Но он был уверен, что эти колокола звонят не по Херемии де
Сент-Амуру, воинствующему безбожнику и заядлому анархисту, к
тому же наложившему на себя руки.
выше.
полосами пробивавшийся сквозь жалюзи свет, находилась в том
возрасте, когда о смерти не думают. После обеда они любили друг
друга, а потом заснули на излете сиесты, обнаженные, под
вентилятором, вращавшим лопастями, но не заглушавшим звуки,
похожие на шум града, - то разгуливали ауры по раскаленной
цинковой крыше. Флорентино Ариса любил ее, как любил стольких
женщин, случившихся за его долгую жизнь, но к этой любви
примешивалось особое щемящее чувство: он был уверен, что умрет
от старости, когда она только еще окончит высшую школу.
перекрашенные, как на пароходе, - только здесь, несмотря на
электрический вентилятор над постелью, было гораздо жарче, чем
в каюте речного парохода в четыре часа пополудни - из-за
отражавшей солнечные лучи металлической крыши. Это была не
обычная спальня, а каюта, которую Флорентино Ариса велел
построить на твердой земле, позади контор Карибского речного
пароходства, и единственным ее назначением было служить
надежным пристанищем для его стариковских утех. В обычные дни
здесь трудно было спать из-за криков грузчиков, грохота
портовых подъемных кранов и рева огромных пароходов у причала.
Но для юной девушки эта каюта была воскресным раем.
возвращения в интернат, за пять минут до Анхелуса, но траурный
колокольный звон напомнил Флорентино Арисе, что он обещал пойти
на погребение Херемии де Сент-Амура, и потому он стал одеваться
быстрее, чем обычно. Обычно он заплетал ей косу, которую сам же
и расплетал перед тем, как предаться любви, а потом ставил ее
на стол, чтобы завязать ей шнурки на школьных башмачках,
которые сама она завязывала плохо. Он помогал ей без всякого
дурного умысла, и она помогала ему помогать ей, принимая все
как должное: оба с самых первых встреч утратили ощущение
возраста и относились друг к другу с таким же доверием, с каким
относятся супруги, которые за долгую совместную жизнь открыли
друг другу столько всякого, что у них не осталось почти ничего
сказать друг другу.
у опустевшего причала стоял всего один пароход с погашенными
котлами. Парило, видно, к дождю, первому в этом году, но воздух
был прозрачен, а порт по-воскресному тих, как в добрые
спокойные месяцы. Здесь мир выглядел более жестоким, чем в
полутьме каюты, и печальнее звучали неизвестно по кому
звонившие колокола. Флорентино Ариса с девушкой спустились в
изъеденный селитрой двор, служивший при испанцах работорговым
портом, где еще сохранились от былых времен гири, клейма и
другие проржавевшие железки. Автомобиль ожидал их в тени у
погребов, и они разбудили заснувшего шофера, только когда
уселись в машину. Объехав сзади погреба, огороженные
проволочной сеткой, какой огораживают курятники, автомобиль
пересек площадь, где располагался старинный рынок бухты
Лас-Анимас и где сейчас взрослые полуголые люди играли в мяч,
и, поднимая облака раскаленной пыли, выехал из речного порта.
Флорентино Ариса был уверен, что траурные почести воздавались,
конечно же, не Херемии де Сент-Амуру, однако звонить не
переставали, и он засомневался. Притронувшись к плечу шофера,
он спросил, по ком звонят колокола.
его звать-то?
о ком идет речь. Но когда шофер рассказал, каким образом тот
умер, блеснувшая мечта растаяла - такой неправдоподобной
выглядела история. Ничто не характеризует человека больше, чем
то, как он умирает, а рассказанная история никак не вязалась с
представлением, сложившимся у Флорентино Арисы об этом
человеке. Однако, как бы абсурдно все ни выглядело, самый
старый и самый квалифицированный врач в округе, один из
выдающихся жителей, имеющий множество заслуг перед городом,
умер от перелома позвоночника восьмидесяти одного года от роду,
упав с мангового дерева, когда пытался поймать попугая.
