыслу рассказа. Хотя произносил слова он
не тихо, но создавалось впечатление, что шептал. Первая история была про
покойника, но такого, который остался жить, будучи мертвым. Тело его - после
смерти - не сгнило, а напротив, сладостно оживилось и стало резвым, молодым,
и даже раздулось, как у поросеночка; потому покойника и признавали за
живого. Но душа его уже была не здесь, она ушла далеко, в самые темные и
глухие подвалы потустороннего мира. И хотя внешне душа могла чуть-чуть
проявляться и в этом мире, основная ее жизнь проходила в чудовищных
кошмарах, которые труп не мог выразить на человеческом языке. Его глазки
потускнели, стали как камень, так что ничему не соответствующий ужас и
страдания внутри были закрыты для постороннего взгляда. Окружающие принимали
его за веселого и разностороннего человека и замучили приглашениями на
вечеринки, танцы, свидания. Возможно, его поросячье тело - которое было в
таком контрасте с внутренним адом - приводило к таким заблуждениям
относительно его общей "веселости". Впрочем, тело иногда действительно жило
само по себе, даже норовило сорвать сексуальные наслаждения (" надо брать от
жизни все", - говорил ум тела). Труп кивал головой, порой хохотал, обнажая
пасть, пьянствовал, ходил к любовницам, но только иногда какая-нибудь
чересчур интуитивная девочка, заглянув в его глаза, чуть не падала в обморок
- прямо на пол, тут же.
девушке. Клоп, натурально, был не просто клоп, а реаркарнация заблудшей
души.
деградируя, неуклонно и неуклюже приближаясь к нашему земному миру, где она,
наконец, и воплотилась в виде клопа. Душа эта была тяжелая, битая и
измученная.
воплощенной в клопа, была сделана милость, некая компенсация за предыдущую,
бесконечную цепь тупых и диких страданий; душа, находясь в клопе, могла
иногда вспоминать "былое", т.е. более приличные предшествующие свои жизни,
еще до крутого поворота вниз. Такая способность, данная свыше, граничила,
разумеется, с чудом, но в то же время это был небольшой тихий подарок
судьбы, чуть-чуть смягчающий предыдущие бред и мрак. Клоп ею разумно
пользовался, чтобы "отдыхать" от полной ничтожности своего бытия. И вот он
"вспомнил" свою последнюю светлую жизнь: она состоялась "давно", где-то в
полуматериальных гигантских сферах Вселенной, невидимых для физического
глаза. Самым лучшим его воспоминанием о тех "годах" была "маменька", т.е.
тамошнее существо, с помощью которого он и воплотился в том мире, отнюдь,
разумеется, не земным способом. И каким-то сверхъестественным образом клоп
почувствовал, что это последнее любимое им существо (после этого начался для
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Панов Вадим
Шилова Юлия
Василенко Иван