Чтение 22–й страницы книги ~Циники~

Опять было письмо от Сергея. Толстое-претолстое. Ольга, не распеча-
тав, выбросила его в корзину.

20
- Владимир, вы любите анекдоты?
- Очень.
- И я тоже. Сейчас мне пришел на ум рассказец о тщедушном еврейском женихе которого привели к красотке ростом с
Петра Великого, с грудями, что поздние тыквы, и задом широким, как обеденный стол.

- Ну?..

- Тщедушный жених с любопытством и страхом обведя глазами великие те-
леса нареченной, шепотом спросил торжествующего свата: "И это все
мне?.."

- Прекрасно.

- Не кажется ли вам, Владимир, что за последнее время какой-то окаян-
ный сват бессмысленно усердно сватает меня с тоской таких же необъятных
размеров? Жаль только что я лишена еврейского юмора.

21

Звезды будто вымыты хорошим душистым мылом и насухо вытерты мохнатым
полотенцем. Свежесть, бодрость и жизнерадостность этих сияющих старушек
необычайна.

Я снова, как шесть лет назад, хожу по темным пустынным улицам и сооб-
ражаю о своей любви. Но сегодня я уже ничем не отличаюсь от дорогих сог-
раждан. Днем бы в меня не тыкали изумленным пальцем встречные, а уличная
детвора не бегала бы горланящей стаей по пятам - улыбка не разрезала мо-
ей физиономии от уха до уха своей сверкающей бритвой. Мой рот сжат так
же крепко, как суровый кулак человека, собирающегося драться насмерть.
Веки висят; я не могу их поднять, может быть, ресницы из чугуна.

Наглая луна льет холодную жидкую медь. Я весь промок. Мне хочется
стащить с себя пиджак, рубашку подштанники и выжать их. Ядовитая медь
начала просачиваться в кровь, в кости, в мозг.

Но при чем тут луна? При чем луна?

Во всем виновата гнусная, отвратительная, проклятая любовь! Я награж-
даю ее грубыми пинками и тяжеловесными подзатыльниками; я плюю ей в гла-
за, разговариваю с ней, как пьяный кот требующий у потаскушки ее ночную
выручку.

Я ненавижу мою любовь. Если бы я знал, что ее можно удушить, я бы это
сделал собственными руками. Если бы я знал, что ее можно утопить, я бы
сам привесил ей камень на шею. Если бы я знал, что от нее можно убежать
на край света, я бы давным-давно глядел в черную бездну, за которой ни-
чего нет.

Осенние липы похожи на уличных женщин. Их волосы тоже крашены хной и
перекисью. У них жесткое тело и прохладная кровь. Они расхаживают по
бульвару, соблазнительно раскачивая узкие бедра.

Я говорю себе:

"Задуши Ольгу, швырни ее в водяную синюю яму, убеги от нее к чертовой
матери! "

В самом деле, до чего же все просто: у нее шея тонкая, как соломин-
ка... она не умеет плавать... она целыми днями, не двигаясь, лежит на
диване. Когда я выйду из комнаты, Ольга не повернет головы. Мне даже не
придется бежать на край света. Сяду на первый попавшийся трамвай и не
куплю обратного билета. Вот и все.

Неожиданно я начинаю хохотать. Громко, хрипло, визгливо. Торопливые
прохожие с возмущением и брезгливостью отворачивают головы.

Однажды на улице я встретил двух слепцов - они тоже шли и громко сме-
ялись, размахивая веселыми руками. В дряблых веках ворочались мертвые
глаза. Ничего в жизни не видел я более страшного. Ничего более возмути-
тельного. Хохочущие уроды! Хохочущее несчастье! Какое безобразие. Если
бы не страх перед отделением милиции, я бы надавал им оплеух. Горе не
имеет права на смех.

Я сажусь у ног застывшего Пушкина. По обеим сторонам железной изгоро-
ди выстроились блеклые низкорослые дома. Тишина, одевшись в камень и же-
лезо. стала глубже и таинственнее.

- А что, если действительно Ольга умрет?..

Мысль поистине чудовищная! Догадка, родившаяся в сумасшедшем доме.
Хитряга мир чудачит со дня сотворения. Все шиворот-навыворот: жизнь не-
сет на своих плечах смерть, а смерть тащит за собой бессмертие.

