кажется: она сама должна решать.
дело и решается мужчинами.
соседним столиком, обернулся на них. Флорентино Ариса
проговорил очень тихо, но со всей решимостью и твердостью, на
какие был способен:
узнаю, что об этом думает она. Это было бы предательством.
покраснели и увлажнились, левый глаз, совершив круговое
движение, уставился в сторону. Он тоже понизил голос.
наполнились холодной пеной. Но голосом не дрогнул, ибо знал,
что действует по наущению Святого Духа.
дела более славного, чем умереть за любовь.
смотрят попугаи, - только так он мог отыскать его своим косым
глазом. Он не произнес, он выплюнул в него три слога:
забвением. Он ничего не стал объяснять: ворвался к ней в
спальню, на усах застыла пена ярости, перемешанная с
жевательным табаком, - и приказал собирать вещи. Она спросила
его, куда они едут, и он ответил: "За смертью". Испуганная
ответом, который показался ей вполне правдоподобным, она хотела
было, как и накануне, показать характер, но отец снял ремень с
тяжелой медной пряжкой, намотал его на кулак и вытянул ремнем
по столу так, словно в доме ухнул ружейный выстрел. Фермина
Даса хорошо знала собственные силы и возможности, а потому
связала в узел две циновки и гамак, а в два больших баула
уложила всю свою одежду, уверенная, что сюда она больше никогда
не вернется. Прежде чем одеться, она заперлась в ванной и
сумела написать Флорентино Арисе коротенькое прощальное письмо
на листке, выхваченном из стопки туалетной бумаги. А потом
садовыми ножницами отрезала свою косу от самого затылка,
уложила ее в бархатный футляр, шитый золотой нитью, и послала
ему вместе с письмом.
дней ехали с караваном, который погонщики гнали через горы, и
верхом на мулах карабкались по узким карнизам Сьерры Невады,
черствея телом и душой под палящим солнцем и лупившим в лицо
косым октябрьским дождем, и все время им леденило душу
цепенящее дыхание пропастей. На третий день пути один мул,
обезумев от надоедливых слепней, сорвался в пропасть вместе со
всадником и увлек за собой еще семерых шедших в связке
животных. Дикий вопль человека и животных несся по ущелью и
скакал от скалы к скале еще несколько часов после катастрофы, а
потом - долгие годы в памяти Фермины Дасы. Весь ее скарб рухнул
в пропасть вместе с мулами, но в то мгновение-вечность, пока
все это летело вниз и пока не раздался из недр вопль ужаса, она
пожалела не о бедном погонщике и не о разбившихся животных, а
лишь о том, что ее мул не шел в связке с теми.
бесчисленные тяготы путешествия не были бы так горьки, если бы
ее не терзала мысль, что никогда больше она не увидит
Флорентино Арисы и не утешится его письмами. С самого начала
путешествия она не сказала отцу ни единого слова, а тот
пребывал в таком замешательстве, что обращался к ней лишь в
крайних случаях или передавал то, что хотел сказать, через
погонщиков. Если им везло и на дороге попадался постоялый двор,
то можно было получить еду, какую едят в горах, от которой она
отказывалась, и поспать в парусиновых постелях, просоленных
потом и мочой. Но чаще они ночевали в индейских селениях, в
ночлежках, сооруженных прямо у дороги из жердей и прутьев и
крытых листьями горькой пальмы, и каждый, кто добирался до
такой ночлежки, имел право остаться тут до рассвета. Но Фермине
Дасе не удавалось выспаться - потная от страха, она слушала в
темноте скрытую от глаз возню: путники привязывали к жердям
мулов и цепляли свои гамаки, где удастся.
