не сходила с живого стулечка": с няниных колен - к Зинаиде Николаевне, от
нее - к Молабуху, от того - ко мне. Только отцовского "живого стулечка" ни в
какую она не признавала. И на хитрость пускались, и на лесть, и на подкуп, и
на строгость - все попусту.
Таньку, не восчувствовавшую отца.
мучных благ, как Молабух спросил:
Адельгейм имелся магазинчик старинных вещей. В первой комнате стояла
шифоньерка красного дерева и пыльная витрина. Под тусклым стеклом на
вытертом бархате: табакерка, две-три камеи и фарфоровые чашки семидесятых
годов (которая треснута, которая с отбитой ручкой, которая без блюдца). А во
второй, задней комнате очаровательная Надежда Робертовна кормила нас
обедами.
Теперь - дело прошлое - могу признаться: во дворе нашего дома здоровеннейшие
тополя без всякого резона были обнесены изгородью. Мы с Есениным, лежа
как-то в кровати и свернувшись от холода в клубок, порешили:
нам его на всю революцию.
московскими эклерами, орловским сахаром и белым хлебом.
обронил:
одиннадцати подскочила.
скоротечной. Рассказывая об автомобиле, бывшем в его распоряжении на
германском фронте, всякий раз называл новую марку и другое имя шофера. За
обедом вместо водки по ошибке наливал в рюмку воду из стоящего рядом
графина. Залихватски опрокинув рюмку, крякал и с причмоком закусывал
селедкой.
напивался до белых риз.
выпил полный стакан красных чернил. На последнем глотке расчухал. Напугался
до того, что, переодевшись в чистые исподники и рубаху, в благостном
сосредоточении лег на койку отдавать Богу душу. Души не отдал, а животом
промучился.
спросил:
Говорил ей - понимать не хочет... Не уйдет, и все... ни за что не уйдет...
Вбила себе в голову: "Любишь ты меня, Сергун, это знаю и другого знать не
хочу..." Скажи ты ей. Толя (уж так прошу, как просить больше нельзя!), что
есть у меня другая женщина.
Петля мне ее любовь... Толюк, милый, я похожу... пойду по бульварам к
Москве-реке... а ты скажи, она непременно спросит, - что я у женщины... С
весны, мол, путаюсь и влюблен накрепко... Дай я тебя поцелую...
колонии литературный вечер. Гоголь по рукописи читал "Ревизора". Народу было
много. Но, к ужасу Волконской, после первого действия половина публики
покинула зал. Гоголь прочел второй акт - и в зале стало еще просторнее. Та
же история повторилась и с третьим. Автор мемуаров заключает, что "только
обворожающей убедительности княгини удалось задержать небольшой круг самых
близких и сплотить их вокруг угрюмого чтеца".
из-под шуб синие воротники. Гляжу на носы: юридические. Так и есть: в
обращении непринужденность и в словах препротивнейшая легкость.
"Gaudeamus" ввергало в бешенство. В старших классах гимназии, считая наших
студентов тупее армейского штабс-капитана, мечтал высшее получить за
границей.
в годы войны школы прапорщиков и юнкерские училища и ставшего доподлинными
юнкерами и прапорщиками. В дни Керенского на полях Галиции они подставляли
собственный лоб под немецкую пулю ради воодушевления не желающих воевать
солдат. (Я нежно люблю анекдот про еврея, который, попав на позиции, спросил
первым словом: "А где здесь плен? ")
патрона и последней пулеметной ленты. А в решительный час пошли в "Ледяной
поход", сменив при Корнилове текинцев, с которыми тот бежал из Быховской
тюрьмы. В пути к станицам генералу приходилось уговаривать своих казаков
следующим образом: "Расстреляйте сначала меня, а потом сдавайтесь
большевикам. Я предпочту быть расстрелянным вами". А студентов и уговаривать
не пришлось.
шептались в углу.
студенты.
потолком. Человек к человеку, как книга к книге на полке, когда соображаешь:
либо втиснешь еще одну, либо не втиснешь. Воротников синих! Воротников!..
протерли?
манере, выставил вперед завораживающую руку. Она жила у него одной жизнью со
стихом, как некий ритмический маятник с жизнью часового механизма.
целковыми упали в последних. Кто-то свистнул.
воротниками и золотыми пуговицами, орал, вопил, свистел и грохотал ногами об
пол.
веками. Несколько секунд постоял молча и, переступив с ноги на ногу, стал
отходить за рояль.
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Майер Стефани