в то время как третья оставалась приглядеть за ребенком, а в
самые жаркие ночи выходили из каюты все три и выносили с собою
ребенка в птичьей клетке из ивовых прутьев, прикрытой легким
газовым платком.
Флорентино Ариса все-таки откинул предположение, что нападение
на него совершила старшая из трех, а затем снял подозрение и с
младшей, самой красивой и дерзкой. Особых оснований для таких
выводов не было, просто он наблюдал за ними так старательно,
что в конце концов решил: ему до смерти хочется, чтобы
мимолетной возлюбленной оказалась мать заключенного в клетку
ребенка. Эта мысль пьянила его и не давала покоя, и кончилось
тем, что он стал думать о незнакомке не меньше, чем о Фермине
Дасе, и его ничуть не смущало то обстоятельство, что молодая
мать жила только одним - своим малышом. Лет двадцати пяти, не
больше, стройная, золотисто-смуглая, с португальскими веками,
из-за которых лицо ее казалось отстраненно-далеким, любой
мужчина был бы счастлив и крохами той нежности, в которой она
купала своего малыша-сына. Она занималась с ним в салоне от
завтрака и до сна, в то время как остальные играли в китайские
шашки, а когда он засыпал, подвешивала его клетку из ивовых
прутьев к потолку в самом прохладном месте, у палубных перил.
Но и когда он спал, она ни на минуту не отвлекалась от него,
напевая тихонько ласковые песни, и мысли ее витали высоко над
тяготами путешествия. Флорентино Ариса тешил себя надеждой, что
рано или поздно она выдаст себя, хотя бы жестом. Он ловил, как
меняется ритм ее дыхания, следя за медальоном, который она
носила на груди поверх батистовой блузки, и даже отрывал взгляд
от раскрытой книги и глядел на нее в упор или намеренно дерзко
пересаживался в столовой на другое место, чтобы оказаться прямо
напротив нее. Но ни разу ему не удалось уловить ни малейшего
признака, что она делила вместе с ним его тайну. Единственное,
что ему досталось от нее, было имя без фамилии: Росальба - так
обращалась к ней ее младшая наперсница.
бурной протоке меж мраморных скал, а после обеда встал на якорь
в Пуэрто-Наре. Здесь сходили на берег пассажиры, направлявшиеся
в глубь провинции Антиохия, провинции, которая более других
пострадала во время гражданской войны. Порт представлял собой
дюжину пальмовых хижин вкупе с деревянной таверной под цинковой
крышей и находился под защитой нескольких отрядов босых и плохо
вооруженных солдат, поскольку имелись сведения, что мятежники
намереваются грабить суда. Позади хижин к самому небу
поднималась гряда диких гор, и только узкий карниз подковой
примостился на склоне, у самого края пропасти. Ночью на борту,
ни один человек не спал спокойно, однако нападения не
произошло, а утром порт проснулся, преображенный воскресной
ярмаркой: индейцы продавали амулеты из мраморных семян
пальмы-тагуа и приворотное зелье, суетились караваны,
снаряжаясь в шестидневный путь вверх по склонам главного
хребта, до заросшей орхидеями сельвы.
переносят грузы с борта на берег на своем горбу, он видел, как
тащили корзины с китайским фарфором, рояли для старых дев из
Энвигадо, и слишком поздно обнаружил, что в числе пассажиров,
остающихся на берегу, была и Росальба со своими. Он заметил их,
когда они уже перебирались на берег в сапожках для верховой
езды, прикрываясь от солнца яркими зонтиками, и тогда он
решился на шаг, которого никак не мог позволить себе раньше: он
послал Росальбе прощальный привет, махнув рукою, и все три
женщины ответили ему тем же, да так по-свойски, что у него
защемило сердце: какая запоздалая вольность. Он глядел им
вслед: вот они завернули за угол таверны, а за ними - мулы,
навьюченные тюками, шляпными коробками и птичьей клеткой с
ребенком, а немного спустя уже карабкались, точно вереница
нагруженных муравьев, вверх по склону над пропастью, и потом
навсегда пропали из его жизни. И тогда он почувствовал себя
совсем одиноким в этом мире, и память о Фермине Дасе, которая в
последние дни затаилась и ждала своего часа, вновь вцепилась в
него смертельной хваткой.
