Илья Масодов

Ключ от бездны

1. Печать проклятия

"И скажет старик: я не видел этого, и дед мой не видел этого, и дед деда
моего. Но станет именно так, как никогда не было, ибо вот, говорю вам: есть
предел тьме."

Свет, Глава 2.

Сердце Любы сжалось: все ученики 5-го Б подняли головы от тетрадок и
смотрят теперь на нее. В классе установилась гнетущая тишина. Люба замирает
у порога и сперва глядит в пол, но затем, сообразив, что это, может быть,
стыдно - глядеть в пол, поворачивает глаза к окну напротив, где ничего не
видно, кроме листвы одного дерева.

- Это ваша новая соученица, Люба Николаева, - чистым, просто кристальным
голосом произносит приведшая Любу Лариса Константиновна, учительница
рисования с крошечными золотыми серьгами в аккуратных ушах. Люба еще больше
холодеет. Она вспоминает, что впереди целых пять уроков, которые надо
просидеть среди этих чужих детей, и ей мучительно хочется домой. Может,
изобразить тошноту? Ее и вправду начинает немножко подташнивать.

- На наш первый в этом году урок, в среду, не забудьте принести акварельные
краски, - произносит кристальная Лариса Константиновна за Любиной спиной. -
До свиданья, дети, - добавляет она, и Люба чувствует, хотя и не может
увидеть, что учительница рисования улыбнулась, перед тем как уйти.

- Садись, Люба, на любое свободное место, - говорит стоящая у окна
светловолосая женщина. - Меня зовут Виктория Владимировна.

Косясь на Викторию Владимировну, Люба автоматически продвигается к проходу
между первыми рядами, поначалу даже не пытаясь выбирать, куда ей сесть.
Потом она бросает перед собой обреченный взгляд и видит два свободных
места: одно - на второй парте первого ряда, другое - на третьей второго.
Дальше искать нет смысла, нужно ведь показать, что тебе практически все
равно, где сидеть. За второй партой развалился гнусный мальчишка, на что
Люба решиться никак не может: не хватало еще гнусного мальчишки, поэтому
она решительно проходит к третьей парте и опускается, придержав сидение,
возле темноволосой девочки с длинной косой. Девочка коротко осматривает
Любу и убирает обеими руками учебник, лежавший на свободной половине парты.
У девочки светлые серые глаза и бархатные брови, похожие на шмелиную
шерсть, может быть, она даже красива, но Люба от волнения не может этого
понять. Она знает, что сейчас будет урок русского языка, и принимается
вынимать из сумки учебник, чистую тетрадь и пенал.

Виктория Владимировна проводит рукой по стеклу окна, касаясь его внешней
стороной пальцев, будто проверяет гладкость шелковой материи, и начинает
свой рассказ. Речь ее течет плавно, не допуская в себе никаких резких
перемен, она говорит о чем-то скучном и в то же время невыразимо
прекрасном, о волшебной древней гармонии, наполняющей слова, описывающие
запредельный мир вокруг, линии их значений смыкаются и кружатся, как
тополиные листочки на поверхности проточной воды, постепенно уплывая в
недостижимое.

Соседка Любы берет карандаш, переворачивает свою тетрадь и пишет на чистом
последнем листе:

"Меня зовут Наташа. Видишь на парте линейка? От нее линия вниз это будет
граница. Слева моя парта, справа твоя." И с новой строчки: "Как тебя зовут?"

Еще до того, как Люба дочитывает последние слова, Наташа принимается
стирать написанное резинкой. Люба тоже переворачивает свою тетрадь, из нее,
как внутренности из мухи, вылезает мягкая промокашка.

"Люба", - пишет она карандашом на последнем листе.

"Не жми так на карандаш, потом стирать трудно," - отвечает Наташа. "В какой
школе раньше была?"

"211."

"У тебя что, резинки нету?"

"Нету."

"Можешь взять мою," - пальцы Наташи подталкивают резинку на невидимую
границу. "Переехала?"

"Да," - пишет Люба, и, чтобы стереть предыдущее, осторожно берет пальцами
тепловатую Наташину резинку.

И Виктория Владимировна включается в их разговор: она рисует мелом на доске
по буквам целые слова, слова эти не значат сейчас ничего, но написаны
красиво, каллиграфическим почерком, одно из них - "дерево", и "д" в нем с
верхним хвостиком, а не как Любу учили на уроках чистописания, - с
петелькой вниз, - Любина старшая сестра Алла тоже пишет так "д", но у нее
почему-то выходит не так красиво, и еще у Виктории Владимировны круглая,
печатная "р", она стоит ровно на своем месте, будто это место -
единственное на всей доске, а второе слово - "пшеница", оно появляется под
первым, но на таком расстоянии, что между ними можно вписать еще три, и
несколько смещенное влево, к краю, потом справа, на одной высоте с
"деревом" пишется "звезда", - "звезда, дети, звездочка", - воркует Виктория
Владимировна, закатывая глаза в потолок, заслоняющий от учеников небо,
полное этих вечных космических огней, потом, напротив "пшеницы" и правее
"звезды", рука учительницы с сыпящим меловый песок нажимом выводит: "ветер".