Помутившийся разум желает сделать вечной свою любовь. Любовь более
страшную, чем само безумие.

Ночь проносится по шершавому асфальту на черном автомобиле, расхажи-
вает по бульвару в черном котелке, сидит на скамеечке, распустив черные
косы.

22

Сергей получил назначение в Берлинское торгпредство. Просил меня пе-
редать Ольге, что завтра уезжает с Виндавского вокзала.

23

- Владимир Васильевич, вас просит к телефону супруга.

- Спасибо.

Я иду по желтому коридору. Сквозь стены просачивается шум вузовских
аудиторий. Неясный, раздражающий. Такой же чужой и враждебный, как эти
девушки с неприятными плосконосыми лицами, отливающими ржавчиной, и эти
прыщеватые юноши с тяжелыми упорными черепами. Лбы увенчаны круглыми ви-
сочными шишками. Они кажутся невыкорчеванными пнями от рогов. А рога бы-
ли крепкие, бодливые и злые.

- У телефона.

- Добрый вечер, Владимир.

- Добрый вечер, Ольга.

- Простите, что побеспокоила. Но у меня важная новость.

- Слушаю.

- Я через пять минут стреляюсь.

Из черного уха трубки выплескиваются веселые хрипы.

- Что за глупые шутки, Ольга!

- Но я и не думаю шутить.

Мои пальцы сжимают костяное горло хохочущего аппарата:

- Перестаньте смеяться, Ольга!

- Не могу же я плакать, если мне весело. Прощайте, Владимир.

- Ольга!..

- Прощайте.

- Ольга!..

- Пишите открытки на тот свет. Всего хорошего.

Обозлившись, говорю в черный костяной рот:

- Bon voyage! [5]

- Вот именно. Счастливо оставаться.

24
Я ору на рыжебородого извозчика. Извозчик стегает веревочным кнутом кобылу. Кляча шелестит ушами, словно
придорожная ива запыленными листьями, и с проклятой расейской ленью передвигает жухлые жерди, воткнутые в
копыта.

Милиционер с торжественностью римлянина поднимает жезл: телега, гру-
женная похрюкивающей свиньей, и наша кобыла останавливаются. Смятение и
буря в моем сердце.

Я скрежещу на милиционера зубами:

"Воскресший фараон! "

"Селедка! "

"Осел в красном колпаке! "

"Враг народа! "

Жезл опускается. Я вытираю перчаткой холодный пот, обильно выступаю-
щий на лбу.

25

Осеннее солнце словно желтый комок огня. Безумный циркач закинул в
небо факел, которым он жонглировал. Факел не пожелал упасть обратно на
землю. Моя любовь тоже не пожелала упасть на землю. А ведь какие только
чудовищные штуки я над ней не проделывал!

Но сколько же времени мы все-таки едем?..

Пять минут?

Пять часов?

Или пять тысяч лет?

Знаю, одно: в эту пролетку отверженных я сел почти молодым человеком,
а вылезу из нее стариком. У меня уже трясутся колени и дрожат пальцы; на
руках сморщилась кожа; шестидесятилетними мешочками обрюзгли щеки; сле-
зятся глаза.

Жалкий фигляришка! Ты заставил пестрым колесом ходить по дурацкой
арене свою любовь, заставил ее проделывать смертельные сальто-мортале
под брезентовым куполом. Ты награждал ее звонкими и увесистыми пощечина-
ми. Мазал ее картофельной мукой и дрянными румянами. На заднице нарисо-
вал сердце, истекающее кровью. Наряжал в разноцветные штанины. Она зве-
нела бубенчиками и строила рожи, такие безобразные, что даже у самых на-
ивных вместо смеха вызывала отвращение. А что вышло? Заброшенная бе-
зумьем в небо, она повисла там желтым комком огня и не пожелала упасть
на землю.

26

В воздухе мелькает кнут. Как листья, шелестят лошадиные уши, нетороп-
ливо шлепают разношенные копыта по осенним лужам.

Я захлебываюсь злобой. Я хватаю за шиворот рыжебородого парня. Он
держит вожжи, точно скипетр. Сидит на козлах, как император Александр
III на троне.