его. Она сказала: "Он скорее тень, а не человек". Так оно и
было: тень человека, которого никто не знал. И все то время,
что она сопротивлялась ухаживаниям доктора Хувеналя Урбино,
полной противоположности Флорентино Арисы, призрак вины
одолевал ее: единственное чувство, которого она не в состоянии
была вынести. Это чувство внушало ей панический страх, и
победить его она могла только одним способом: найти кого-то,
кто бы снял с нее муки совести. Совсем маленькой девочкой,
бывало, разбив на кухне тарелку или прищемив палец дверью, или
вовсе увидев, как кто-то упал, она тотчас же в страхе
оборачивалась к старшему, оказавшемуся ближе других, и спешила
взвалить вину на него: "Ты виноват". Дело было не в том, чтобы
найти виноватого или убедить других в собственной невиновности:
ей просто необходимо было переложить тяжесть вины на другого.
понял, насколько она угрожает домашнему миру, и, едва заметив
неладное, спешил сказать супруге: "Не беспокойся, дорогая, это
моя вина". Потому что ничего на свете он не боялся так, как
неожиданных решений жены, и твердо верил, что причина их всегда
коренилась в ее чувстве вины. Однако не нашлось утешительной
фразы, которая уняла бы душевную смуту, охватившую ее после
того, как она отвергла Флорентино Арису. Еще много месяцев
Фермина Даса, как и прежде, по утрам открывала балконную дверь,
испытывая тоску от того, что больше не караулила ее в маленьком
парке одинокая призрачная фигура, и смотрела на дерево, его
дерево, и на скамью, еле заметную, где он, бывало, сидел и
думал о ней, а потом снова со вздохом закрывала окно:
"Бедняга". И даже, пожалуй, испытывала разочарование, что он
оказался не таким упорным, как она считала, и время от времени
запоздало тосковала по его письмам, которых больше не получала.
Когда же пришла пора решать, выходить ли ей замуж за доктора
Хувеналя Урбино, она пришла в страшное замешательство, поняв,
что у нее нет никаких веских доводов выбрать его, после того
как она безо всяких веских доводов отвергла Флорентино Арису. И
в самом деле, она любила его ничуть не больше, чем того, а
знала его гораздо меньше, к тому же в его письмах не было того
жара, который был в письмах Флорентино Арисы, и решение свое он
не доказывал столь трогательно, как тот. Дело в том, что, ища
ее руки, Хувеналь Урбино никогда не прибегал к любовной
фразеологии, и даже странно, что он, ревностный католик,
предлагал ей земные блага: надежность, порядок, счастье - все
то, что при сложении вполне могло показаться любовью; почти
любовью. Однако не было ею, и эти сомнения приумножали ее
замешательство, потому что она вовсе не была убеждена, что для
жизни больше всего ей не хватало любви.
более чем подозрительное сходство с тем идеальным мужчиной,
которого желал для своей дочери Лоренсо Даса. Невозможно было
не счесть его плодом отцовского заговора, хотя на самом деле
это было не так, однако Фермина Даса была убеждена в заговоре с
того самого момента, как он появился в их доме второй раз в
качестве доктора, которого никто не вызывал. Разговоры с
сестрицей Ильдебрандой окончательно смутили ее. Будучи сама
жертвой, Ильдебранда склонялась к тому, чтобы отождествлять
себя с Флорентино Арисой, забывая о том, что Лоренсо Даса,
возможно, подстроил ее приезд, надеясь, что она повлияет на
сестру и станет сторонницей доктора Урбино. Один Бог знает,
каких усилий Фермине Дасе стоило не пойти за сестрицей, когда
та отправилась на телеграф познакомиться с Флорентино Арисой.
Возможно, ей хотелось увидеть его еще раз, чтобы проверить свои
сомнения, поговорить с ним наедине, получше узнать его и
получить уверенность, что импульсивное решение не подтолкнет ее
к другому, более серьезному, означавшему капитуляцию в ее войне
с собственным отцом. Она сделала выбор в решающий момент жизни
вовсе не под воздействием мужественной красоты претендента, или
его легендарного богатства, или так рано пришедшей к нему
славы, или какого-либо другого из его подлинных достоинств, но
лишь потому, что боялась до умопомрачения: возможность уйдет, а
ей скоро двадцать один, тот тайный рубеж, на котором неминуемо
надо сдаваться судьбе. Ей хватило одной-единственой минуты,
чтобы принять решение так, как должно по всем Божеским и
людским законам: раз и навсегда, до самой смерти. И тотчас же
развеялись все сомнения, и она смогла безо всяких угрызений
совести сделать то, что рассудок подсказывал ей как более
достойное: она провела губкой, не смоченной слезами, по
воспоминаниям о Флорентино Арисе, стерла их все без остатка и
на том пространстве, которое в ее памяти занимал он, дала
расцвести лужайке ярких маков. И напоследок позволила себе лишь
вздохнуть, глубже чем обычно, в последний раз: "Бедняга!"