- Каждое слово что-то значит, и каждое значит свое, - говорит она, опуская
руку с мелом. - Если бы у нас были четыре разноцветных камешка, мы могли бы
сложить их в каком угодно порядке, кажется, так и слова, ведь они
независимы одно от другого, но посмотрите, сейчас они сложены вместе, в них
скрыто значение, и это значение - всего одно. Оно не зависит от того, какое
слово я произнесу первым, оно не зависит от того, буду это я, или кто-то из
вас. Мы все можем выйти из класса, а значение этих слов останется на доске,
более того, если я возьму тряпку и вытру доску до чиста, каждый из вас
сможет написать их опять или просто представить себе их написанными, и
значение появится снова, оно никуда не исчезает, оно всегда здесь, было
здесь и будет здесь. А ведь можно написать эти слова и на земле, и дома, в
тетради, и пальцем на запотевшем стекле. Это значит, что значение их есть
не только всегда, но и везде. Хочет кто-нибудь описать, что он видит на
доске?

В классе застывает тишина. Это мягкая, таинственная тишина, какая бывала у
Любы вечером на кухне, где погашен свет, и только стоит на синем огне
конфорки медленно закипающий чайник.

- Чтобы было легче, я соединю слова линиями, - произносит Виктория
Владимировна и соединяет точки возле слов в трапецию с двумя диагоналями. -
Ну что же вы боитесь, это же так легко, просто описать то, что вы видите.

Наташа поднимает руку.

- Крапивина, - приветливо улыбается учительница, взмахивая рукой с кусочком
мела. - Не вставай, Крапивина, говори с места.

- Летним днем, - говорит Наташа, - солнце сияет, как огненное золото.
Созрела пшеница, она отражает солнечные лучи, так, что прямо больно
смотреть. Посреди полей стоит дерево, дует сильный ветер, колосья ложатся и
бегут к ногам, как волны. С неба падает яркая звезда, кусочек пламени,
стремительно опускается за ветвями дерева в хлеба. С этого места всегда
кажется, что вот-вот пшеница загорится от упавшей в нее звезды. Стоишь и
ждешь, когда вдали начнется пожар.

- Прекрасно, Крапивина. Это как раз то, что я хотела, - в глазах Виктории
Владимировны, смотрящих в лицо Наташи, на мгновение появляется
ускользающее, прозрачное выражение, как у кошки. - А теперь вот вам, дети,
домашнее задание: отыщите слово, которое должно стоять здесь, - Виктория
Владимировна снова поворачивается к доске и обводит овалом пустое место
ниже всех слов, находившееся на их линии симметрии. Она ставит возле овала
точку и соединяет ее со всеми вершинами трапеции, словно из точки ударили
по ним ровные лучи пронзительного белого света. - Подумайте об этом дома, а
завтра я скажу вам правильный ответ, - при последних словах Виктория
Владимировна слегка кивает и улыбается с торжествующей лаской.

На перемене Люба увязывается за Наташей, все время боясь, что та ее
прогонит и Люба потом потеряется в незнакомых коридорах новой школы. Но
Наташа ведет себя приветливо, она даже берет Любу с собой в туалет. Туалет
чистый, но вонючий: в основном из-за непрополощенных тряпок для мытья
полов, сваленных гнилой кучей в алюминиевом ведре у дверей. Люба стоит в
туалете возле пыльного, загаженного мухами окна, которое непроницаемо для
осмысленного взгляда, так как состоит из расплывчатых квадратиков толстого,
изломанного внутри стекла, и слушает, как за фанерной дверцей прожурчала
Наташина моча. Вдруг бешено звенит звонок. Люба инстинктивно вздрагивает,
но вспоминает, что без Наташи все равно не отыщет нужного класса, и поэтому
остается терпеливо стоять у окна, обрамленная в него наподобие картинной
рамы. На стене справа разбегается перепутанный строителями школы шахматный
кафель - белый и бурый. Выше кафеля нацарапано ругательное слово и
нарисована в штукатурке детская мышка с длинными усами. Наконец Наташа
выходит из кабинки, разглаживая юбку своего школьного платья.

- Опоздали, - говорит Люба.

Наташа молча подходит к ней вплотную и серьезно смотрит Любе прямо в глаза.
Потом она вдруг берет Любу за плечи и целует в закрытый рот.

- Повтори, - шепотом просит она.

- Мы опоздали, - ошарашено повторяет Люба. Серые глаза Наташи
останавливаются на ней, в их застывшем взгляде нет никакого выражения, и в
то же время они видят Любу, думают о ней, они - живые, и Люба с удивлением
вглядывается в глубину этих плоских кружков чужих глаз.

- Правда, тут воняет? - спрашивает Наташа.

- Воняет, - соглашается Люба.

- Это и хорошо, - медленно произносит Наташа, словно начиная погружаться в
сон. Она целует Любу в нос и прижимается щекой к ее щеке, грудью к ее
груди. Люба чувствует, как она дышит, как стучит ее сердце, и скоро
перестает отличать ее тепло от своего собственного. - Я люблю такие места,
где воняет, и где никого нет, - тихо мурлычет Наташа. - А ты?

На большой перемене они выходят погулять в маленький парк за школьным