могилу, но она спрятала сложенные пополам листки в трюмо, не
читая, и заперла ящик на ключ. Она давно привыкла к
неисчерпаемой способности своего мужа изумляться, к крайностям
в оценках, которые с годами становились еще более непонятными,
к узости его суждений, что никак не соответствовало широте его
общественных интересов. На этот раз он перешел все границы. Она
предполагала, что муж ценит Херемию де Сент-Амура не за то, кем
он был прежде, а за то, кем он, беглый, приехавший с одной
котомкой за плечами, сумел стать здесь, и не могла понять,
почему мужа так поразили запоздалые откровения Херемии де
Сент-Амура. Она не понимала, почему его так неприятно поразила
тайная связь Херемии де Сент-Амура с женщиной, - в конце
концов, таков был атавистический обычай мужчин его типа, и при
неблагоприятном стечении обстоятельств сам доктор мог оказаться
в подобной ситуации, а кроме того, она полагала, что женщина в
полной мере доказала свою любовь, помогая мужчине осуществить
принятое решение - умереть. Она сказала: "Если бы ты решил
сделать то же самое в силу столь же серьезных причин, мой долг
был бы поступить так, как поступила она". Доктор Урбино в
очередной раз попал в западню элементарного непонимания,
которое раздражало его уже пятьдесят лет.
то, кем он оказался, и не то, что он сделал, а то, что он
столько лет обманывал нас.
вид, что ничего не заметила.
ни ты, ни эта бедная женщина, да и никто в городе не любил бы
его так, как его любили.
галстука и заколола его булавкой с топазом. Потом платком,
смоченным одеколоном "Флорида", вытерла ему слезы и заплаканную
бороду и вложила платок в нагрудный кармашек, кончиком наружу,
точно цветок магнолии. Стоячую тишину дома нарушил бой часов:
одиннадцать ударов.
опаздываем.
семеро их дочерей старались наперебой предусмотреть все детали,
чтобы парадный обед по случаю двадцатипятилетнего юбилея стал
общественным событием года. Дом этого семейства находился в
самом сердце исторического центра и прежде был монетным двором,
однако полностью утратил свою суть стараниями флорентийского
архитектора, который прошелся по городу злым ураганом
новаторства и, кроме всего прочего, превратил в венецианские
базилики четыре памятника XVII века. В доме было шесть спален,
два зала, столовая и гостиная, просторные, хорошо
проветривавшиеся, однако они оказались бы тесны для
приглашенных на юбилей выдающихся граждан города и округи. Двор
был точной копией монастырского двора аббатства, посередине в
каменном фонтане журчала вода, на клумбах цвели гелиотропы, под
вечер наполнявшие ароматом дом, однако пространство под арочной
галереей оказалось мало для столь важных гостей. И потому
семейство решило устроить обед в загородном имении, в девяти
минутах езды на автомобиле по королевской дороге; в имении двор
был огромным, там росли высочайшие индийские лавры, а в
спокойных водах реки цвели водяные лилии. Мужская прислуга из
трактира дона Санчо под руководством сеньоры Оливельи натянула
разноцветные парусиновые навесы там, где не было тени, и
накрыла под сенью лавров по периметру прямоугольника столики на
сто двадцать две персоны, застелив их льняными скатертями и
украсив главный, почетный, стол свежими розами. Построили и
помост для духового оркестра, ограничив его репертуар
контрдансами и вальсами национальных композиторов, а кроме
того, на этом же помосте должен был выступить струнный квартет
Школы изящных искусств: этот сюрприз сеньора Оливелья
приготовила для высокочтимого учителя своего супруга, который
должен был возглавить стол. И хотя назначенный день не
соответствовал строго дате выпуска, выбрали воскресенье на
Троицу, чтобы придать празднику должное величие.
из-за нехватки времени что-нибудь важное не осталось
недоделанным. Велели привезти живых кур с Золотого Болота, куры
те славились по всему побережью не только размерами и вкусным
мясом, но и тем, что кормились они на аллювиальных землях и в
зобу у них, случалось, находили крупинки чистого золота.
Сеньора Оливелья самолично, в сопровождении дочерей и прислуги,
поднималась на борт роскошных трансатлантических пароходов
выбирать все лучшее, что привозилось отовсюду, дабы достойно
почтить своего замечательного супруга.