бывало просторно, спокойно и тихо, но к рассвету она походила
на ярмарочную площадь: туча гамаков, развешанных на разной
высоте, горцы-арауканы, спящие на корточках, истошно блеющие
козлята, бойцовые петухи, голосящие в плетеных коробах,
роскошных, точно носилки фараонов, и одышливая немота пастушьих
псов, которым строго-настрого приказывали не лаять ввиду
опасностей военного положения. Все эти невзгоды были хорошо
знакомы Лоренсо Дасе, полжизни занимавшемуся торговлей именно в
этих районах, и почти каждое утро он встречал в ночлежке старых
приятелей. А для его дочери все это было подобно медленной
смерти. С тоски у нее пропал аппетит, а неотступная мерзкая
вонь соленой рыбы окончательно отбила желание и привычку есть,
и если она не сошла с ума от отчаяния, то лишь благодаря тому,
что вспоминала Флорентино Арису. Она не сомневалась, что этот
край был краем забвения.
начала путешествия говорили, что самое страшное - наткнуться на
бродящие повсюду патрули, и проводники обучали их, как
определить, к какой из воюющих сторон принадлежал встреченный
отряд, чтобы вести себя соответственно. Чаще всего встречались
отряды верховых солдат под командой офицера, который обучал
новобранцев, заставляя их скакать, как молоденьких боевых
бычков, во весь опор. Все эти ужасы вытеснили из памяти Фермины
Дасы того, чей образ она соткала гораздо более из вымысла,
нежели из реальных достоинств, а вдобавок однажды ночью
патрульный отряд неизвестной принадлежности схватил двух
человек из их каравана и повесил их на дереве-кампано в двух
лигах от селения. Эти двое не имели к Лоренсо Даса никакого
отношения, однако он велел снять их с дерева и похоронить как
подобает, по-христиански, в благодарность за то, что самого не
постигла такая участь. Но это было не все. Мятежники разбудили
его среди ночи, уперши ружейное дуло в живот, и командир, весь
в лохмотьях, с физиономией, испачканной сажей, светя лампой ему
в лицо, спросил, кто он - либерал или консерватор.
испанский подданный.
прощания: - Да здравствует король!
веселое селение Вальедупар. Во дворе дрались петухи, на улицах
играли аккордеоны и гарцевали всадники на породистых лошадях,
взвивались ракеты, звонили колокола. Сооружали похожий на замок
фейерверк. Фермина Даса даже не заметила праздника. Они
остановились в доме у дядюшки Лисимако Санчеса, брата ее
матери, который вышел встретить их на тракт во главе шумной
свиты из юных родственников, верхом на животных лучшей во всей
провинции породы, и они провезли их по улицам селения, над
которым сверкал и гремел фейерверк. Дом стоял на большой
площади, рядом с церковью, оставшейся с колониальных времен и
многократно перестроенной. Дом изнутри скорее походил на
факторию: просторные затененные комнаты, а коридор,
благоухающий нагретым сахарным тростником, вел во фруктовый
сад.
набились многочисленными незнакомыми родственниками, которые
принялись донимать Фермину Дасу излияниями родственных чувств,
и она с трудом это выносила, не желая видеть никого на свете.
Ее растрясло в седле, до смерти хотелось спать, да еще
расстроился желудок, она желала одного - добраться до
спокойного уединенного места и поплакать. Ее двоюродная сестра
Ильдебранда Санчес, двумя годами старше ее, с такой же, как и у
нее, величественной царской осанкой, единственная поняла с
первого взгляда ее состояние, потому что сама сгорала от тайной
любви. Вечером она отвела ее в спальню, которую приготовила для
них двоих; она не могла понять, как та еще жива при таких язвах
на ягодицах, натертых в седле. С помощью матери, ласковой
женщины, так похожей на мужа, что они казались близнецами, она
приготовила для Фермины Дасы теплую ванну и усадила ее туда, а
потом положила на раны успокоительные компрессы из арники, меж
тем как дом сотрясали разрывы петард.
множество очажков, и Ильдебранда дала Фермине Дасе свою ночную
рубашку из мадаполама, помогла ей улечься на сверкающих
простынях и утонуть в мягких подушках, отчего той овладел вдруг
пугающий приступ счастья. А когда они остались в спальне одни,
Ильдебранда заперла дверь на засов и вынула из-под своего
матраса помятый конверт из манильской бумаги с эмблемой
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Маккарти Кормак
Никитин Юрий
Афанасьев Роман
Мурич Виктор