будет пышная свадьба, а человек, который любил ее больше всего
на свете и которому на роду было написано любить ее вечно, не
имел даже права ради нее умереть. И ревность, которая до той
поры топилась в рыданиях, захлестнула его душу. Он молил Бога,
чтобы божественный огонь поразил Фермину Дасу в тот миг, когда
она станет приносить клятву в любви и повиновении человеку,
который видел и любил в ней всего лишь супругу и украшение в
глазах общества, он впадал в транс, представляя, как она -
которая могла быть невестой только ему и никому больше, и коль
скоро не досталась ему, так пусть и никому другому не
достанется, - как она рухнет навзничь на холодный пол собора в
своем белоснежном флердоранже, орошенном смертельным потом, и
пенный поток фаты заструится по могильным плитам четырнадцати
епископов, захороненных перед главным алтарем. Но, едва подумав
о мести, он тотчас раскаивался в своих дурных помыслах и
начинал представлять, как Фермина Даса поднимается, живая и
невредимая, чужая, но зато живая, потому что для него мир без
нее - немыслим. Спать он больше не мог, и если садился за стол
съесть что-нибудь, то лишь потому, что воображал, будто за этим
же столом сидит и Фермина Даса, или наоборот, чтобы не
доставлять ей удовольствия своим постом. А случалось, утешал
себя мыслью, что в хмелю свадебного пира или даже лихорадочными
ночами медового месяца у Фермины Дасы случится мгновение -
пусть всего лишь одно, но случится, - когда явится ее
мысленному взору образ отринутого возлюбленного, униженного и
оплеванного, и это мгновение лишит ее счастья.
плавания, капитан устроил традиционный прощальный праздник под
духовой оркестр - музыкантами были члены судовой команды, - и с
капитанского мостика запускали разноцветный фейерверк.
Британский министр переносил всю эту одиссею с примерным
стоицизмом и охотился за животными исключительно с
фотографическим аппаратом, поскольку из ружья ему стрелять не
разрешили, но зато ни разу не случилось, чтобы вечером к ужину
он вышел одетым не по этикету. На прощальном празднике он
появился в шотландском костюме клана Мак-Тэвиш и играл на
волынке на удовольствие себе и всем, кто желал его слушать,
обучал шотландским танцам, и перед самым рассветом пришлось
чуть ли не волоком водворять его в каюту. Флорентино Арисе
нездоровилось, и он забился в дальний угол на палубе, куда не
доносились отголоски праздничного гулянья, накинул на себя
пальто Лотарио Тугута - озноб пробирал до костей. В эту субботу
он проснулся в пять утра, как просыпаются на рассвете в день
казни приговоренные к смерти, и весь день минута за минутой
представлял мысленно все мгновения свадьбы Фермины Дасы. Потом,
уже возвратившись домой, он понял, что ошибся в расчетах
времени и что все было совсем не так, как он воображал, и у
него даже хватило юмора посмеяться над своими фантазиями.
завершилась лихорадкой с жаром, причем жар навалился на него в
тот момент, когда новобрачные, как ему представлялось,
потихоньку выскользнули через потайную дверь, чтобы предаться
наслаждениям первой брачной ночи. Кто-то заметил, что его бьет
озноб, и сообщил капитану; капитан, опасаясь чумы, ушел с
праздника вместе с судовым врачом, который из предосторожности
отправил Флорентино Арису в судовой изолятор, снабдив добрым
запасом бромистых препаратов. Однако на следующий день, едва
стало известно, что показался скалистый берег Караколи, жар
Флорентино Арисы спал, а на смену пришло бодрое состояние духа,
потому что в сонном помрачении от лекарств ему пришло в голову
без промедления послать к чертям собачьим светлое будущее
телеграфиста и на том же самом пароходе возвратиться на свою
родную Оконную улицу.
обратно, в память о том, как он уступил свою каюту
представителю королевы Виктории. Капитан попробовал отговорить
его, упирая на то, что телеграф - наука будущего и он сам
подумывает установить телеграфные аппараты на пароходах. Но
Флорентино Ариса не поддался на уговоры, и капитан в конце
концов согласился отвезти его обратно - не потому, что
чувствовал себя в долгу за каюту, просто он знал, какое
отношение имеет Флорентино Ариса к Карибскому речному
пароходству.
Флорентино Ариса вновь почувствовал себя дома с того момента,
как на рассвете они вошли в лагуну Мерседес и он увидел на
волнах, расходящихся за их пароходом, покачивающиеся и
мерцающие огоньками рыбацкие лодки. Утро еще не наступило,
когда они пришвартовались в маленькой лагуне Ниньо Пердидо, в
Корнев Павел
Апраксина Татьяна
Орлов Алекс
Каменистый Артем
Свержин Владимир
Афанасьев Роман