корзинками.
опоздает. Он на расписание не смотрит. Эва, опять на небе солнышко...
время рейсу, - проговорил какой-то старичок из местных.
разбрелись: кто ходил вокруг автобуса, кто пошел в лес по грибы.
в лес, но долго стоял около дерева. В уме скелетов больше не было, была
Анна... Днем добрались до аэродрома - огромного пустыря, напоминающего
площадь на станции, только без домишек по краю. Два-три покореженных
самолета стояли на земле.
на аэродроме, как на лужайке, образовалась очередь около пустоты. Старушка с
тремя корзинками норовила первая. Дед пел песни. А Федор никого не видел:
иногда вместо людей в сознании выплывали столбы. В воздухе летали и
хлопотливо каркали мокрые, черные птицы.
развалиться.
машину, полупьяный летчик погонял: быстрее, быстрее. Набитый самолетик
поднялся вверх, к воронам. Сквозь наружную стенку пассажирам слышались мат и
пьяное уханье летчика, разговаривавшего с кем-то по радио. В высоте
отвалилась и полетела к земле дверца пассажирской кабины. "Как бы не
вывалиться", - испуганно подумала рваная старушонка и отодвинулась от
образовавшейся пустоты.
летчик ругался с кем-то, наземным, по рации:
суете, пассажиры высыпали наружу.
него бензин меняли на водку.
цели.
самолет ногой, как телегу.
замечал существование машин.
на него тряпкой и норовил убежать в лес. Но Федор не отставал, держа его за
рукав. Спал на полу, в избе, недоверчиво щурясь от мирского света, пряча
голову вниз, во тьму. Изумлял он также тем, что играл с маленькой,
иссушенной девочкой в прятки.
же время прячущегося от неизвестно чего...
безобразия Федор и сам готов был поиграть. Молодежь шарахалась от тяжелого,
угрюмого и серьезного выражения его лица. С таким видом он и играл в бабки.
Да еще мертво сопел при этом. Домой, в избу, возвращался один, нелепо
осматриваясь, провожаемый воем бездомных и точно чуящих его кошек.
восходящему солнцу, он пошел на ближайшую станцию. Соннов уже давно не
относился к солнцу, как к солнцу: оно казалось ему мертвенным, опаляющим,
вымершим изнутри существом, совершающим свой ход для других. И ему было
приятно греться в этих лучах смерти, впитывать тепло от погибшего для него
существа.
В этот миг он казался самому себе единственно существующим во вселенной и
способным раскидать весь приютившийся хлам.
стало томить его. Они, конечно, не подавляли его бытие; нет, он по-прежнему
чувствовал себя самодовлеющим, но одновременно они странно раздражали его
своей загадочностью и иллюзорностью; и вместе с тем весь мир от них
становился иллюзорным.
с какой Федор иногда ощущал себя; это была мутная, внешняя иллюзорность,
которую страшно было перенести на себя и которая нуждалась в активном
преодолении. Одну старушонку в поезде Федор даже больно ущипнул за ляжку.
Она вскрикнула, но Федор тут же, наклонившись, так посмотрел в ее лицо, что
старушка почти исчезла.
поленом проломил голову лошади. И, скрывшись, долго смотрел из окна пивной
как убирали труп этой лошади. Ближе к Москве, в городишке Н, вдруг почесал
жирно-извивную шею подвернувшейся молодой женщины.
вагоне электрички, он мысленно выбирал подходящие жертвы. Не то что он
совсем уже ошалел и рассчитывал убивать где попало, но он просто совершал
своего рода психологические упражнения: кого бы он убил с удовольствием, а
кого - без.
больше тянуло на одухотворенные, ангельские личики; или необычные:
вздрагивающую от страха перед бешенным движением поезда, ему особенно
захотелось задушить прямо здесь, за горло, в этом темном углу, в котором она
думала схорониться; прикончить и потом заглянуть всем ликом своим в ее
мертвые, стекленеющие глаза, в которых, может быть, отразится весь
внутренний ход ее жизни, теперь исчезающий в вечность.
содрать кожу со смачно жующей, перенаполненной женщины, сидящей к нему
спиной. Содрать и посмотреть, как она будет есть, обнаженная-мясная, без
кожи. Его даже чуть напугало это желание, не имеющее прямого отношения к его
идее-убийству. Федор встал и вышел на площадь, в пространство. Немного
побродил, быстро войдя в свое обычное состояние.
оторванностью от его собственного существования. " Ишь, кроссвордов сколько
Господь на свете поставил, - думал он, смачно сплевывая и внимательно
вглядываясь в лица прохожих. - Говорят, ходят, и все без меня... И вроде
таких же, как я... Хм... Загадка... Смыть бы их всех... туда... в пустое
место".
существовании.
к внешне-живому, к людям.
казались ему, оглушенному своим миром, чуть истеричными, сдвинутыми даже в
своей покинутости и нирване.
захудалом домике, жила сморщенная, почти столетняя старушка Ипатьевна, по
слабоумию питавшаяся кровью живых кошек, но очень обожавшая Федора.
Слабоумна же Ипатьевна была только в земном, пустяшном значении; на
потустороннее же глаз имела вострый и не закрывающийся. Клавуша считала, что
она - очень надежна и даже приходится им дальней родственницей. Недаром
Федор многое не скрывал от нее... По дороге от станции, полем, Федор
заглянул в глаза проходящему по грибы мальчику, который надолго остолбенел
от этого взгляда.
вот-вот рассыпаться. Напротив был сумасшедший, полу-непонятный базар из трех
скамеек, на котором - по внутреннему ощущению - продавали одну пустоту, хотя
вокруг скамеек толпилось много народу.
черноты полунежилых, развалившихся комнат, она бросилась ему на шею; Федор,
своеобразно тряхнув, приголубил старушку.
полу, где обычно стоят банки с ночной мочой, стояли также банки со свежей
кошачьей кровью; из-под кровати выглядывало худенькое, испуганно-искаженное
личико мальчика-соседа, за гроши поставлявшего Ипатьевне кошек.
они отпраздновали свою встречу. С пола мяукнула и заглянула Федору в глаза
огромная и осторожная кошка-донор. Но Федор был отчужден даже от странных
животных.
охватила его плоть, проникая во внутрь, в легкие. Но Федор думал об одном:
об убийстве.
Ильин Андрей
Зыков Виталий
Курылев Олег
Каргалов Вадим
Панов Вадим
Прозоров Александр