назначен на июльское воскресенье, а дожди в том году
затянулись. Она осознала рискованность всей затеи утром, когда
пошла в церковь к заутрене и влажность воздуха напугала ее,
небо было плотным и низким, морской горизонт терялся в дымке.
Несмотря на зловещие приметы, директор астрономической
обсерватории, которого она встретила в церкви, напомнил ей, что
за всю бурную историю города даже в самые суровые зимы никогда
не бывало дождя на Троицу. И тем не менее в тот самый момент,
когда пробило двенадцать и многие гости под открытым небом пили
аперитив, одинокий раскат грома сотряс землю, штормовой ветер с
моря опрокинул столики, сорвал парусиновые навесы, и небо
обрушилось на землю чудовищным ливнем.
бурей разгром вместе с последними встретившимися ему по дороге
гостями и собирался уже, подобно им, прыгать с камня на камень
через залитый ливнем двор, от экипажа к дому, но в конце концов
согласился на унижение: слуги на руках, под желтым парусиновым
балдахином, перенесли его через двор. Столики уже снова были
расставлены наилучшим образом внутри дома, даже в спальнях, но
гости не старались скрыть своего настроения потерпевших
кораблекрушение. Было жарко, как в пароходном котле, но окна
пришлось закрыть, чтобы в комнаты не хлестал ветер с дождем. Во
дворе на каждом столике лежали карточки с именем гостя, и
мужчины, по обычаю, должны были сидеть по одну сторону, а
женщины - по другую. Но в доме карточки с именами гостей
перепутались, и каждый сел где мог, перемешавшись в силу
неодолимых обстоятельств и вопреки устоявшимся предрассудкам. В
разгар катастрофы Аминта Оливелья, казалось, одновременно
находилась сразу везде, волосы ее были мокры от дождя, а
великолепное платье забрызгано грязью, но она переносила
несчастье с неодолимой улыбкой, которой научилась у своего
супруга, - улыбайся, не доставляй беде удовольствия. С помощью
дочерей, выкованных на той же наковальне, ей кое-как удалось
сохранить за почетным столом места для доктора Хувеналя Урбино
в центре и для епископа Обдулио-и-Рея справа от него. Фермина
Даса села рядом с мужем, как делала всегда, чтобы он не заснул
во время обеда и не пролил бы суп себе на лацканы. Место
напротив занял доктор Ласидес Оливелья, пятидесятилетний
мужчина с женоподобными манерами, великолепно сохранившийся,
вечно праздничное состояние души доктора никак не вязалось с
точностью его диагнозов. Все остальные места за этим столом
заняли представители власти города и провинции и прошлогодняя
королева красоты, которую губернатор под руку ввел в залу и
усадил рядом с собой. Хотя и не было в обычае на званые обеды
одеваться особо, тем более что обед давался за городом, на
женщинах были вечерние платья и украшения с драгоценными
камнями, и большинство мужчин было в темных костюмах и серых
галстуках, а некоторые - в суконных сюртуках. Только те, кто
принадлежали к сливкам общества, и среди них - доктор Урбино,
пришли в повседневной одежде. Перед каждым гостем лежала
карточка с меню, напечатанная по-французски и украшенная
золотой виньеткой,
обежала весь дом, умоляя всех снять за обедом пиджаки, однако
никто не решился подать пример. Архиепископ обратил внимание
доктора Урбино на то, что этот обед в определенном смысле
является историческим: впервые за одним столом собрались
теперь, когда раны залечены и боевые страсти поутихли,
представители обоих лагерей, бившихся в гражданской войне и
заливавших кровью всю страну со дня провозглашения
независимости. Умонастроение архиепископа совпадало с радостным
волнением либералов, особенно молодых, которым наконец удалось
избрать президента из своей партии после сорокапятилетнего
правления консерваторов. Доктор Урбино не был с этим согласен:
президент-либерал не казался ему ни лучше, ни хуже
президента-консерватора, пожалуй, только одевается похуже.
Однако он не стал возражать архиепископу, хотя ему и хотелось
бы отметить, что на этот обед ни один человек не был приглашен
Шилова Юлия
Буджолд Лоис
Акунин Борис
Лукин Евгений
Распопов Дмитрий
Сертаков Виталий