АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Меценат.
О меценатах читывал я во французских романах, в собрании старинных
анекдотов о жизни и выдумках российских чудаков, слышал от одного
обветшалого человека о "Черном лебеде" Рябушинского, о журнале "Золотое
руно", издававшемся по его прихоти на необыкновеннейшей бумаге, с
прокладками из тончайшей папиросной, золотыми буквами и на нескольких языках
сразу, а в сущности, и одного отечественного языка для "Золотого руна"
слишком много, так как не было у него других читателей, кроме самих поэтов,
удостоенных золотых букв.
Но чтобы жи-во-го ме-це-на-та, да еще в дни военного коммунизма, да в
красной Москве, да вдобавок такого, который на третью минуту нашего
знакомства открутил у меня жилетную пуговицу - нет! о таком меценате не
приходилось мне грезить ни во сне ни наяву.
Был он пухленький, кругленький и румяненький, как молодая картошка,
поджаренная на сливочном масле. На голове нежный цыплячий пух. Их фамилия
всяческие имела заводы под Москвой, под Саратовом, под Нижним, и во всех
этих городах - домищи, дома и домики. Ростом же так мал, что стоило бы мне
подняться слегка на цыпочки, а ему чуть подогнуть коленки, и прошел бы он
промеж моих ног, как под Триумфальной аркой. Позднее, чтоб не смешить людей,
никогда не ходили мы с ним по улице рядом - всегда ставили Есенина
посредине.
Еще примечательнее была его речь: шипящие звуки он произносил как
свистящие, свистящие как шипящие, горловые как носовые, носовые как
горловые; краткие удлинял, долгие укорачивал, а что касается до ударений, то
здесь уже не было никаких границ его фантазии и изобретательности.
И при всем этом обожал латинских классиков, новейшую поэзию и певца
"Фелицы" - Державина.
Сидя спиной на кресле (никогда я не видел, чтобы сидел он тем местом,
которое для сидения предназначено природой), любил говорить:
- Короли были не так глупы, когда окружали себя поэтами... Сережа, прочти
"Березку".
Устав мотаться без комнаты, мы с Есениным перебрались к нему в квартиру.
После номера в "Европе", инквизиторского дивана в Союзе, ночевок у
приятелей на стульях, составленных и расползающихся под тобой во время
самого сладкого сна, наконец, у приятельниц, к которым были холодны сердцем,
- его мягкие волосяные матрацы, простыни тонкого полотна и пуховые одеяла
примирили нас со многими иными неудобствами, вытекающими из его нежной к нам
дружбы.
Помимо любви к поэзии он страдал еще от преувеличения своих коммерческих
талантов, всерьез считая себя несравненным комбинатором и дельцом самой
новейшей формации.
Есенин - искуснейший виртуоз по игре на слабых человеческих струнках -
поставил себе твердую цель раздобыть у него денег на имажинистское
издательство.
Начались уговоры - долгие, настойчивые, соблазнительные. Есенин рисовал
перед ним сытинскую славу, память в истории литературы как о новом Смирдине
и... трехсотпроцентную прибыль на вложенный капитал.
В результате - в конце второй недели уговариваний - мы получили
двенадцать тысяч керенскими.
В тот достопамятный день у нашего "капиталиста" обедал старый человек в
золотых очках. Не так давно он еще был "самым богатым евреем в России".
Теперь же не комбинировал, не продавал своих домов, реквизированных
советской властью, и не помещал денег в верные дела с трехсотпроцентной
прибылью.
"Наш друг", покровительственно похлопывая его по коленке, говорил:
- В отставку вам, Израиль Израильевич! Что же делать, если уже нет
коммерческой фантазии.
И тут же рассказал, как вот он - новейшей формации человек - сейчас
проделал комбинацию с таким коммерчески безнадежным материалом, как два
поэта:
- Почему не заработать двадцать четыре тысячи на двенадцать... Как
говорит русская пословица: "У пташечки не болит живот, если она даже
помаленьку клюет".
Умный старый еврей поблескивал золотыми очками, поглаживал седую голову и
мягко улыбался.
Месяца через три вышла первая книжка нашего издательства.
Мы тогда жили с Есениным в Богословском, в бахрушинском доме, в
собственной комнате.
Неожиданно на пороге появился "меценат".
Есенин встретил его с распростертыми объятиями и поднес совсем свежую,
вкусно попахивающую типографской краской книжку с трогательной надписью.
Тот поблагодарил, расцеловал и попросил тридцать шесть тысяч.
