взгляда бряцающими, как доспехи, целлулоидовыми манжетами из-под серой
гимназической куртки, пенсне в черной оправе на широком шнуре и длинными
поэтическими волосами, свисающими, как жирные черные сосульки, на
блистательный целлулоидовый воротничок.
Дворянского института.
мечтать не приходилось. Не сходишь, бывало, недельку-другую к парикмахеру, и
уж ловит тебя инспектор в коридоре или на мраморной розовой лестнице.
Смешной был инспектор-чех. Говорил он (произнося мягкое "л" как твердое, а
твердое - мягко) в таких случаях всегда одно и то же:
устрашать своих врагов, а ты для чего, малчик, носишь длынные вольосы?
баловнем муз.
- сразу я понял, что суждено в Пензенской частной гимназии пышно расцвесть
моему стихотворному дару.
на свой особый манер. Стихов он не писал, рассказов также, книг читал мало,
зато выписывал из Москвы почти все журналы, толстые и тонкие, альманахи и
сборнички, поэзию и прозу, питая особую склонность к "Скорпиону", "Мусагету"
и прочим такого же сорта, самым деликатным и модным тогда в столице
издательствам. Все, что получалось из Москвы, расставлялось им по полкам в
неразрезанном виде. Я захаживал к нему, брал книги, прочитывал - и за это
относился он ко мне с большой благодарностью и дружбой.
через четыре после моего появления в Пензе. Я успел окончить гимназию,
побывать на германском фронте и вернуться в Пензу в сортире вагона первого
класса. Четверо суток провел, бодрствуя на стульчаке и тем возбуждая зависть
в товарищах моих по вагону, подобно мне бежавших с поля славы.
литературой), выписывал чуть ли не все газеты, выходящие в Москве и
Петрограде.
"Двенадцать" Блока и есенинское "Преображение" с "Инонией".
рязанской коровой, он обращался с Богом, предлагая ему "отелиться".
всячески силился представить себе поэта Сергея Есенина.
роста в сажень, с бородой, как поднос из красной меди.
столовых серебряных ложек.
достояния. Был он купеческий сынок - каменный дом их в два этажа стоял на
Сенной площади и всякого добра в нем вдоволь.
прийти к нему слава, он так хорошенько и не знал. Казалось ему (по мне судя
и еще по одному своему гимназическому товарищу, Молабуху, разъезжавшему в
качестве инспектора Наркомпути в отдельном салон-вагоне), что на пензяков в
Москве слава валится прямо с неба.
Последний раз я встретил его в конце месяца со дня злосчастного приезда в
Москву. У него осталось шесть серебряных ложек, а слава все не приходила. Он
прожил в столице еще четыре дня. На последние две ложки купил обратный билет
в Пензу.
(по-семейному: Боб) во 2-м Доме Советов (гостиница "Метрополь") и был
преисполнен необычайной гордости.
выдает пропуск красноармеец с браунингом, отбирают пропуск два
красноармейца. Должен сознаться, что я даже был несколько огорчен, когда чай
в номер внесло мирное существо в белом кружевном фартучке.
в номер вбежал маленький легкий человек со светлыми глазами, светлыми
волосами и бородкой, похожей на уголок холщовой скатерти.
перед тем, как войти сюда, на дворе в бабки, бил чугункой без промаха,
обобрал дочиста своих приятелей и явился с карманами, оттопыренными от козен
и медяков, что ставили "под кон". Одним словом, он мне очень понравился.
верхнего экземпляра жирным черным шрифтом было тиснуто: "ИСХОД" - и
изображен некто звероподобный (не то на двух, не то на четырех ногах),
уносящий голубыми лапищами в призрачную даль бахчисарайскую розу величиной с
кочан красной капусты...
и октябрьский переворот.
правдивостью и художественной силой все образы любви, созданные мировой
литературой до сего времени. Так, по крайней мере, полагал автор.
непристойнейшим в мире смехом, сразу обнаружив в себе человека, ничего не
смыслящего в изящных искусствах.
имажинистский альманах, появившийся на свет в Пензе, я, дрожа от гнева,
спросил Бориса:
масло на кусочек черного хлеба.
письменным столом ответственного литературного секретаря издательства ВЦИК,
что помещалось на углу Тверской и Моховой.
По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты
не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором
было написано:
Степановичу Еремееву?
шелковая рубашка. Волосы волнистые, желтые, с золотым отблеском. Большой
завиток как будто небрежно (но очень нарочно) падал на лоб. Завиток придавал
ему схожесть с молоденьким хорошеньким парикмахером из провинции. И только
голубые глаза (не очень большие и не очень красивые) делали лицо умнее: и
завитка, и синей поддевочки, и вышитого, как русское полотенце, ворота
шелковой рубашки.
Петровке в квартире одного инженера.
протертым плюшем, за массивные канделябры и портреты "предков" - так
называли мы родителей инженера, развешанных по стенам в тяжелых рамах.
стен засиженные мухами портреты "предков", навалили их целую гору и вынесли
в кухню.
тайных агентов правительства и стала на целые часы прилипать старческим
своим ухом к нашей замочной скважине.
Лукьяненко Сергей
Суворов Виктор
Перумов Ник
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Марко Джон