свадебного путешествия. Они еще не успели раскрыть баулы,
распаковать мебель и вынуть содержимое из одиннадцати ящиков,
которые она привезла с собой, чтобы обосноваться хозяйкой и
госпожой в старинном дворце маркизов де Касальдуэро, как уже
поняла, на грани обморока от ужаса, что стала пленницей в доме,
который принимала за другой, и, что еще хуже - вместе с
мужчиной, который таковым не был. Потребовалось шесть лет для
того, чтобы уйти оттуда. Шесть самых страшных лет в ее жизни,
когда она пропадала от отчаяния, отравленная горечью доньи
Бланки, своей свекрови, и тупой неразвитостью своячениц,
которые не гнили заживо в монастырских кельях лишь потому, что
кельи эти гнездились в них самих.
оставался глух к ее мольбам, веря в то, что мудрость Господня и
безграничная способность его супруги к адаптации расставят все
по своим местам. Ему больно было видеть горькие перемены,
произошедшие с его матерью, некогда способной вселять радость и
волю к жизни даже в самых нетвердых духом. Действительно, на
протяжении почти сорока лет эта красивая, умная женщина с
необычайно для своего круга развитыми чувствами была душою их
по-райски благополучного общества. Вдовство отравило ее горечью
и сделало непохожей на себя: она стала напыщенной и
раздражительной, враждебной всем и всякому. Объяснить ужасное
перерождение могла только горькая злоба на то, что ее супруг
совершенно сознательно пожертвовал собою, как она говорила,
ради банды черномазых, меж тем как единственным справедливым
самопожертвованием было бы жить и дальше для нее. Словом,
счастье в замужестве для Фермины Дасы длилось ровно столько,
сколько длилось ее свадебное путешествие, а тот единственный,
кто мог помочь ей избежать окончательного краха, был
парализован страхом перед материнской властью. Именно его, а не
глупых своячениц и не полусумасшедшую свекровь, винила Фермина
Даса за то, что угодила в смертоносный капкан. Слишком поздно
заподозрила она, что за профессиональной уверенностью и
светским обаянием мужчины, которого она выбрала в мужья, таился
безнадежно слабый человек, державшийся, словно на подпорках, на
общественной значительности своего имени.
испытала чувство, будто ее тело освобождается от чего-то
чужого, и ужаснулась сама себе, поняв, что не ощущает ни
малейшей любви к этому племенному сосунку, которого показала ей
повитуха: голый, перепачканный слизью и кровью, с пуповиной
вокруг шеи. Но в одиночестве дворца она научилась понимать его,
они узнали друг друга, и она, к великой своей радости,
обнаружила, что детей любят не за то, что они твои дети, а
из-за дружбы, которая завязывается с ребенком. Кончилось тем,
что она не могла выносить никого, кто не был похож на него в
этом доме ее беды. Все подавляло ее здесь - и одиночество, и
сад, похожий на кладбище, и вялое течение времени в огромных
покоях без окон. Она чувствовала, что сходит с ума, когда по
ночам из соседнего сумасшедшего дома доносились крики безумных
женщин. Ей было стыдно, соблюдая обычай, каждый день накрывать
пиршественный стол - застилать его вышитой скатертью, класть
серебряные приборы и погребальные канделябры ради того, чтобы
пять унылых призраков отужинали лепешкой и чашкой кофе с
молоком. Она ненавидела вечернюю молитву, манерничанье за
столом, постоянные замечания: она-де не умеет как следует
пользоваться вилкой с ножом, и походка у нее подпрыгивающая,
как у простолюдинки, и одевается как циркачка, и к мужу
обращается на деревенский манер, а ребенка кормит, не прикрывая
грудь мантильей. Когда она попробовала приглашать к себе в пять
часов на чашку чая со сдобным печеньем и цветочным конфитюром,
как это только что вошло в моду в Англии, донья Бланка
воспротивилась: как так - в ее доме станут пить лекарство для
потения от лихорадки вместо жидкого шоколада с плавленым сыром
и хворостом из юкки. Из-под надзора свекрови не уходили даже
сны. Однажды утром Фермина Даса рассказала, что ей приснился
незнакомый человек, который голышом расхаживал по комнатам
дворца и швырял горстями пепел. Донья Бланка перебила ее:
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Контровский Владимир