Есенин обещал через несколько дней лично занести ему на квартиру.
Недели через три у нас вышел сборник.
И снова на пороге комнаты мы увидели "мецената".
Ему немедленно вручили вторую книгу с еще более трогательной надписью.
На сей раз он соглашался простить нам двенадцать тысяч и заработать всего
каких-либо сто процентов.
Есенин крепко пожал ему руку и поблагодарил за широту и великодушие.
Перед Рождеством была третья встреча. Он поймал нас на улице. Мы шли
зеленые, злые - третьи сутки питались мукой, разведенной в холодной воде и
слегка подсахаренной. Клейстер замазывал глотку, ложился комом в желудке, а
голода не утолял.
Крепко держа обоих нас за пуговицы, он говорил:
- Ребята, я уже решил: мне не надо ваших прибылей. Возьмите себе ваши
двадцать четыре, а я возьму себе свои двенадцать... Что?.. По рукам?..
И мы ударили своими холодными ладонями по его теплой.
О последней встрече не хотел и вспоминать...
Стоял теплый мартовский день. Болтая ногами, мы тряслись на ломовой
телеге, переправляя из типографии в Центропечать пять тысяч экземпляров
новой книги.
Вдруг вынырнул он.
Разговор был очень короткий. Есенин нехотя слез с книжных кип. Я
последовал его примеру. Телега свернула за угол и вместо Центропечати
поехала в Камергерский переулок топить стихами его замечательную мраморную
ванну.
У меня неприятно щекотало в правой ноздре. Я старался уверить себя, что
мне очень хочется чихнуть, - было бы малодушно подумать другое. На прощанье
круглый человечек с цыплячьим пухом на голове мне напомнил:
- А ведь я, Анатолий, знал твоего папу и маму - они были очень, очень
порядочные люди.
Я взглянул на Есенина. Когда телега с нашими книгами скрылась из виду, с
его ресниц упала слеза, тяжелая и крупная, как первая дождевая капля.
Вчера я перелистывал Чехова. В очаровательном "Крыжовнике" я наткнулся на
купца, который перед смертью приказал подать себе тарелку меда и съел все
свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось.
Над Большим театром четыре коня взвились на дыбы. Рвут вожжи и мускулы на
своих ногах. И все без толку: толстоколонный домище - недвижим.
Есенин посмотрел вверх:
- А ведь мы с тобой вроде этих глупых лошадей. Русская литература будет
потяжельше Большого театра.
И он в третий раз стал перечитывать статейку в журнале.
Статейка последними словами поносила Есенина. Где полагается, стояла
подпись: Олег Леонидов.
Я взял из рук Есенина журнал, свернул его в трубку и положил в карман:
- О Пушкине и Баратынском тоже писали, что они прыщи на коже вдовствующей
российской литературы.
Есенин ловил ухом и прятал в памяти каждое слово, сказанное о его стихах.
Худое и лестное. Ради десяти строк, напечатанных о нем в захудалой
какой-нибудь газетенке, мог лететь из одного конца Москвы в другой. Пишущих
или говорящих о нем плохо как о поэте считал своими смертельными врагами.
В одном футуристическом журнале в тысяча девятьсот восемнадцатом году
некий Георгий Гаер разнес Есенина.
Статья была порядка принципиального: урбанистические начала столкнулись с
крестьянскими.
Футуристические позиции тех времен требовали разноса.
Года через два Есенин ненароком обнаружил под Георгием Гаером - Вадима
Шершеневича.
И жестким стал к Шершеневичу, как сухарь. Я отдувался. Извел словесного
масла великое множество - пока сухарь пообмяк с верхушки.
А по существу, так до конца своих дней и не простил он от полного сердца
Шершеневичу его статьи.
Рыча произносил:
- Георгий Гаер!..
12
Стояли около "Метрополя" и ели яблоки На извозчике мимо с чемоданами -
художник Дид Ладо.
- Куда, Дид?
- В Петербург.
Бросились к нему во весь дух. На лету вскочили, догнав клячонку.
- Как едешь-то?
- В пульмановском вагоне, братцы, в отдельном купу красного бархата.
- С кем?
- С комиссаром. Страшеннейший! Пистолетами и кинжалищами увешан. Башка
что обритая свекла.
По паспорту Диду было за пятьдесят, по сердцу - восемнадцать. Англичане
хорошо говорят: костюму столько времени, на сколько он выглядит.
Дид с нами расписывал Страстной монастырь, переименовывал улицы, вешал на
Страницы: 1 2 3 4 5 [ 6 ] 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
|
|