Фермина Даса вышла замуж, диктовалось надеждой именно на эту
весть. Но момент настал, а его охватило не торжество победы,
которое он столько раз предвкушал в бессонные ночи, его охватил
ужас: с чудовищной ясностью ему представилось, что не доктор, а
он мог умереть, и колокола звонили бы по нему. Америка Викунья,
которая сидела рядом с ним в автомобиле, трясшемся по булыжной
мостовой, испугалась его бледности и спросила, что с ним.
Флорентино Ариса взял ее руку своей ледяною рукою.
еще пятьдесят лет, чтобы рассказать тебе об этом.
девушку у дверей интерната и торопливо пообещав приехать за ней
в следующую субботу, он велел шоферу везти его к дому доктора
Хувеналя Урбино. Все соседние улицы были запружены автомобилями
и наемными экипажами, а перед домом стояла любопытная толпа.
Гости доктора Ласидеса Оливельи, которые узнали о случившимся в
разгар веселья, тоже хлынули сюда. В доме было не
протолкнуться, но Флорентино Ариса пробился сквозь сутолоку к
главной спальне и поверх голов тех, кто закрывал подступы к
дверям, увидел Хувеналя Урбино на супружеском ложе таким, каким
хотел увидеть его всегда, с той минуты, как услыхал о нем в
первый раз, - запачканного гнусностью смерти. Плотник только
что снял мерку для гроба. Подле, все еще в наряде
бабушки-новобрачной, надетом ради праздника, сидела увядшая и
отрешенная Фермина Даса.
деталей еще с далеких дней юности, когда он посвятил себя
целиком этой пугающей любви. Ради нее он завоевал имя и
состояние, не слишком задумываясь над средствами, которыми
пользовался, ради нее заботился о своем здоровье и внешнем виде
с ревностью, представляющейся мужчинам его времени не слишком
мужественной, и ждал этого дня, как никто на свете не мог бы
ждать ничего и никого: ни на миг не падая духом. И то, что
смерть, в конце концов, выступила на его стороне, вселило в
него отвагу, необходимую для того, чтобы повторить Фермине
Дасе, в первую же ночь ее вдовства, клятву в вечной верности и
любви.
в какой момент совершил этот поступок, но его подгонял страх,
что такая возможность больше никогда не повторится. Сколько раз
он желал этого и даже воображал, как это произойдет, но,
конечно, не в столь трагической обстановке, однако судьба не
слишком расщедрилась. Он вышел из дома скорби с горьким
чувством, что оставил ее точно в таком же смятении, в каком
пребывал и сам, но ничего не мог поделать, ибо чувствовал: эта
страшная ночь им обоим написана на роду.
отчаянии думал: как там Фермина Даса без него, о чем думает и
что собирается делать в оставшиеся ей годы жизни с тем грузом
ужаса, с которым он оставил ее один на один. У него приключился
страшный запор, живот раздулся, как барабан, и ему пришлось
прибегать к средствам не столь приятным, как клизма. Все
старческие недуги, которые он переносил лучше своих однолеток,
поскольку страдал ими с юности, вдруг разом навалились на него.
В среду, появившись в конторе после недельного отсутствия, он
напугал Леону Кассиани своей бледностью и вялостью. Он стал ее
успокаивать, мол, опять эта бессонница, но тут же прикусил
язык, чтобы правда не хлынула вместе с болью из искромсанного
ранами сердца. Ливень хлестал без передышки, солнце не
проглядывало, и это мешало успокоиться и подумать. Прошла еще
одна призрачная неделя, а он все никак не мог ни на чем
сосредоточиться, плохо ел и спал еще хуже, стараясь уловить
зашифрованные знаки, которые указали бы ему путь к спасению. Но
в пятницу на него вдруг снизошел кроткий покой, и он истолковал
его как знак - ничего больше не случится, и все, все, что он
делал в жизни, - бессмысленно, дальше идти некуда, это - конец.
Однако в понедельник, возвратившись домой, на Оконную улицу, он
наткнулся на письмо, которое плавало в лужице, застоявшейся в
прихожей, и тотчас же узнал на конверте властный почерк,
которого никакие превратности жизни не смогли изменить, и,
показалось, даже уловил ночной запах увядших гардений, ибо
сердце сказало ему все сразу, с первого же пронзенного ужасом
мига: то было письмо, которого он, не зная ни минуты покоя,
ожидал более полувека.
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Афанасьев Роман
Прозоров Александр